Последние полтора десятилетия прошли для Китая под лозунгом ускоренного развития рыночной системы. Результатом подобного форсирования процессов стало изменение самой социальной структуры, в которой «народные массы», служившие прежде опорой партийной власти, утратили былое главенствующее положение, а общество подверглось жесткому имущественному расслоению. Все это вынудило компартию Китая скорректировать идеологические установки и выдвинуть новый лозунг о построении «социалистического гармоничного общества». «Полит.ру» публикует исследование Ольги Борох и Александра Ломанова «Неосоциализм Ху Цзиньтао и современная идеология КНР», в котором авторы подробно рассматривают общественно-политическую и экономическую обстановку в Китае за последние годы и анализируют реальные возможности КНР предложить развивающимся странам альтернативный путь рыночной модернизации, опробованный самим Китаем, и тем самым повысить свой международный престиж. Статья опубликована в последнем номере журнала «Pro et Contra» (2005. № 3 (30)), издаваемом Московским Центром Карнеги.
В начале октября 2005 года в Пекине состоялся 5-й пленум ЦК Коммунистической партии Китая 16-го созыва, посвященный обсуждению пятилетнего плана на 2006–2010 годы. Это был первый важный партийный форум, на котором китайский партийно-государственный руководитель Ху Цзиньтао выступал в качестве лидера-единоначальника, обладающего максимальной полнотой власти [1].
Рассуждения о том, что Ху Цзиньтао был бы рад осуществить радикальные реформы, но ему мешает «старая гвардия», более не имеют под собой серьезных оснований. Не сбылись надежды зарубежных аналитиков, мечтавших увидеть в Ху «китайского Горбачева». Напротив, при новом руководстве контроль над СМИ и изданием литературы, затрагивающей острые политические вопросы, стал даже строже, чем это было в 1990-е при Цзян Цзэмине.
Однако еще большим заблуждением была бы попытка представить Ху Цзиньтао косным и консервативным аппаратчиком, который стремится избежать перемен. Власть решительно не допускает открытого спора о проблемах перехода страны к многопартийной парламентской демократии, она жестко ограничивает обсуждение трагических страниц недавней истории, включая события мая-июня 1989 года на площади Тяньаньмэнь. Вместе с тем запреты на упоминание ряда политических и исторических проблем уживаются с растущей откровенностью при анализе социально-экономической ситуации в Китайской Народной Республике. Вопросы острого имущественного расслоения, коррупции, экологического и сырьевого кризиса обсуждаются открыто. Китайские СМИ избегают возлагать вину за возникшие проблемы на прежних лидеров страны, но при этом обнародуют все больше тревожных цифр [2].
На долю председателя Ху выпала трудная задача смены модели реформ, разработанной четверть века назад Дэн Сяопином. Именно эта тема стала главной в коммюнике упомянутого пленума ЦК КПК, призвавшего «изменить взгляд на развитие» и «создать новую модель развития». Приступая к «реформированию реформ», китайские власти концентрируют идеологические усилия на двух основных направлениях: это пропаганда нового, социально справедливого экономического курса и борьба с либеральной идеологией, воспринимаемой как вызов политической устойчивости КНР.
Хотя официальный курс правящей компартии на построение социализма в годы реформ формально не менялся, реальная политика последнего десятилетия ХХ века поставила рыночную эффективность выше распределительной справедливости. Ху Цзиньтао и премьер Вэнь Цзябао пытаются исправить диспропорции, накопившиеся в период ускоренного развития рыночной системы. Политика элитарного авторитаризма 1990-х способствовала формированию новой социальной структуры, в которой «народные массы», служившие прежде опорой партийной власти, утратили былое главенствующее положение. Появление в обществе высших и низших слоев, имущественное расслоение, формирование групп с различными интересами, готовых добиваться собственной выгоды в ущерб другим, – все это побудило новые власти КНР перевести тему сбалансированного развития экономики на более высокий концептуальный уровень.
Появился новый лозунг строительства «социалистического гармоничного общества», который вошел в официальную политическую лексику в конце 2004 года. В первой половине 2005-го он занял во внутрикитайской пропаганде ведущее место; и решения октябрьского пленума ЦК КПК закрепили эту тенденцию. Власть признала, что возникшая в конце 1970-х годов модель Дэн Сяопина, ориентированная на «опережающее обогащение» наиболее активной части общества и поддержание высоких темпов роста ВВП, уже исчерпала свой потенциал. Пришло время обратить внимание на качество роста, попытаться сгладить социальные противоречия, дать сотням миллионов китайцев доступ к бесплатному среднему образованию и недорогому здравоохранению, позаботиться о сохранении окружающей среды, снизить расход энергии и сырья.
Еще в сентябре 2004-го 4-й пленум ЦК КПК 16-го созыва провозгласил, что социальной базой компартии является общество, в котором весь народ способен полностью реализовать свои возможности, чтобы каждый человек получил свою долю и все жили в гармонии друг с другом. Власти сообщили, что и впредь собираются защищать «развитие жизненных сил» передовых регионов и тех отраслей экономики, которые обладают конкурентными преимуществами, а также социальных групп, обогатившихся первыми в соответствии с заветами Дэн Сяопина. Но уже настало время позаботиться об отстающих районах и отраслях, о бедствующих социальных группах. Чтобы избежать социального взрыва, КПК призывает общество всеми силами ратовать за сплоченность и взаимопомощь, поощрять «хорошее поветрие поддержки бедных», выступать за создание между людьми атмосферы равенства и любви, спаянности и гармонии. При этом власти признали необходимость согласования различных интересов, существующих внутри общества, и формирования механизмов, которые позволяли бы социальным группам отстаивать свои интересы «разумным правовым» путем без ущерба для стабильности в обществе [3].
В феврале 2005 года Ху Цзиньтао выступил перед руководящими кадровыми работниками провинциального уровня с речью, в которой попытался выделить основные характеристики «гармоничного общества». Их оказалось шесть: демократическая правовая система, равенство и справедливость, доверие и дружба, наполнение [общества творческой] жизненной силой, стабильность и упорядоченность, гармоничное сосуществование человека и природы. Октябрьский пленум 2005-го зафиксировал эти шесть аспектов «гармоничного общества» в качестве основополагающей партийной установки, задающей тон в кампании по пропаганде нового лозунга.
Заметим, что и при Цзян Цзэмине в Китае часто говорили об «управлении страной на основе закона и морали», о «программе строительства гражданской нравственности». Идея приоритета стабильности была краеугольным камнем элитарного авторитаризма 1990-х годов. Однако в китайской идеологии весьма важно, как именно расставлены акценты в официозной комментаторской литературе, истолковывающей для масс политику властей [4]. В разъяснениях новой политики подчеркивается особая важность идеалов равенства и справедливости.
Ключевыми лозунгами правления Ху Цзиньтао стали «всесторонность», «сбалансированность» и «справедливость». Власти избегают прямых противопоставлений, однако выступающие в СМИ эксперты и комментаторы недвусмысленно сравнивают новые приоритеты с «односторонностью», «несбалансированностью» и «несправедливостью» политики прошлого десятилетия. Вместо старого курса на «опережающее процветание» для самых ловких и предприимчивых власти обещают создать условия для «совместного процветания» всех китайцев.
С известной долей упрощения инновации Ху Цзиньтао можно назвать «неосоциалистическими». Они строятся на подчеркнутом внимании к интересам «слабых групп», проигравших от реформ или получивших от них ничтожные выгоды. Одновременно в пропаганде усилилась старая консервативная тема противодействия «чуждой идеологии», способной расшатать устои китайской однопартийной системы и привести ее к краху подобно тому, как это произошло с КПСС. В новой линии можно услышать отголоски эгалитаризма 1950–1970-х, но она существенно отличается от «старосоциалистической» политики Мао Цзэдуна четким подтверждением курса на развитие рыночной экономики и участие Китая в экономической глобализации.
