Издательство «Альпина Проза» представляет роман Анастасии Максимовой «Дети в гараже моего папы».
Жизнь шестнадцатилетнего Егора меняется в тот день, когда его отца арестовывают по обвинению в изнасиловании и убийстве семилетней девочки. Егору придется не только решать, верить случившемуся или нет. Он должен научиться доверять самому себе. «Дети в гараже моего папы» — история взросления и тревоги. Анастасия Максимова пишет стремительно и жестко, но это честная проза о том, как примириться с самим собой, когда в сердце нет мира.
Предлагаем прочитать фрагмент романа.
Его позвали через полтора часа, но узнал он это только в квартире, потому что во дворе часов не было. Насколько же беззащитен человек без телефона! Сначала он ходил по двору, никак не мог успокоиться: бродил туда-сюда, но так, чтобы его всегда было видно из подъезда, чтобы никто не решил, что он сбежал, а то тогда и его мордой в пол или в капот.
Голова разрывалась. Что папа мог натворить? Наверняка что-то с бизнесом. Хотя ну какой там бизнес? Три копировальни: две в их городе и еще одна в соседнем, фото на документы, печать, картриджи там всякие и фоторамки.
У них в коридоре стояло серебряное деревце (пластиковое на самом деле, конечно, просто типа серебряное) с маленькими овалами, где торчали их лица: внизу — его и Ленкино, потом папино и мамино, бабушки и дедушки с обеих сторон и один овал прадеда со стороны отца. Эти лица без тел и даже без шей смотрелись жутко, как будто какой-нибудь серийный убийца развесил на одном дереве головы, а на другом кишки.
Прадед служил в НКВД, и Егор не хотел, чтобы он висел на серебряном деревце, но его никто не спрашивал. Папа на Девятое мая приготовил его портрет с георгиевской ленточкой — сам напечатал и заламинировал — и ездил с ним в Томск на какой-то «Бессмертный полк».
Не забудь дописать, сколько человек он расстрелял, сказал Егор. Никого он не расстреливал, ответила мама, глупости говоришь. Предками надо гордиться.
Может, папа кому-то должен денег или там налоги не заплатил? Может, соседи настучали из-за того, что он позавчера по телефону орал на партнера? Решили, что избивает кого-то? Да ну, если убивать будут, не приедет никто, а тут сразу трое ментов. Может, партнер подставил?
Егор крутил папу во все стороны, мысленно залезал в его планшет и писал там посты про продажную власть (и выкладывал — куда? в «Одноклассники»?), шагал с другими участниками митинга, требуя честных выборов, строчил письма политзаключенным. Нет, это совсем не похоже на папу, это всё не он, это Егор в папиной шкуре. А что мог натворить настоящий папа? У Егора похолодели ладони. Вдруг сбил кого-то и скрылся с места аварии? Нет, никогда бы он так не поступил — водит он очень осторожно, прям до бесячего.
Егор сел на лавку перед подъездом и стал смотреть на окна своей квартиры. Вышла соседка с четвертого этажа с мусорным пакетом в руках.
Спросила: это к вам полиция пришла? Квартиру, что ли, обнесли? В прошлом году тридцать первую обчистили, даже телик вытащили, как в девяностые. Не к нам, соврал Егор. К соседям. К Наташке, что ли? Не знаю.
А ведь кто-то из подъезда наверняка видел, как папу выводят в наручниках, и разглядел квартиру, куда заходили менты. Хорошо, что у них старый дом и нет никакого домового чата, все сидят по своим норам, но всё равно скоро узнают, пойдут слухи.
Вышел полицейский и позвал Егора обратно.
Ему показалось, что внутри стало еще больше народа. Мама сидела на кухне и курила сигарету из отцовской пачки, стряхивая пепел в чашку с цветком. Егор не знал, что она курит. Когда он вошел, она даже не обернулась и не посмотрела, когда его завели в его комнату. Разве она не должна пойти с ним? Как же инстинкт защиты потомства? Наконец она встала, но незнакомый мужчина сказал ей: да сидите вы, не ребенок уже, чего вы там будете болтаться.
