Издательство «Азбука» представляет роман Маргарет Джордж «Нерон. Родовое проклятие» (перевод Илоны Русаковой).
Юный Луций, племянник императора Калигулы, растет в доме заботливой тетки, вдали от шумного Рима. Родителей он никогда не знал. Жизнь течет счастливо и беззаботно, и, кажется, в ней не может случиться ничего необычнее встречи со старой черепахой, которая застала еще великого Августа. Но в Римской империи никто не застрахован от предательства: ни мужчина, ни женщина, ни ребенок. Луцию предстоит вскоре понять, что волею судьбы он оказался в настоящем змеином гнезде и что само его происхождение является угрозой для его жизни. И усвоить суровый урок: лучше быть жестоким, чем мертвым.
Предлагаем прочитать фрагмент романа.
Говорят, когда человек узнаёт о событии, которое изменяет его жизнь, место, где он об этом услышал, навсегда остается в его памяти. Ты запоминаешь мельчайшие детали, но не можешь увидеть картину целиком. Это как во сне — мелочи видишь четко, но значение происходящего и окружающая обстановка остаются загадкой. Так и я помню, что был в саду и наблюдал за двумя порхающими вокруг друг друга белыми бабочками. Все остальное — будто в тумане.
Вот тогда я впервые услышал чей-то крик: «Калигула мертв!»
Кто это крикнул? Не знаю. Откуда донесся тот крик? Не знаю. Я стоял как вкопанный и наблюдал за бабочками. Калигула мертв. Калигула мертв...
В дом тети я наверняка вернулся бегом. Тогда-то мне, скорее всего, и сказали, что император умер — убит из ненависти... А значит, подозреваемых более чем достаточно. Но убийц схватили, а их лидером оказался не кто иной, как Кассий Херея — человек, который меня спас. А потом мне наверняка сказали, что Клавдий теперь император. Я помню все это, но не помню, как именно об этом услышал. Помню, какую радость испытал, когда узнал, что мой мучитель мертв.
В семье тут же произошли перемены. Тетя стала матерью императрицы Мессалины, которой на тот момент едва исполнилось двадцать лет. Преторианская гвардия объявила Клавдия императором, так как он оказался одним из немногих выживших членов императорской семьи и был у них под рукой.
— Он пытался отказаться, — покачала головой тетя. — И правильно, ведь его не назовешь величественным. Но в его жилах течет кровь императоров, и нет ничего важнее этого.
— А Мессалина теперь императрица, — сказал я. — Ты, наверное, очень гордишься.
— Так и есть. И Силан очень горд, что его падчерица заняла столь высокое положение.
А я сильнее, чем когда-либо, почувствовал себя отщепенцем, бедным воспитанником обретшей высокое положение семьи. Мой отец умер, мать ушла, отцовское наследство присвоил Калигула, так что я жил на попечении тети и только благодаря ее милости. И что теперь? Не захочет ли она избавиться от меня, как от какой-нибудь помехи или неудобства?
Во время тех событий я был последним, о ком стали бы думать. Я превратился в невидимку, и меня это очень даже устраивало. Иногда я прятался в комнате с бюстами предков. Там мне, сам не знаю почему, было спокойно. Потому что они давно ушли и унесли с собой свои проблемы? Потому что спокойно взирали на меняющийся на их глазах мир? Антоний не мог знать, что станет с его римскими дочерьми, он даже не мог знать, доживут ли они до взрослого возраста. Я уж не говорю о его детях от Клеопатры. Или о том, что сенат лишит его всех почестей, запретит праздновать его день рождения и распорядится убрать все официальные статуи. Смерть наградила его блаженным неведением и даровала свободу.
А мы не были свободны. Как только мы узнали о случившемся, страх поселился на вилле, причем такой густой, что даже ребенок мог его почувствовать.
Калигулу убили его самые верные гвардейцы под предводительством Хереи. Его зарубили и оставили истекать кровью, совсем как фламинго, которого он успел принести в жертву в тот день. Его жену и маленькую дочь умертвили, после чего разъяренные убийцы отправились на поиски других членов императорской семьи. Вполне возможно, я уцелел лишь благодаря своему низкому статусу в доме тети, который к тому же был очень далеко от Форума. Согласно истории, они и Клавдия чуть не убили, но его спас преторианский гвардеец, который нашел его спрятавшимся за шторой.
— На твоем месте я бы сомневался в правдивости этих слухов, — однажды прошептал мне на ухо Парис. — Клавдий гораздо умнее, чем может показаться со стороны. — Тут я растерянно заморгал, и Парис объяснил свою мысль: — Если Клавдия и обнаружили случайно, то только потому, что он сам все так устроил.
У меня холодок пробежал по спине. Получалось, даже благожелательность и очевидная слабость Клавдия были его маской?