Стилистика лозунгов Ху Цзиньтао во многом сближается с традиционной конфуцианской идеологией отношения к «народу как основе», которая требовала от правителя неустанной заботы о материальной стороне жизни подданных, дабы заполучить «сердце народа» и обеспечить в государстве стабильность и гармонию. Призыв Ху Цзиньтао к правящей элите «использовать власть для народа, соединить чувства с народом и помышлять об интересах народа» уже получил неофициальное прозвание «новых трех народных принципов». Это связывает нынешние власти с наследием основателя демократической Китайской республики Сунь Ятсена – автора изначальных «трех народных принципов» (национализм, народовластие и народное благосостояние).
Идеология КПК более не акцентирует ни идеи классовой борьбы, несовместимые с построением рыночной экономики, ни идеи интернационализма, противоречащие националистической программе построения «специфически китайского социализма». За годы реформ западный марксизм как учение об общемировой миссии пролетариата по освобождению всех трудящихся от власти капитала превратился в Китае в сложное переплетение идеологических установок. Марксизм-ленинизм составляет ныне лишь четвертую часть официальной идеологии КПК. Остальные три четверти состоят из идейно-теоретического наследия китайских руководителей: это революционно-националистические «идеи Мао Цзэдуна», рыночная реформаторская «теория Дэн Сяопина» и «важные идеи тройного представительства» эпохи Цзян Цзэминя, обосновывающие политическую интеграцию китайских предпринимателей в ряды «строителей социализма».
Теперь к этим руководящим идеям все чаще добавляется «гармоничное общество». Если Ху Цзиньтао останется на посту генерального секретаря до XVIII съезда партии, который должен состояться осенью 2012 года, то эта формулировка также имеет шанс быть канонизированной и включенной в партийный устав. Отметим, что политика нового лидера была весьма последовательной: он призывает партийных аппаратчиков к скромности и служению народу с первых недель пребывания на посту генсека ЦК КПК. Идея сочетания экономического роста с восстановлением элементов социальной справедливости находит позитивный отклик среди простых людей, что помогает утверждению «неосоциализма» как части современной официальной идеологии Компартии Китая.
Китайская интеллигенция начала обсуждать проблемы реформ еще в 1980-е годы. Споры того десятилетия были окрашены в мировоззренческие тона, из-за чего позднее их назовут «метафизическими» дебатами об абстрактных «-измах» [5]. Курс реформ то и дело пытались соотнести с общими социальными и политическими концепциями: социализм или капитализм, авторитаризм или либерализм, рыночная или плановая экономика. Яркими страницами китайской интеллектуальной истории 1980-х стали споры о гуманизме и отчуждении человека при социализме, об открытии традиционной китайской культуры внешним влияниям. Хотя власти часто реагировали на выступления интеллигенции с чрезмерной жесткостью, общим фоном для официального и неформального дискурса тех лет служило отрицание маоистской модели социализма. Правящая партия была озабочена созданием идеологически непротиворечивого объяснения происходящих перемен, – чтобы курс реформ не подрывал легитимность ее правления.
Трагические события 1989 года и распад СССР стали для китайской элиты большим потрясением, стимулировавшим поворот к авторитарно-консервативным ценностям. В 1990-е стремление интеллигенции к разрушению старых институтов и отказу от традиционной культуры угасло из-за опасений вместо свободы и процветания получить коллапс системы, хаос и экономический спад. Китайские споры о том, являются ли проводимые реформы социалистическими или капиталистическими, сошли на нет после того, как в 1992 году власти провозгласили курс на построение социалистической рыночной экономики. Оставив мировоззренческие дебаты, интеллигенция занялась обсуждением конкретных аспектов преобразований внутри имеющейся системы. Эпоха «-измов» временно завершилась, уступив дорогу десятилетию «споров о проблемах».
Дискуссии 1990-х стали профессиональными и специализированными, что сделало их непонятными и скучными для широких масс. В последнее десятилетие прошлого века китайская интеллигенция утратила влияние на общество, усилив свое воздействие на власть. Правящая элита приблизила интеллигенцию к себе и приступила к налаживанию взаимодействия между экспертным сообществом и властью. Компартия так и не допустила интеллигенцию к процедуре принятия политических решений, но стала более внимательно и заинтересованно выслушивать ее советы, все активнее приглашая экспертов на стадии предварительного обсуждения проблем. Власть поощряет академические дискуссии, дает представителям разных школ и течений возможность издавать книги, публиковать статьи в периодике, выступать на конференциях.
Однако на рубеже веков часть интеллигенции вновь заинтересовалась «метафизическими» проблемами развития страны, поставив под сомнение избранную модель реформ. На фоне обострения социально-экономических противоречий в конце 1990-х годов в Китае появились оппоненты власти в лице «новых левых» [6]. Они заявили, что в годы реформ компартия взяла на вооружение либеральную экономическую политику, позабыв о слабых и бедных. «Новые левые» выступают против либерализма и решительно отвергают попытки объяснить нарастание социальных издержек реформ «пережитками социализма» или недостатком рыночных свобод.
«Новые левые» не ставят под сомнение необходимость могущественного государства, но ждут от него большей социальной заботы о простых людях. Они выступают против западной модели глобализации и видят главную угрозу не в распространении демократической идеологии, «опасной» для внутренней стабильности Китая, а в экономическом порабощении страны международным капиталом. Утопический и декларативный характер позиции «новых левых» не лишает ее привлекательности в глазах «слабых групп» китайского общества, проигравших от реформ.
На начальном этапе реформ в 1980-е главными критиками рыночных преобразований в КНР были левые силы ортодоксального толка. На рубеже веков в китайской экономической мысли возникло так называемое «неосновное течение», которое пытается бросить вызов «дискурсивной гегемонии» неолибералов [7]. Публицистические статьи представителей «неосновного течения» невозможно встретить в профессиональных экономических журналах КНР, ориентирующихся на строгие западные стандарты формализации и математизации экономического знания. Им по большей части закрыт доступ и на страницы партийных теоретических изданий, переставших служить трибуной для дискуссий и выступающих в роли проводника одной нормативной точки зрения. Однако ряд общественно-политических журналов регулярно публикуют выступления представителей этого течения, например пекинский ежемесячник «Ду шу» («Чтение книг»), популярное экономическое издание «Цзинцзисюэ чацзо» («Чайная комната экономистов»). Тексты выступлений на конференциях публикуются и в многочисленных газетах экономического профиля. Тираж издания большого значения не имеет, поскольку все интересные материалы тут же распространяются в Интернете. Кроме того, в Китае регулярно издаются сборники статей о наиболее заметных экономических дискуссиях, а также подборки публикаций представителей различных направлений китайской экономической мысли.
Сторонники «неосновного течения» близки по взглядам к «новым левым». Они полагают, что представители господствующего «основного направления» защищают лишь тех, кто выиграл от преобразований: предпринимателей, правительственных чиновников, ученых. Экономисты «неосновного направления» подчеркнуто заботятся о рабочих и крестьянах, мало выигравших от реформ, выступают на стороне «слабых групп». Их волнуют проблемы справедливости и равенства, они предупреждают, что интересы иностранного монополистического капитала вступают в конфликт с долгосрочными интересами китайского народа.
Пользующиеся поддержкой власти и бизнеса китайские экономисты-либералы, по утверждению последователей «неосновного течения», выступают от лица «компрадоров» и хотят уничтожить само понятие «национального производства» [8]. Они полагают, что новые группы власти уже сформировались и некоторые люди, «опираясь на власть и силу международного капитала, хотят поглотить богатства китайского народа, способствуют распаду Китая». Теоретик «неосновного течения» экономист Цзо Дапэй предостерегает, что в случае дальнейшего распространения в стране неолиберальной идеологии меньшинство получит возможность свободно расхищать богатство, пренебрегая интересами государства и большинства людей, а международный капитал сможет бесконтрольно извлекать в Китае прибыли [9].