Егорова ноутбука на столе уже не было, шкафы открыты, постельное белье лежало рядом с кроватью. Полицейский в голубых медицинских перчатках прошел мимо. С нижней полки торчали синие трусы, не факт, что чистые. Они трогали его вещи, двигали книги, копошились в нижнем белье, как клопы или крысы. Как теперь ко всему этому прикасаться? А телефон? В нем они тоже будут копаться? Читать переписку во «ВКонтакте»? Со Стасом? С Элей тоже? Господи, конечно, с Элей тоже, какая им разница, с кем переписка. Егор горел, голову распирало, а тело под одеждой чесалось, как будто его тоже всего ощупали, как на медосмотре или даже хуже.
За его письменным столом сидела женщина с хвостом, а на голом матрасе еще одна, в блузке, юбке и уличной обуви. Наверное, психолог, подумал Егор. Чтобы, значит, мне никто не нанес психологическую травму.
Садись, сказала женщина с хвостом. Куда садиться-то, подумал Егор, она заняла его крутящийся стул за столом и что-то писала. Он сел на кровать рядом с психологом и опустил голову, разглядывая свои носки. Вот тут подпиши, сказала женщина, рядом с сегодняшней датой. Егор подписал: для этого пришлось сильно тянуться с кровати до стола. Вошел полицейский, что-то спросил у женщины, она сказала: ну ты не видишь, я занята, у меня допрос свидетеля. Он извинился и ушел.
— За что арестовали отца? — спросил Егор. — Что он натворил?
— Слушай. — Она отложила ручку. — Я представляю, как ты психуешь. И вещи еще все вытащили. Ты извини, это наша работа. Мне самой это всё неприятно.
— Может, вы его с кем-то спутали.
— Может, всё может. Я тебя поэтому и позвала, чтобы разобраться.
Сначала вопросы были как в медкабинете: сколько полных лет, где прописан, кем приходится Каргаеву Михаилу Викторовичу. Сыном, хорошо. Братья, сестры есть? Сестра, Елена Каргаева, ясно. Очень много каких-то бумаг, и неоправданно огромные паузы между репликами.
А потом вопросы стали другими. Например, странный: а у вас есть дача? Где? Можешь вспомнить адрес? Егор не мог вспомнить адрес, только название деревни, а кто там смотрит адреса в деревнях. Наверняка какая-нибудь улица Советская. Дом двадцать шесть: так написано на почтовом ящике желтой краской, и еще висит белая цифра на синем фоне.
Вы часто туда ездите? Не очень. Только летом на пару дней, шашлыки пожарить. Там жить невозможно: туалет на улице, ванны нет, комары, жара. Там еще кто-то живет? Нет, дом был бабушкин, но бабушка умерла, и теперь он наш. Хотели его продать, но кому он нужен — далеко от города, старый. А твой отец часто туда ездит один? Бывает. Летом живет там, говорит: моя фазенда. Маме всё обещает, что дом в порядок приведет, но вечно как ни приедешь, там обои содраны, краска, а дело не двигается. Ну, ремонт дело такое. А при чем тут дача? Там что-то произошло, ограбили кого-то? Или убили?
Давай не будем сейчас об этом, сказала следовательница. Да как не будем-то, хотелось закричать Егору, а о чем будем? О чем мы тут вообще говорим? Но он не закричал, потому что страх всё еще сидел в нем, в том числе перед этой женщиной, похожей на школьную медсестру, потому что у нее была власть, какой не было у него. Власть смотреть на его трусы в шкафу. Власть читать его переписку. Власть спрашивать про дачу.
Ему показали фотографию папиной машины и спросили: это ваша машина? У отца больше нет машин? Мы что, миллиардеры, сколько машин нужно на семью? Да и мама не водит. Говорит, пробовала в молодости, но женщина за рулем — как обезьяна с гранатой. Бред, конечно, но ей так внушили. Так вот, одна машина, да. Как часто отец куда-то отлучался? Ну, часто. У него же бизнес, всё время нужно куда-то ездить. Логистикой там заниматься, закупками всякими, склад опять же. Егор никогда в это не погружался. Все шутки по поводу того, что он унаследует отцовский бизнес, были не больше чем шутками. Егор не собирался становиться владельцем трех копировален. Ну, то есть как пассивный доход прикольно, но точно не дело, куда ты самого себя вкладываешь. Странно себя вкладывать в фоторамки в виде серебряного деревца.