— Ты хочешь сказать, что он... он сам все это организовал?
— Не обязательно, — пожал плечами Парис. — Но если он знал о готовящемся убийстве племянника, то точно постарался извлечь из него выгоду.
— Что сделали с Калигулой?
— Его тело поскорее сожгли, а прах захоронили в неглубокой могиле в Ламианских садах. Говорят, его дух еще кричит там по ночам.
Клавдий начал ходить в пурпурных одеждах и к данному при рождении имени добавил Цезарь Август. В начале лета Мессалина пригласила своих родственников, тогда мы впервые и вошли во дворец. Я надеялся, переступив его порог, избавиться от страхов и ночных кошмаров: мне снилось, что призрак Калигулы входит в мою комнату и никак не исчезает. Я надеялся, что новый император не будет меня преследовать, а, наоборот, станет защищать.
Мои воспоминания о тех временах по большей части разрозненные, как кусочки мозаики. Карета медленно везет нас в Рим... Въезжаем в город... Дома стоят вплотную друг к другу, некоторые из красного кирпича, некоторые из белого мрамора... Меня пересаживают в паланкин, тот всю дорогу раскачивается... Подъем по холму становится круче, меня откидывает назад... Потом — зеленые сады на плоской вершине холма... В подножии холма множество домов...
— Все это построил Тиберий, — сказала тетя. — Божественный Август жил в простом небольшом доме, сорок лет кряду спал в маленькой спальне на низкой кровати, укрываясь тонким покрывалом, и его это устраивало.
Мне показалось, что в голосе тети прозвучали нотки недовольства образом жизни, который выбрали для себя наследники Августа. А если так, исчезнут ли они, когда появится Мессалина и пригласит нас войти во дворец?
Мессалина изменилась. Теперь она носила шелка и в ее волосы были вплетены золотые и жемчужные нити.
— Моя дорогая матушка. — Она поцеловала тетю в щеку, но не по-родственному, а формально; потом долго молча смотрела на Силана и наконец сказала: — Силан, я очень рада принять вас у себя.
Она наклонилась ко мне:
— Луций.
Я не почувствовал и капли тепла, которое она источала на вилле тети. Мессалина как будто заново меня оценивала.
— Не стоит тебе носить зеленый, он тебе не идет, — заметила она.
— И какой же цвет мне стоит носить, моя госпожа?
Мессалина прищурилась и как будто задумалась.
— Красный, может быть. Золотой. Но определенно не пурпурный.
Даже я понял, что именно она хотела сказать: «Знай свое место и не вздумай лезть выше».
В первом зале потолки были такими высокими, что я даже не смог их разглядеть. Мы долго шли по скользкому мраморному полу; миновали другой зал, потом еще один. Открытые окна обрамляла зеленая листва, которую покачивал легкий бриз; в воздухе стоял запах живой изгороди и мяты. Везде нас сопровождал шорох шелков Мессалины.
Наконец мы дошли до зала с огромным балконом, откуда открывался вид на великий город. Я увидел поле в форме вытянутого узкого овала.
— Что это там? — спросил я.
— Луций! — одернула меня тетя. — Ты должен стоять рядом с нами и молчать, пока тебе не позволят заговорить.
— Все в порядке. Он всего лишь маленький мальчик, а мальчикам трудно устоять на месте, да еще и молча. — Мессалина повернулась ко мне. — Это Большой цирк. На этом поле проводятся гонки на колесницах.
Колесницы!
— О! И когда?
— Мы их постоянно устраиваем, — сказала Мессалина. — От них такой шум...
— И вы можете их смотреть прямо отсюда?
— Да, но нужно хорошее зрение, поле ведь совсем не близко.
Я так хотел, чтобы меня пригласили посмотреть на гонки, но не осмелился об этом попросить. А Мессалина не предложила.
Вскоре к нам присоединился хромающий и шаркающий Клавдий. В отличие от супруги, он показался мне прежним, разве только его одежда теперь была пурпурной.
— Очень рад п-принять вас у себя, — сказал он, и все поклонились в ответ. — Я бывал в этом д-дворце на разных эт-тапах моей жизни, так что т-теперь словно в-вернулся домой. Однако, вселяясь в чужой д-дом, в-всегда стараешься переделать его п-под себя, так что перемены им-меются. Я пересмотрю ук-казы Калигулы, и, н-надеюсь, людям это п-понравится.
Император поглядел на меня:
— И я хочу п-пригласить т-тебя п-поприсутствовать на одном особенном с-событии.
У меня чаще застучало сердце. Неужели на гонках колесниц?
Клавдий повернулся к тете и что-то тихо ей сказал — та кивнула в ответ, и он снова обратился ко мне:
— Это сюрприз. Н-настоящий финал, к-который очень тебя порадует.
С этими словами Клавдий совсем не по-императорски мне подмигнул.