При этом представители «неосновного направления» не возлагают ответственность за распространение неолиберальной идеологии на руководство КПК, заявляя, что это дело рук международного капитала. К примеру, они всерьез утверждают, что правые силы США и Великобритании с помощью разведки специально заслали в Гонконг известного либерального экономиста китайского происхождения Чжан Учана, поручив тому «увести китайские реформы в ошибочном направлении». Экономист «неосновного течения» Ян Фань полагает, что международный капитал специально поддерживает интерес общества к либеральным экономистам, рассчитывая тем самым облегчить пропаганду идей «шоковой терапии». По его мнению, в глобальную «ось шоковой терапии» входят Джеффри Сакс из Гарвардского университета, Милтон Фридмен из Чикагского университета, крайне либеральные экономисты, к числу которых относится Чжан Учан [10], а также МВФ и расположенные в Гонконге международные рейтинговые агентства.
С приходом к власти Ху Цзиньтао и Вэнь Цзябао китайское руководство все чаще обращается к тем вопросам, которые поставлены «новыми левыми». Безусловно, главным стимулом к формированию официозного «неосоциалистического» проекта стали серьезные социально-экономические проблемы развития страны. Но идеологический вызов со стороны неофициальных левых интеллектуалов также сыграл свою роль: правящая компартия не хочет, чтобы ее считали покровителем неолиберализма, опасаясь дальнейшего ослабления марксистско-маоистских идеологических устоев, которые составляют основу легитимности коммунистического правления.
Новое руководство развернуло кампанию критического изучения неолиберализма. На уровне официального обществоведения он рассматривается как опасное течение, закрепляющее на интеллектуально-теоретическом уровне мировое господство монополистического капитала. При этом власти умело перенаправили острие полемики с китайских проблем на Латинскую Америку и бывший СССР, утверждая, что эти регионы превратились в «зоны бедствия» из-за американской политики навязывания либеральной модели другим странам. В июле 2003 года в Академии общественных наук (АОН) Китая была создана специальная исследовательская группа по проблемам неолиберализма во главе с заместителем секретаря АОН Хэ Бинмэном. В нее вошли ученые, занимающиеся вопросами экономической теории, исследователи западной экономической мысли, а также специалисты по проблемам Латинской Америки, России, США и Европы.
Отправной точкой для их работы стало признание того, что неолиберализм уже проник в Китай. Эта идеология быстро меняется, но китайские экономические и теоретические круги ее недопонимают. Было признано, что в КНР есть расхождения и в оценке неолиберализма: одни ученые его полностью отвергают, другие видят в нем чудодейственное средство и предлагают использовать для дальнейшего проведения реформ. Через год АОН Китая подготовила книгу «Анализ неолиберализма», в которой было заявлено, что современный неолиберализм противостоит кейнсианству и выражает стремление «превратить государственно-монополистический капитализм в международный монополистический капитализм» [11].
Хэ Бинмэн подчеркнул, что в 1970-1980-е началось глобальное распространение неолиберализма, который постепенно превращался из теории в политику и идеологию и «стал важной составной частью продвигаемой американским и английским монополистическим капиталом единой глобальной теоретической системы» [12]. Реализация этого курса в развивающихся странах привела к углублению имущественного расслоения, росту бедности и ослаблению экономического суверенитета. По мнению профессора Хэ, Китаю не следует отказываться от участия в экономической глобализации, но при этом «необходимо быть бдительными по отношению к стоящей за ней глобальной экспансией неолиберализма и монополистического капитала» [13].
В связи с публикацией книги о неолиберализме АОН Китая провела в июне 2004 года в Пекине научную конференцию с участием ответственных работников Отдела пропаганды ЦК, Центральной партийной школы и других организаций. Мероприятие было призвано подтвердить высокую научную и идейную ценность книги, а также призвать к ее активному распространению среди руководящих работников. На конференции ученые заявили, что неолиберализм – это «теоретическое проявление идеологии глобализации международного монополистического капитала, его главная цель – расчленение национальных государств в интересах расширения пространства для монополистического капитала» [14]. Непонимание этого способно привести к ошибкам «в теории и в политическом курсе». Было подчеркнуто, что «ЦК КПК уделяет особое внимание исследованию проблемы неолиберализма», тогда как китайские «работники философии и общественных наук должны активно действовать, ответить контрударом на вызов теории неолиберализма в адрес марксизма, чтобы укрепить руководящие позиции марксизма в сфере идеологии, философии и общественных наук» [15].
В начале 2005 года бывший ректор Пекинского университета У Шуцин опубликовал в главном партийном теоретическом журнале «Цюши» статью под красноречивым заголовком «Два типа реформ, два типа результатов». Напомнив основополагающий лозунг китайских реформ «практика – единственный критерий истины» [16], профессор У заявил, что практика более десятка лет реформ в Китае, в бывшем СССР и в странах Восточной Европы стала наглядным примером пагубности неолиберальных рецептов. Реформы в бывшем СССР и в странах Восточной Европы, проводившиеся в соответствии с предписаниями западного неолиберализма, развеяли миф о том, что только приватизация может повысить экономическую эффективность. Напротив, реформы социалистической рыночной экономики в КНР добились признанных в мире успехов, доказав правильность современного китайского марксизма – теории Дэн Сяопина и важных идей «тройного представительства». «Это две разные теоретические основы и направляющие идеи, две разные по характеру реформы, результаты которых резко различаются, поэтому истина и ложь должны быть чрезвычайно ясными» [17], – заключил У Шуцин.
Важной вехой на пути развития дискуссий в Китае об эффективности и справедливости стали вспыхнувшие в 2004-м критические дебаты китайских экономистов о непрозрачных схемах приватизации государственного имущества, используемых управленцами госпредприятий. Участников этой дискуссии объединило стремление защитить интересы слабых социальных групп, лишенных доступа к дележке государственной собственности. В центре внимания оказалась проблема МВО (сокр. от англ. management buyout), то есть приобретения менеджерами контрольного пакета акций своей компании. Обсуждение начиналось как попытка критического взгляда на проблемы реформирования госпредприятий, но вскоре оно переросло в масштабные дебаты о социальной справедливости. К спору экономистов подключились историки, юристы и социологи; благодаря Интернету дискуссия оказалась в центре внимания широких слоев китайского общества.
Летом 2005 года правительство КНР сообщило, что число пользователей Интернета в стране превысило 100 млн человек. Интерес этой образованной и сравнительно обеспеченной социальной группы к проблеме МВО связан с массовым увлечением игрой на фондовом рынке, благодаря чему среди китайцев появилось много мелких акционеров. Интернет стал важной трибуной для споров о современных проблемах КНР. Хотя политические ограничители действуют и в китайском виртуальном пространстве, оно допускает бóльшую открытость и многообразие мнений, чем печатные издания.
Инициатором дискуссии стал профессор Китайского университета в Гонконге 49-летний Лан Сяньпин (Larry Lang). Уроженец Тайваня и обладатель докторской степени бизнес-школы Вортон Пенсильванского университета, Лан получил известность как опытный специалист по фондовым рынкам и корпоративному управлению. В начале 2000-х годов он подключился к изучению проблем фондового рынка КНР и выступил с предложениями по защите прав мелких акционеров, которые в ответ дали профессору уважительное прозвище «контролер Лан».
Летом 2004-го Лан Сяньпин опубликовал серию статей, в которых показал, какими путями государственная собственность переходит в частные руки в ходе реформирования предприятий. Объектом его критики стали три известные компании – Haier (бытовая техника), TCL (электроника) и Greencool (хладагенты), что многократно усилило общественный резонанс выступления. Оказалось, что эти предприятия, считавшиеся в Китае образцом реформирования и пользовавшиеся благосклонностью властей и официальных СМИ, использовали непрозрачные схемы для превращения государственного имущества в частное.