А потом следователь стала спрашивать про даты, и тут Егор совсем занервничал. Где твой отец был такого-то числа? А такого-то? Господи, да я с трудом помню, что было неделю назад, а тут — два месяца назад. Ну, попытайся вспомнить.
Мне нужен телефон, сказал Егор. Я посмотрю переписки, может, по ним воспроизведу, что было в тот день.
Телефон правда принесли. Он ощущался каким-то чужим, с крошками талька от перчаток и следами от посторонних пальцев. Егор открыл «ВКонтакте» и провалился в старые переписки. Старался делать всё быстро, хотя его никто не торопил. Женщина-следователь смотрела в окно. Седьмое марта. День перед праздником. Вот он переписывается со Стасом, спрашивает, будет ли тот что-то дарить Марине, чтобы понять, дарить ли ему что-нибудь Эле. С одной стороны, на двадцать третье февраля он от нее ничего не ждал: еще не хватало этой милитаристской х**ней заниматься. С другой стороны, Восьмое марта — оно вроде бы отчасти про феминизм и вот это всё. А если про феминизм, то жухлый тюльпанчик точно не в кассу.
На Восьмое марта папа подарил маме огромный букет лилий в розовой гофрированной бумаге и духи в фольге. От запаха лилий Егору стало нехорошо, он заперся у себя в комнате и открыл окно. Шел дождь. Папа был очень радостный, но не пьяный. Он вообще редко пил и пьяниц не уважал. Когда приехала Ленка, ей он тоже подарил цветы и духи, и Ленка удивилась.
Что было за день до этого? Что делал папа, пока Егор решал, дарить Эле говнотюльпаны или нет? От нее восемь непрочитанных сообщений. Открыл, не стал читать, только быстро написал: «Не могу сейчас, форс-мажор, не пиши мне».
Поднял глаза на следовательницу, она смотрела на него, и он зачем-то начал оправдываться, что просто подруге написал.
Да всё хорошо, улыбнулась она. Не нервничай ты так, написал и написал. Вспомнил что-нибудь?
Кое-что. Седьмого числа папы не было в городе, он ездил в Бердск на целый день по делам, а по пути заехал на дачу снег разгрести.
— По каким делам, не знаешь?
— Не знаю, честно. Я реально не вникал во всякие штуки с его копировальней.
— Ну ладно. Не волнуйся. Во сколько он вернулся?
Поздно. Папа вернулся поздно, ночью, и мама строго сказала ему: «А ну дыхни!» Егору самому показалось, что он не то подвыпивший, не то что-то еще. Лицо у него было красное, как с мороза. Оказалось, по дороге домой спустило колесо, пришлось менять прямо на трассе, а это дело небыстрое, и шиномонтажки уже закрыты.
Красный — потому что ветром надуло, час на улице возился. Неудачно, конечно, зато все дела переделал, закупил новых всяких штучек к Восьмому марта. В багажнике, хочешь посмотреть?
Привезу завтра в ту точку, которая в ТЦ. Продажи будут — ого-го! Так раньше надо было закупать, сказала мама, чего сейчас-то, праздник уже завтра. Егор ничего не слушал. Он хотел знать, покупать ли что-то Эле, если это феминистский праздник. Его не интересовало ни колесо, ни подарочный пластик, которым папа забил багажник, он был занят.
— Ты молодец.
Женщина сказала это, и Егор сразу понял, что оступился. Он что-то сказал, за что они зацепились, он подставил отца. Теперь они поймут, что он где-то был, а свидетелей того, что он менял колесо на трассе, не было, как это доказать? Из-за того, что Егор наплел, отца точно посадят — непонятно за что. Сошьют ему дело, выбьют показания. Заметив, что Егор занервничал, следователь пообещала: ты не волнуйся, мы разберемся. Еще позовем тебя.
— А ему хоть адвокат положен?
Должен же быть кто-то на папиной стороне.
— Конечно, — ответила она. — Всем положен адвокат, а ты как думал.