Бурная реакция на публикации Лан Сяньпина связана и с его особым местом в среде китайских интеллектуалов: он этнический китаец, но не с материка. Следовательно, он не включен в сложившиеся внутри КНР взаимоотношения науки и власти, свободен от стереотипов, в том числе идеологических. С другой стороны, Лан Сяньпин может говорить о проблемах Китая, как выходец из «свободного мира» рыночной экономики, профессионально анализирующий финансовую отчетность проблемных компаний.
Отдельные защитники менеджерской приватизации поставили вопрос о недопустимости вмешательства чужаков в китайские реформы, заговорив о «бесстыдстве» движимого тщеславием Лан Сяньпина, который берется обсуждать то, что не касается его лично [18]. Однако позиция Лана как независимого и влиятельного эксперта стала важной поддержкой не только для миноритариев, обеспокоенных судьбой своих акций, но и для идейных защитников интересов «слабых групп». Лан Сяньпин поставил под сомнение применяемые в Китае методы реформирования госпредприятий с помощью инструментов МВО, приводящие к переходу госимущества в частные руки по заниженной цене. Заодно Лан выступил против мифа о хронической и неизлечимой неэффективности госпредприятий. Подлинная проблема, по его мнению, состоит в отсутствии должного контроля над менеджментом.
Необходимо напомнить, что экономические реформы 1990-х годов прошли в КНР под лозунгом «не спорить», который выдвинул в 1992-м сам Дэн Сяопин. Желая защитить намеченные им рыночные преобразования от нападок ортодоксальных коммунистических идеологов, он провозгласил: «Не вести дискуссий – это мое изобретение… Начнешь спорить – и все осложняется, время утрачивается, ничего не удается завершить» [19]. Критиков левого толка заставили молчать, но в последнее десятилетие ХХ века в Китае на фоне динамичного взлета экономики мало кто об этом сожалел. Стоит отметить, что неолибералы успешно обошли в 1990-е годы официальный идеологический запрет на дискуссии по проблеме приватизации, использовав для обоснования идеи разгосударствления экономики широкое обсуждение теории прав собственности Роналда Коуза.
Лишь в последние годы быстрое имущественное расслоение и углубление социальных противоречий заставили китайскую элиту задуматься о том, что дискуссии все-таки нужны, поскольку монопольное положение негласно санкционированных властью либеральных экономических установок может сделать реформы однобокими и повредить интересам устойчивого развития страны. Хотя в КНР по-прежнему не используется политически неприемлемое слово «приватизация», государство неуклонно сокращает свое вмешательство в экономику, а его бывшие активы незаметно для общества переходят в частные руки. В этом контексте вполне можно согласиться с китайскими исследователями, которые считают спор вокруг выкупа акций менеджерами «крупной схваткой в китайских идейных кругах в начале XXI века», которая «окажет влияние на содержание, методы и направление следующего этапа реформирования предприятий и, как следствие, на реформы и развитие китайской экономики и общества» [20].
Представители «основного направления» экономической науки отнеслись к разоблачениям Лан Сяньпина с большой настороженностью. На научной конференции по проблемам реформирования государственного сектора экономики заместитель директора Института предприятий Центра исследований развития при Госсовете КНР Чжан Вэнькуй раскритиковал Лана за призывы прекратить реформу прав собственности на госпредприятиях. По его мнению, остановка реформы нанесет народу еще больший ущерб, чем ее продолжение, поэтому надо лишь сосредоточить усилия на упорядочении этого процесса. Чжан Вэнькуй сказал, что не является приверженцем менеджерских выкупов, признав, что МВО часто используется для покупки государственного имущества по низкой цене. Однако в Китае долгое время царила уравниловка и топ-менеджеры госпредприятий не получали достойного вознаграждения, а поэтому, по его словам, предоставление им преимуществ в покупке акций «рационально».
Относящийся к мейнстриму китайской экономической мысли профессор Чжан Вэйин отметил, что условия для ведения бизнеса в КНР становятся все лучше. Одновременно он признал, что общественное мнение относится к предпринимателям все хуже, а развитие частных предприятий чаще рассматривают как последствие разграбления госимущества. Однако уход государства из сферы экономики и его замещение частным предпринимательством представляет собой процесс создания богатства, а не его раздела. Чжан Вэйин уверен, что продажа госпредприятий в частные руки не обязательно означает, что государство окажется в убытке, поскольку сделка может быть взаимовыгодной. О выступлениях Лан Сяньпина он отозвался с неодобрением. У Чжан Вэйина вызывает опасения ситуация, когда «некоторые ученые», объединившись с массами «под флагом научной свободы, защиты госимущества, защиты прав мелких и средних акционеров, всеми силами отрицают реформирование госпредприятий последних десяти лет, реформу системы прав собственности, отрицают [роль] отряда наших предпринимателей» [21].
Представители господствующего течения осудили Лан Сяньпина за попытки перейти от анализа действий менеджеров трех известных компаний, присвоивших государственное имущество, к отрицанию реформы прав собственности в масштабах всей страны. Критики отмечали, что включение КНР в мировую экономику требует повышения конкурентоспособности и тут главные надежды можно возлагать лишь на негосударственный сектор. Неолибералы напоминали, что в 1990-е годы в Китае уже была безуспешная попытка усовершенствовать систему управления на госпредприятиях. «Утечка» госимущества в ходе реформ действительно происходит, но с этим нужно смириться как с неизбежной платой за ускорение перехода от старой экономической системы к новой. Защитники выкупа акций менеджерами образно сравнили госимущество с мороженым в жаркий летний день: чем ждать, пока оно растает и пропадет, лучше поскорее подарить его другим людям [22].
«Спор об MBO» приобретает особый смысл в контексте «неосоциалистического» поворота Ху Цзиньтао. Один из критиков Лан Сяньпина прямо указал на связь дискуссии с новыми акцентами в позиции китайских властей, заметив, что выступление Лана «соответствовало основополагающей политике государства, которая состоит в заботе о слабых группах», благодаря чему оно «вызвало широкий отклик различных общественных слоев» [23]. Опросы, проведенные популярными информационно-поисковыми порталами китайского Интернета «Сина» и «Соху» показали, что после критического выступления «неолиберала» Чжан Вэйина на его стороне было лишь 10 проц. респондентов, тогда как на стороне Лан Сяньпина – 90 проц. [24].
На помощь Лан Сяньпину поспешили представители «новых левых», поддержавшие его попытку отстоять социальную справедливость. Цзо Дапэй из Института экономики АОН Китая заявил, что выводы гонконгского эксперта правильны, а реформа прав собственности на госпредприятиях в действительности представляет собой раздел имущества государства, осуществляемый небольшой кучкой людей. «Я хочу ударить в набат во имя китайского народа: имущество народа и его будущее в опасности! В Китае не только появилось много “предпринимателей” наподобие российского Ходорковского, к нам идут и опасные люди, похожие на итальянского премьера Берлускони! Они хотят не только разграбить общенародное богатство, но и заполучить политическую власть, что станет угрозой для любой современной демократии. Мы стоим не только перед реальным капитализмом, но и перед самым коррумпированным черным капитализмом, где чиновники, состоящие в сговоре с бизнесом, обладают властью и богатством, владеют всем. Нам нужны не только китайский Путин и серьезная борьба с богатыми, обогатившимися на разграблении народа. Надо по-настоящему рассчитаться с теми, кто грабит народное имущество под предлогом “реформы системы”, с коррумпированными чиновниками, которые проталкивают капитализм для власти и знати, с теми, кто сознательно поддерживает разграбление общественного богатства. Нельзя больше терпеть их грабительские преступления, надо вернуть назад народное имущество, вернуть народную власть!» [25].
Цзо Дапэй назвал ошибкой использование MBO при реформировании госпредприятий. Высмеивая позицию неолибералов, он сравнил управленцев с домработницей, присваивающей имущество семьи. «Младший член семьи говорит: “Надо наказать эту домработницу, уволить ее или сдать в полицию”. Старший отвечает: “Неправильно, вы такие глупые, у вас нет опыта. Почему работница ворует? Это происходит потому, что вещи в нашем доме не принадлежат ей. Чтобы решить проблему, надо отдать ей домашние вещи”. Люди, которые сейчас говорят у нас о реформировании госпредприятий, придерживаются такой же логики» [26].