Не надо переживать.
В коридоре мама стояла с большой спортивной сумкой. Передайте ему, пожалуйста: тут просто одежда, что же он, в домашней будет только. Тапки еще. И фрукты — яблоки только, а еще мыло, шампунь, зубная щетка. Лекарства обязательно: он еще болеет! Оперативники стояли мрачные и неприступные. Одежду давайте, смилостивился один, и тапки, и еще можно обувь без шнурков. Лекарства нельзя, гели и всякие спиртосодержащие тоже. Яблоки — ладно, так уж и быть.
Остальное передавайте завтра через специальную комнату или через внутренний киоск, там всё проверят.
А как с ним увидеться можно, спросила мама.
И когда? Его отпустят же?
Суд решит, ответила следовательница. С мамой она говорила суровее, чем с Егором. Пишите заявление на свидание на мое имя. Вам сообщат, когда суд.
У Егора снова попросили телефон. Он отдал уже безропотно. С тех пор, как тот побывал в руках оперативников, у Егора с ним произошла сепарация, как будто на него кто-то плюнул, и прикасаться к экрану не хотелось.
Они ушли. Егору казалось, что страх тоже должен был покинуть комнату, но ушли только грибы. Грибница осталась, она обтянула стены, шкафы, двери. В туалете бачок унитаза был сдвинут в сторону.
* * *
Егор думал, что, когда все уйдут, мама расплачется. Потому что он сам чуть не расплакался.
Но мама так и стояла в коридоре: зубы сжаты, в руках пакет с лекарствами, которые не разрешили отправить папе. Там антибиотики тоже были — врач назначил, а папа даже курс не допил. Говорят, очень вредно не завершать курс.
Наверняка у него тоже заберут телефон, и он не сможет написать, как добрался. Как будто на дачу едет. Он всегда маме кидал эсэмэску: «Я доехал». Господи, говорила мама, двигая телефон перед лицом то ближе, то дальше, настраивая фокус, ну что сложного позвонить. Позвонил и сказал: я доехал, и всё, я спокойна. Егор тоже не любил звонить. Кажется, никто на самом деле не любит звонить, просто старшее поколение привыкло.
Мама обвела взглядом коридор. На Егора она посмотрела как на кресло или сдвинутый бачок унитаза. Интересно, подумал Егор, она тоже чувствует, что всё вокруг заляпанное, грязное? Они как улитки, повсюду оставляли за собой след из слизи. Или как официант, которого выбесил посетитель, и тот плюнул ему в латте. Они поплевали везде. А потом Егор посмотрел еще раз на маму и понял, что на него тоже плюнули, на нем тоже следы слизи. Он хотел сказать, что ничего такого не рассказал, но вообще-то рассказал. Он предатель. Он подставил отца.
Но Егор ведь ничего такого не имел в виду. Его спросили, где папа был седьмого числа и девятого, и всё. Это же проще простого выяснить и без его показаний. Мама знает? Ей сказали?
— Ты знаешь, за что его…
Он не знал, как это сказать. «Повязали»? «Схватили»? «Арестовали»?
— Ни за что, — ответила мама. — Им нужно закрыть дело, и они взяли невиновного человека.
«Взяли», вот так. Как что-то неодушевленное, что-то, что не может сопротивляться. Папа сопротивления не оказал.
— Я им всё сказала. И что болеет, что в прошлом году было воспаление легких, так тяжело перенес. И что волонтер, помогает искать детей. Вы что, говорю, с дуба рухнули, как такой человек может…
Может — что? Мама не договорила, а Егор почему-то испугался и не стал переспрашивать.
Позвони Лене немедленно, сказала мама, надо адвоката искать.
С чего я ей позвоню, ответил Егор, телефона же нет.
Всё вытащили, даже папину «Нокию» древнюю, удивительно, что миксер с кухни не унесли или пароварку. У них там зарплаты в полиции хорошие вообще?
Мама пошла в комнату, принесла кошелек и достала из него карточку. Вот, говорит, иди в «Связной», купи нам телефон самый дешевый. Один? Один-один, сейчас надо экономить, сколько адвокат будет стоить — одному Богу известно. Там наверняка бешеные деньги.