«Спор об МВО» обозначил сложный выбор будущего пути развития Китая. Рассудительные неолибералы считают главной целью эффективность во имя экономического развития, полагая, что если материальных благ, доступных для дележа, станет больше, это позволит избежать вспышки народного недовольства. Эмоциональные «новые левые» считают, что превыше всего равенство и справедливость. Реализация их идеалов на практике грозит снизить эффективность китайской экономики, но и в этом случае был бы возможен позитивный результат – снизится накал социальных протестов, будут смягчены последствия имущественного расслоения.
Но еще есть третий, тупиковый путь построения капитализма латиноамериканского типа, который более всего тревожит китайские власти и экспертное сообщество. На этом пути не будет в Китае ни эффективности, за которую сражаются неолибералы, ни социальной справедливости, о которой мечтают «новые левые». Вместо этого коррумпированный альянс власти и капитала обречет страну на длительную стагнацию и хроническую нестабильность.
Перед лицом этой опасности защитники эффективности и сторонники справедливости могут выступать как союзники. «Новые левые» критикуют социальные недостатки рыночного капитализма, неолибералы связывают возникновение несправедливости с чиновничьим злоупотреблением властью и обменом ее на деньги. Их позиции не исключают друг друга, поскольку Китаю нужно преодолеть издержки как политической монополии власти, так и экономической монополии капитала.
Влиятельный 82-летний экономист Лю Гогуан отметил, что выдвинутая новым китайским руководством задача построения «гармоничного социалистического общества» не может быть реализована без адекватного урегулирования отношений между экономической эффективностью и социальной справедливостью. Он позитивно оценил «спор об МВО» как вклад в обсуждение этой проблемы.
По мнению профессора Лю, развернувшаяся дискуссия повлияла на принятие решений о дальнейшем реформировании госпредприятий. Расследование, проведенное Комитетом по контролю и управлению государственным имуществом, выявило крупномасштабную «утечку» собственности в ходе менеджерских выкупов. С 2005 года крупным госпредприятиям было запрещено передавать управляющим права на госимущество, а средним и малым предприятиям позволено осуществлять такую передачу только под строгим контролем соответствующих ведомств. Лю Гогуан считает, что это решение можно рассматривать как отклик власти на мнение общества. «В целом в итоге этой дискуссии – как с точки зрения общественного мнения, так и принятия решений – на весах эффективности и справедливости была увеличена доля справедливости и немного скорректирован прежний односторонний уклон [в сторону эффективности]», – заключил ученый [27].
При новом руководстве в КНР прозвучала острая критика претензий на участие в формировании государственной политики со стороны «публичной интеллигенции». Китайская трактовка этого иностранного термина (public intellectuals) носит весьма широкий характер. К «публичной интеллигенции» там относят не только интеллектуалов из академических кругов, но и представителей СМИ, активистов неправительственных организаций, юристов, кинорежиссеров и даже известных эстрадных звезд. Судя по всему, столь широкая трактовка была вызвана влиянием традиционного представления о «работниках умственного труда», выделяемых среди прочих трудящихся.
Вопрос о влиянии интеллектуальной элиты на китайское общество обсуждался на протяжении всей новой истории Китая, а проблема общественно-политического статуса образованных «служилых» (ши) поднималась еще в глубокой древности в эпоху Сражающихся царств (V–III вв. до н. э.). Однако созвучная этим темам современная концепция «публичной интеллигенции» была заимствована из западной социологии. На Западе эту проблему начали обсуждать еще в 1970-е годы, теперь она вызвала интерес и внутри Китая. Жесткие заявления о недопустимости отрыва «публичной интеллигенции» от «масс» отразили не только стремление властей защитить свои позиции от возможных посягательств, но и накопившееся за годы реформ недоверие простого народа к позабывшей о нем элите.
Катализатором споров стала публикация в сентябре 2004 года тематического выпуска популярного гуанчжоуского еженедельника «Наньфан жэньу чжоукань» [28]. Изначально эта акция носила коммерческий характер. Китайские периодические издания действуют в условиях рынка, при этом сохранение идеологических ограничителей не избавляет их от напряженного соперничества за симпатии читателей. Появляющиеся с конца 1990-х в местном издании Forbes списки китайских богачей до сих пор вызывают в обществе значительный резонанс. Полагая, что интерес образованной аудитории не ограничивается списками миллиардеров и миллионеров, «Наньфан жэньу чжоукань» последовал примеру британского журнала Prospect и обнародовал собственный список 50 наиболее влиятельных представителей «публичной интеллигенции» Китая. В него попали люди, которые не только отличаются высоким профессионализмом в своей сфере деятельности, но и высказывают собственное мнение по поводу проблем общества в целом, выдвигают свои предложения и участвуют в общественной жизни.
Авторы публикации подчеркивали, что в Китае наступила эпоха, когда ряды интеллигенции ширятся, однако «публичных интеллигентов» становится все меньше. Появилось много докторов и профессоров, но немногие из них готовы пожертвовать чем-либо ради справедливости и поступать по совести. Огромное число статей и книг пишется ради получения выгод, их авторы не хотят видеть проблемы, которые затрагивают интересы большинства людей. «Список 50» был призван продемонстрировать, что в Китае еще не перевелись интеллигенты, способные вдохновлять сердца людей. Особой похвалы удостоились инициатор «спора об МВО» Лан Сяньпин, экономист У Цзинлянь, выступивший с предупреждением о манипуляциях на рынке акций, историк Цинь Хуэй, указавший на серьезные проблемы, возникающие в ходе налоговой реформы в деревне [29].
После публикации в журнале «список 50» попал в Интернет, что стимулировало широкое обсуждение вопроса о том, кто же сегодня может повлиять на развитие Китая. В откликах в Интернете и на страницах печатных СМИ отмечалось, что влияние того или иного представителя образованной элиты в своей сфере деятельности вовсе не означает его влияния на судьбы всей страны. Интеллигенция может «влиять на Китай», когда ее идеи «превращаются в общественную политику или когда они становятся основанием для разработки отдельных положений законов» [30]. В этом контексте «публичный интеллигент» характеризуется как человек, способный увидеть проблему или скрытую опасность там, где другие ее пока не видят.
Официальные СМИ откликнулись на этот спор с неожиданной резкостью. В ноябре 2004 года в шанхайской партийной газете «Цзефан жибао» появилась установочная статья, которая вскоре была перепечатана в центральной «Жэньминь жибао» [31]. В ней было заявлено, что заимствование «заморского» термина «публичная интеллигенция» и составление по западному образцу каких-то списков на деле противопоставляют интеллигенцию партии и народным массам. Пропагандисты концепции «публичной интеллигенции» выступают за то, чтобы интеллигенция была независимой и критически настроенной и при этом не принадлежала ни к какому классу или группе. Однако на самом деле интеллигенция – это часть рабочего класса, это элемент народных масс, это группа, руководимая партией: «Коль кожи нет, на чем держаться волосам?». Ценность современной интеллигенции состоит в служении социализму и народным массам, тогда как за якобы «независимыми» интеллигентами скрываются определенные группы интересов: «Эту тайну сейчас знает любой прохожий, не стоит больше говорить об этом».
Автор публикации обвинил сторонников концепции «публичной интеллигенции» в принижении роли народных масс, будто бы неспособных самостоятельно говорить о своих интересах. Страдают от этого и сами интеллигенты: пытаясь стать «всемогущими» и претендуя на роль «идейных вождей» масс, они отрываются от профессии, вмешиваются в дела, в которых не разбираются, становятся звездами телевидения и СМИ, «устраивают шоу». «Совершенно очевидно, что такая теория “публичной интеллигенции” ведет интеллигенцию по ложному пути», поэтому главное, заключил автор из «Цзефан жибао», – сохранять трезвость и твердость, придерживаться руководящего положения марксизма, чтобы не заблудиться среди различных идейных течений.
Особо примечательно появление в установочной статье выражения о «коже и волосах», которое исторически восходит к древнекитайской летописи «Цзо чжуань». В новейшей истории Китая этот образ воспринимается прежде всего в контексте выступлений Мао Цзэдуна, который призывал интеллигенцию безоговорочно встать на сторону КПК. 13 октября 1957 года на 13-м заседании Верховного Государственного совещания Мао заявил: «“Коль кожи нет, на чем держаться волосам?” Я отмечал, что в Китае было пять кож. Старых три: империалистическая собственность, феодальная собственность и собственность бюрократическо-капиталистическая. В прошлом интеллигенция жила за счет этих трех кож. Кроме них, она кормилась еще за счет национально-капиталистической собственности и собственности мелких производителей, то есть мелкой буржуазии… За счет чего живет теперь интеллигенция? И демократические партии, и профессора, и ученые, и журналисты находятся на содержании у рабочего класса и коллективизированного крестьянства, они живут за счет общенародной и коллективной собственности – словом, за счет социалистической общественной собственности. Поскольку пяти старых кож уже нет, волосы сейчас летают в воздухе, а если они опускаются на новую кожу, то прирастают к ней пока непрочно. На эту новую кожу интеллигенция смотрит еще свысока: какой-то там пролетариат, какие-то там крестьяне-бедняки и низшие середняки, уж больно они темны, не знают ни астрономии, ни географии» [32].
Напоминание о политике Мао Цзэдуна в отношении интеллигенции носит в современном китайском контексте двойственный характер. С одной стороны, новые руководители страны пытаются сгладить последствия элитарного авторитаризма 1990-х, призывая к гармонизации общественных отношений и преодолению возникшего разрыва между элитой (в том числе интеллектуальной) и народными массами. Эти усилия находят в обществе поддержку и понимание.
В 1990-е годы в Китае сформировался союз элит – политической, экономической и интеллектуальной, сумевших согласовать свои интересы и разделить между собой выгоды от стабильности и развития. Вместе с тем определение баланса интересов этих трех сил еще не завершено. Политическая элита сохраняет за собой командные позиции и право определять положение двух других элит – экономической и интеллектуальной. Попытка интеллектуальной элиты повысить свой статус и забрать в явочном порядке часть функций политической элиты вызвала у властей негативную реакцию.
С другой стороны, китайское общество сильно изменилось. В рыночных условиях интеллигенция обрела альтернативную «кожу», то есть экономическую базу, что дает ей ощущение независимости и свободы. На этом фоне напоминания о временах Мао Цзэдуна, когда интеллигенция подвергалась гонениям и унижениям, вряд ли способны заставить современную образованную элиту добровольно отказаться от стремления занять лидирующие позиции в обществе.
Именно поэтому власти дали понять, что повышение материального положения интеллигенции не дает ей права предлагать собственные социально-политические альтернативы за пределами узких профессиональных сфер. В целях сохранения статус-кво была подтверждена старая официальная формулировка, закрепляющая социальную роль интеллигенции как «части рабочего класса». В начале 1980-х эта формулировка Дэн Сяопина повышала статус интеллигенции и мотивировала ее к активному участию в преобразованиях. Однако в современных условиях она утратила прежний позитивный смысл из-за неуклонного снижения общественного статуса рабочего класса.
Особый интерес представляют предпринимаемые в КНР попытки осмыслить успехи реформ и продемонстрировать их привлекательность как внутренней, так и зарубежной аудитории. Начиная с 2004 года китайские официальные теоретики часто обращаются к предложенному в конце 1980-х американцем Джозефом Наем понятию «мягкая сила» (soft power), подразумевающему использование «нематериальных властных ресурсов» культуры и политических идеалов в интересах влияния на поведение людей в других странах [33].
Даже самые поверхностные сравнения с Западом (прежде всего с США) показали китайским теоретикам, что отставание КНР в «мягкой силе» намного превышает отставание в экономике и военной мощи. Как следствие, возник вопрос о том, какие идеи и ценности могут лечь в основу китайской «мягкой силы». Копирование американской глобальной пропаганды идей свободы и демократии для Китая неприемлемо. Однако официальная идеология КПК в ее нынешнем виде также не имеет шанса на всемирный успех.
В конце мая 2004 года тема «ускоренного строительства “мягкой силы” Китая» обсуждалась во время коллективной учебы в Политбюро ЦК КПК [34]. Отмечалось, что наращивание «мягкой силы» Китая является «важной точкой приложения усилий» нового руководства страны, поскольку «“мягкая сила” означает влияние в мире и международную привлекательность культуры страны, ее ценностных представлений, общественных институтов и модели развития» [35]. Участники заседания указали, что наибольшей притягательностью обладает избранный КНР путь экономических преобразований. Ее успехи выглядят особенно впечатляющими на фоне серьезных проблем, к которым привели попытки других стран следовать рецептам «вашингтонского консенсуса». Было заявлено, что именно поэтому за границей проявляют повышенный интерес к китайской модели развития.
Самым ярким выражением этой тенденции был назван опубликованный в мае 2004-го Лондонским центром международной политики доклад бывшего аналитика еженедельника Тime Джошуа К. Рамо «Пекинский консенсус» [36]. Перевод полного текста на китайский язык был оперативно выполнен агентством Синьхуа и распространен среди пяти тысяч членов руководства страны, включая Политбюро.
Рамо заявил, что «вашингтонский консенсус» «исходит из желания сделать счастливыми банкиров», тогда как новый «пекинский консенсус» отвечает более фундаментальной потребности справедливого роста и интересам простых людей. По его мнению, тактика «пекинского консенсуса» опирается на крайнюю осторожность при либерализации торговли и проведении приватизации. Рамо предложил следующее определение «пекинского консенсуса»: это – «решительное стремление к инновациям и экспериментам (взгляните на специальные экономические зоны); активная защита государственных границ и интересов (взгляните на Тайвань); все более осмысленное накопление инструментов асимметричной силы (взгляните на 400 млрд долларов валютных резервов)» [37]. Цель «пекинского консенсуса» – рост при сохранении независимости. По мнению Рамо, построенный на основе «пекинского консенсуса» китайский опыт может быть использован другими развивающимися странами, стремящимися к достижению экономического роста и улучшению жизни народа.
Выдвижение «пекинского консенсуса» как конструктивной альтернативы западным рецептам реформирования экономики стало естественным продолжением темы критики неолиберализма и обсуждения неудач, связанных с реализацией «вашингтонского консенсуса» в других странах. В ходе коллективной учебы в Политбюро обращалось внимание на многочисленные статьи в зарубежных СМИ, посвященные успешному опыту китайских реформ. В КНР появление этих публикаций оценили как «скрытое или открытое одобрение положительного влияния роста “мягкой силы” Китая в мире» [38].
Тема «пекинского консенсуса» широко освещалась на страницах китайских газет и журналов. Китайские авторы подчеркивали, что «вашингтонский консенсус» был навязан другим странам извне, тогда как «пекинский» был «нащупан» Китаем в процессе экономического развития. При этом акценты в китайских публикациях всячески подчеркивали приоритет иностранцев в формулировке и выдвижении идеи «пекинского консенсуса». Иностранцы сами осознали ошибочность идей «шоковой терапии» и высоко оценили опыт Китая, после чего «на Западе была выдвинута концепция “пекинского консенсуса”» [39]. Китайские СМИ указывали, что «выступающий за инновации и уделяющий внимание равенству “пекинский консенсус” сейчас привлек широкое внимание в разных странах» [40].
Показательно, что в ходе обсуждения китайские авторы заговорили не только о превосходстве избранной в КНР модели перехода к рынку, но и о ее всеобщей применимости, что указывает на отход от прежнего акцента на специфичности пути развития страны. «Гоцзи цзиньжун шибао» («Международная финансовая газета») отмечала: «Что касается “пекинского консенсуса” – модели развития, которая сейчас успешно преодолевает пропасть между бедностью и богатством, его главный смысл состоит в отказе от догм и максимальном удовлетворении основных требований справедливости и высокого качества роста. Хотя мир так разнообразен, эта [модель] может оказаться правильной для всего мира» [41].
В ходе дискуссий в Интернете скептики указали, что национальный опыт развития КНР не является всеобщей истиной, тогда как сам «пекинский консенсус» походит на преувеличение, способное вызвать споры и непонимание, в том числе за рубежом [42]. Прозвучало предложение разделять «китайскую модель» и «пекинский консенсус». «Модель» делает упор на обобщении собственного опыта Китая, объясняя причины успеха страны в реформах и открытости. «Консенсус» не только обобщает опыт Китая, но и пытается «сбыть» его другим странам. Обобщение собственного опыта развития Китая весьма важно, однако его возвышение до уровня «пекинского консенсуса» и распространение по образцу «вашингтонского консенсуса» будут «большой ошибкой» [43].
Предложенное Джошуа К. Рамо обобщение китайского опыта трудно назвать точным, а идеи «пекинского консенсуса» в его изложении вряд ли получат признание в КНР, особенно в среде экономистов. «Скорее всего, в будущих исследованиях “пекинский консенсус” наполнится новым содержанием или в него будут внесены дополнения. Однако весьма вероятно, что созданный Рамо термин “пекинский консенсус” сохранится. Он будет непрерывно и активно обсуждаться, становиться с каждым днем все более зрелым и совершенным и превратится в идейное знамя для развивающихся стран и стран с переходной экономикой, которые не признают плановой экономики, не принимают “вашингтонского консенсуса”, а пытаются найти “третий путь”» [44].
В нынешнем виде широко обсуждаемый в КНР «пекинский консенсус» не является концепцией рыночной трансформации, разработанной китайскими реформаторами и впоследствии успешно реализованной на практике. Это своевременно появившийся за рубежом броский лозунг, который оперативно подхватила китайская пропаганда. После соответствующей обработки и содержательного наполнения он может быть использован для демонстрации преимуществ китайского пути перехода к рынку и повышения мирового престижа КНР. По мнению экономиста Чжао Сяо, «выдвижение “пекинского консенсуса” неизбежно вызовет новую волну внимания всего мира к переходу Китая к рынку» [45]. В китайской общественно-политической и экономической литературе упоминания о «пекинском консенсусе», который «предложил иностранный эксперт Рамо» [46], служат лишь поводом и отправной точкой для собственных рассуждений о китайской модели реформ и ее применимости за пределами страны.
Будущую судьбу «пекинского консенсуса» предсказать нелегко. Китай хотел бы повысить свой международный престиж, предложив развивающимся странам альтернативный путь рыночной модернизации. Однако попытка представить опыт преобразований в КНР в форме некоего «антивашингтонского консенсуса» стала бы большой натяжкой, поскольку сами китайские реформаторы заимствовали многие рациональные аспекты «вашингтонского консенсуса». Китайские реформы проводились с учетом «вашингтонских» требований усиления финансовой дисциплины, сокращения бюджетного дефицита, снижения инфляции и стабилизации макроэкономической ситуации. Идеи приватизации госпредприятий и либерализации торговли в Китае не пропагандируются, но, тем не менее, реализуются. Профессиональные китайские экономисты ведут речь не о полном отказе от идей «вашингтонского консенсуса», а о необходимости его обновления и дополнения недостающими компонентами.
Китайский путь избежал «шокового обвала», что выделяет его на фоне трансформаций в других странах. Адаптированная к национальной специфике либеральная экономическая политика породила «китайское чудо», уже четверть века обеспечивая огромной стране устойчивый высокий рост ВВП (в последнее десятилетие в среднем на 9 проц. в год). Вместе с тем современные китайские тревоги по поводу социального расслоения и «грабительской» непрозрачной приватизации с помощью инструментов МВО заставляют вспомнить о странах Латинской Америки и бывшего СССР, критикуемых китайской пропагандой за бездумное следование американским экономическим рецептам.
«Пекинский консенсус» отразил позитивные стороны китайской модели реформ 1980–1990-х годов. Однако быстрое накопление социально-экономических и экологических проблем заставляет Китай искать новую модель преобразований. Привлекательность обновленного варианта «пекинского консенсуса» на мировом рынке реформаторских идей будет зависеть от судьбы «неосоциалистического» проекта Ху Цзиньтао. Если китайские реформы обретут весомую социальную составляющую, тенденция к расширению пропасти между бедными и богатыми будет остановлена и повернута вспять, а экономический рост не замедлится, тогда успешный опыт построения «гармоничного общества» в огромной развивающейся стране действительно может оказаться значимым и за пределами КНР.
[1] Пришедшее к власти в 2002–2003 годах новое руководство Китая в лице Ху Цзиньтао и премьера Вэнь Цзябао лишь в 2005-м году завершило переходный период, в течение которого часть полномочий им приходилось делить с прежним лидером страны Цзян Цзэминем. Осенью 2002 года Ху Цзиньтао получил пост генсека ЦК КПК, весной 2003 года он стал председателем КНР, а осенью 2004 года Цзян уступил ему последнюю ключевую должность – председателя Военного совета ЦК КПК. Пост председателя Центрального военного совета КНР перешел к Ху Цзиньтао весной 2005 года.
[2] В комментарии к итогам октябрьского пленума ЦК КПК 2005 года официальное информационное агентство Синьхуа сообщило о «революционных изменениях» в грядущей пятилетке. О современном положении в КНР было сказано, что 10 проц. самых бедных семей владеют лишь 2 проц. имущества, тогда как 10 проц. самых богатых принадлежит 40 процентов; с 1993-го по 2003-й число людей, не имеющих доступа к страховой медицине, выросло в деревне с 900 млн до 1 млрд, в городе – с 96,53 млн до 300 млн (http://news.xinhuanet.com/english/2005-10/11/content_3606173.htm).
[3] Чжунгун чжунъян гуаньюй цзяцян дан дэ чжичжэн нэнли цзяньшэ цзюэдин (Постановление ЦК КПК об усилении строительства правящей способности партии). Пекин: Жэньминь чубаньшэ, 2004. С. 23–26.
[4] Примером комментаторской литературы о строительстве в Китае «социалистического гармоничного общества» могут служить брошюры, в которых приводятся выдержки из выступлений китайских руководителей и даются разъяснения нового курса. См.: Гоуцзянь шэхуэйчжуи хэсе шэхуэй ганьбу дубэнь (Пособие для кадровых работников о построении социалистического гармоничного общества). Пекин: Жэньминь чубаньшэ, 2005; Гоуцзянь шэхуэйчжуи хэсе шэхуэй сюэси вэньда (Вопросы и ответы к изучению [темы] построения социалистического гармоничного общества). Пекин: Жэньминь чубаньшэ, 2005.
[5] Кан Сяогуан. Вэйлай 3–5 нянь Чжунго далу чжэнчжи вэньдинсин фэньси (Анализ политической стабильности в континентальном Китае в будущие 3–5 лет) // Чжаньлюэ юй гуаньли. 2002. № 3. С. 15.
[6] Подробнее о течении «новых левых» в КНР см.: Китай: угрозы, риски, вызовы развитию / Ред. В.В. Михеев. Московский центр Карнеги. М., 2005. С. 89–103.
[7] Оформление «неосновного течения» в экономической мысли КНР его сторонники относят к сентябрю 1996 года. В настоящее время к активным деятелям этого течения относятся экономисты Ян Фань, Хань Дэцян, Ян Бинь, Лу Чжоулай, Цзо Дапэй. См.: Юй Чжунго фэйчжулю цзинцзисюэцзя дуйхуа (Диалоги с китайскими экономистами неосновного течения) / Ред. Мао Цзэнъюй. Пекин: Чжунго цзинцзи чубаньшэ, 2004. С. 215–216.
[8] Там же. С. 13.
[9] Цзо Дапэй. Хуньлуань дэ цзинцзисюэ (Экономика беспорядка). Пекин: Шию гунъе чубаньшэ, 2002. С. 2.
[10] В 1988 году Чжан Учан сопровождал Милтона Фридмена в ходе поездки в КНР и даже консультировал американского ученого по вопросам китайской экономической реформы накануне его встречи с тогдашним генсеком ЦК КПК Чжао Цзыяном. Радикальные представители «неосновного течения» видят в тех событиях преднамеренную попытку иностранцев повести китайские реформы по пагубному либеральному пути.
[11] Синь цзыючжуи пинси (Анализ неолиберализма) / Отв. ред. Хэ Бинмэн. Пекин: Шэхуэй кэсюэ вэньсянь чубаньшэ, 2004. С. 4.
[12] Там же. С. 7.
[13] Там же. С. 14.
[14] Гуанмин жибао. 2004. 11 июня.
[15] Там же.
[16] В первой половине 1978 года прогрессивные китайские теоретики пропагандировали это положение марксизма как альтернативу слепому поклонению установкам Мао Цзэдуна. Вопрос о «критерии истины» обсуждался по всей стране, за 1978-й год в центральных и провинциальных изданиях появилось около 700 публикаций на эту тему. Дэн Сяопин использовал такие лозунги, как «опора на факты», «оценка истины на основе практики» и «раскрепощение сознания» для обоснования курса реформ.
[17] У Шуцин. Лян чжун гайгэ, лян чжун цзего (Два типа реформ, два типа результатов) // Цюши. 2005. № 4. С. 49.
[18] Фэйчан цзяофэн. Гоци чаньцюань гайгэ да таолунь шилу (Необычная схватка. Реальные записи большой дискуссии о реформе прав собственности на государственных предприятиях) / Ред. Дэн Юйвэнь. Пекин: Хайян чубаньшэ, 2004. С. 33–37.
[19] Дэн Сяопин вэньсюань. Ди сань цзюань (Дэн Сяопин. Избранные сочинения. Т. 3). Пекин: Жэньминь чубаньшэ, 1993. С. 374.
[20] Фэйчан цзяофэн. С. 3–4.
[21] Там же. С. 34–35.
[22] См.: Лу Чжоулай. Хуэйдао чжэнчжи цзинцзисюэ дэ шидай (Вернуться к эпохе политической экономии) // Ду шу. 2005. № 1. С. 15.
[23] Ван Вэй. Кэгуань, лишидэ чэнжэнь циецзя дэ гунсянь (Объективно, исторически признать вклад предпринимателей) // Ду шу. 2005. № 1. С. 25.
[24] Фэйчан цзяофэн. С. 206.
[25] Там же. С. 48.
[26] Цзо Дапэй. Ингай таолунь гэ минбай (Необходимо обсуждать так, чтобы было понятно) // Ду шу. 2005. № 1. С. 13–14.
[27] Лю Гогуан. Цзинь и бу чжунши шэхуэй гунпин вэньти (Еще больше уделять внимание проблеме социальной справедливости) // Цзинцзи цанькаобао. 2005. 19 апреля (http://theory.people.com.cn/GB/40551/3332319.html).
[28] Наньфан жэньу чжоукань. 2004. № 7. 8 сентября.
[29] В список «Наньфан жэньу чжоукань» попали экономисты Мао Юйши, У Цзинлянь, Вэнь Тецзюнь, Чжан Учан, Лан Сяньпин и Ван Диндин; юристы Чжан Сыи, Цзян Пин и Хэ Вэйфан; историки Юань Вэйши, Чжу Сюэцинь, Цинь Хуэй, У Сы, Сюй Цзилинь, Дин Дун и Се Юн; историки философии Ду Вэймин и Сюй Ююй; политолог Лю Цзюньин; социологи Ли Иньхэ, Чжэн Ефу и Ян Дунпин. В отдельные категории были выделены писатели и деятели искусства, общественные деятели (среди них противники уничтожения старой городской застройки, активисты борьбы за гласность в ситуации с распространением эпидемии СПИДа), работники СМИ и популярные комментаторы. В заключение прилагался почетный список, в который вошли «публичные интеллигенты», уже покинувшие этот мир: Гу Чжунь (1915–1974), Инь Хайгуан (1919–1969), Ван Жошуй (1926–2002), Ван Сяобо (1952–1997), Ян Сяокай (1948–2004), Хуан Ваньли (1911–2001).
[30] Цуй Вэйпин. Цзинтянь, шуй нэн инсян Чжунго? (Кто сегодня может повлиять на Китай?) (http://www.people.com.cn/GB/wenhua/27296/2797756.html).
[31] Цзи Фанпин. Тоуго бяосян кань шичжи – си «гунгун чжиши фэньцзы» лунь (Через проявления видеть сущность – анализ теории «публичной интеллигенции») // Цзефан жибао. 2004. 15 ноября. Перепечатано: Жэньминь жибао. 2004. 25 ноября.
[32] Мао Цзэдун. Избранные произведения. Том V. Пекин: Изд-во лит-ры на ин. яз. 1977. (на рус.яз). С. 617–618.
[33] http://www.people.com.cn/GB/jingji/1037/2903211.html; Nye, Joseph S. Soft Power: The Means to Success in World Politics. New York: Public Affairs, 2004.
[34] При новом руководстве появилась практика публикации сообщений о проведении «коллективной учебы» на заседаниях Политбюро ЦК КПК. На заседание приглашают двух-трех ведущих ученых, которые выступают с сообщениями о современных тенденциях мирового развития и внутрикитайских проблемах. Обычно в ходе мероприятия выступает генсек ЦК КПК, изложение его речи также публикуется официальными СМИ. Первая «коллективная учеба» в Политбюро состоялась 26 декабря 2002 года (менее чем через два месяца после избрания Ху Цзиньтао на пост генсека), она была посвящена изучению Конституции КНР. В августе 2005 года власти сообщили о проведении 24-ой учебы на тему «60-летие победы в мировой антифашистской войне».
[35] Ян Таоюань. Тишэн Чжунго жуань шили. Цзеду чжунъян чжэнчжицзюй ди шисань цы цзити сюэси (Увеличивать мягкую силу Китая. Изучая материалы тринадцатой коллективной учебы в Политбюро ЦК КПК) // Ляован синьвэнь чжоукань. 2004. № 6 (1060). С. 14.
[36] Ramo, Joshua Cooper. The Beijing Consensus. London: The Foreign Policy Center. Spring 2004 (http://fpc.org.uk/publications/123).
[37] Financial Times. 2004. May 8. В конце 2004 года золотовалютные резервы КНР превысили 600 млрд долларов.
[38] Ян Таоюань. Указ. соч. С. 14.
[39] Чжунхуа гуншан шибао. 2004. 18 мая.
[40] Жэньминь жибао. Хайвай бань. 2004. 7 июля.
[41] Гоцзи цзиньжун шибао. 2004. 28 мая.
[42] http://www.media.tsinghua.edu.cn/iwpc/print.php?ID=135&cId=10.
[43] http://article.joyba.com/html/2005-02-22/7538.shtml.
[44] Такое мнение высказал экономист Чжао Сяо – руководитель отдела макроэкономики Исследовательского центра Комитета по контролю и управлению государственным имуществом (http://www.people.com.cn/GB/paper1631/12870/1157164.html).
[45] http://www.sh.xinhuanet.com/2004-06/15/content_2317053.htm.
[46] Отметим, что китайские пропагандисты подчеркивают иностранное происхождение термина «пекинский консенсус», связывая его появление с именем Дж. К. Рамо. Вместе с тем китайские авторы стараются не углубляться в биографию американца. З7-летний консультант, журналист и летчик-любитель, побивший несколько американских авиационных рекордов, совсем не соответствует китайскому образу авторитетного профессионального экономиста.
