Современный российский модернизационный проект в своейоснове имеет попытку «наконец установить отношения органического (но при этомограниченного) наследования между постсоветским и старшим советским поколениями(поскольку именно оно рассматривается как последнее поколение, обладавшееисторической волей к победе)», - считает историк культуры и филолог, шеф-редакторжурнала «Неприкосновенный запас» Илья Калинин. «Полит.ру» публикует его колонкуиз номера журнала (2010. № 6 (74)), посвященного проекту модернизации. 4 марта вПолитехническом музее состоится дискуссия по теме этого номера.
Парадоксальность присутствия советского прошлого в современном общественномсознании и массовой культуре не исчерпывается травматическими эффектами,связанными с непрекращающимся переживанием (и проживанием) этого прошлого иактуальным противостоянием между различными способами его восприятия иописания. Не исчерпывается оно и более фундаментальным разрывом междуностальгическим отождествлением с былым советским величием и болезненнымощущением не только самой утраты, но и невозможности вернуться к утраченному.Не исчерпывается оно и рессентиментом по отношению к внешним и внутреннимврагам, на которых может быть перенесена вина за эту утрату.
Ностальгические настроения, характерные для постсоветского массовогосознания не раз становились предметом анализа и социологических опросов.Официальная политика современной политической элиты, направленная навозвращение тех или иных форм и символов советского и на апологетическоеили нормализаторское переписывание драматических страниц советской истории, нераз становилась объектом критики со стороны либеральной академическойобщественности (равно как и части политической оппозиции). Согласно этойаналитической схеме путинский авторитаризм описывается как «реструктуризациясоветской системы», от которой режим перенимает механизмы государственногоуправления, экономического контроля, подавления социальной и институциональнойдифференциации[1]. Кроме того, советское прошлое зачастую описывается какосновной ресурс символической (или даже идеологической) легитимации нынешнегорежима. Ключевыми понятиями, концептуализирующими эту ситуацию, становятся: консервация,реставрация, реанимация, реактуализация - в общем,понятия, описывающие те или иные формы «возвращения советского».При этом акцент в таком понимании «реструктуризации» делается на моментевоспроизводства, а не трансформации: советское прошлое, присутствующее впостсоветском настоящем, мыслится не как эклектичный конгломерат контекстуальнопереосмысленных и функционально перекодированных символов, институциональныхформ и социальных практик, но как системно воспроизводящиеся механизмы. Ирониясостоит в том, что эта критическая логика приводит к эффекту, противоположномусвоей внутренней интенции: она придает целостность тому, что являетсяфрагментарным; наделяет идеологией то, что носит (полит)технологический,инструментальный характер; вторично субстанциализирует то, что все больше(причем именно благодаря усилиям власти) превращается в пустое означающее, являющеесяточкой сборки для причудливых и зачастую несовместимых друг с другомпредставлений о прошлом, коллективной идентичности и исторических перспективах.
Мой основной тезис заключается в том, что описание присутствия советскогопрошлого в российском настоящем с помощью аналитических рамок, замкнутых нааргументах о постсоветской ностальгии масс и о подхватывающих и направляющих еереставраторских усилиях политической власти, все больше перестает бытьадекватным ситуации. Мы имеем дело не с чистой ностальгией и отыгрывающим ееинтенцию возвращением утраченного объекта, а с политикой, направленной напозитивное перекодирование ностальгии по советскому прошлому в новый российскийпатриотизм, для которого советское практически полностью лишенокакой-либо исторической специфики, являясь частью общего культурного наследия,комически не различающего собственную гетерогенность[2]. И ключевым моментомздесь является не сама ностальгия, а позитивная канализация ее энергии, переводизначально политически нагруженного языка советских символов на политическинейтральный язык общего культурно-исторического наследия, абсорбированиесоветского прошлого в общем прошлом российской государственности и, еще шире, -русской культуры (опознаваемой как неотъемлемая часть государственности).
В последние годы мы являемся свидетелями вполне последовательногогосударственного (и поддерживаемого лояльной частью культурной элиты) проекта,заключающегося не в реставрации, а в нейтрализации советского прошлого вкачестве специфического объекта позитивной или негативной идентификации. Смыслэтого проекта состоит в том, чтобы преодолеть былые исторические дебаты,раскалывавшие российское общество начиная с эпохи перестройки. Советскоепоследовательно лишается своей исторической специфики как идеологический,политический и социальный опыт, равно как и политэкономическая альтернативакапитализму. Оно перестает восприниматься как целое, отсылающее к какому-тоособому историческому контексту, и превращается в органическую частьисторического прошлого российской государственности и национальной традиции. Втакой де- и ресемантизированной форме советское прошлое перестает быть моментомактуального идеологического выбора, приводящего к политическому размежеванию, истановится основой для общественного консенсуса, переваривающего любые различияи преодолевающего любые разрывы.
За монументальными примерами такой нейтрализующей деконтекстуализации можнообратиться к политике памятников, естественным образом отсылающей к повесткедня, диктуемой настоящим. Об автопародийной эклектике, реализованной Церетелина Поклонной горе, мы только что говорили. К этой же характерной поэтике можноотнести и его эмалевые панно, украшающие вестибюль станции московскогометрополитена «Парк Победы» и прозрачно рифмующие образы двух отечественныхвойн (еще одна визуальная рифма возникает между героями 1812 года и узнаваемымиобразами представителей московской мэрии)[3]. Не менее красноречивым примеромпреодоления исторического напряжения, осуществляемого благодаря серийномувоспроизведению его символов, является коммеморативная активность скульптора ипатриота Вячеслава Клыкова, создавшего в 1990-е и 2000-е годы многочисленныепамятники Николаю II и Пушкину, маршалу Жукову и Илье Муромцу, Николаю Рубцовуи Константину Батюшкову, протопопу Аввакуму и Серафиму Саровскому, Кириллу сМефодием и богу торговли Меркурию, Владимиру Святому (в Севастополе) и Петру I(на площади Карла Маркса в Липецке). Он же создал памятник Александру Невскомуи храм-звонницу памяти битвы на Курской дуге[4]. Этот список являетсяобразцовым примером осуществляемого поиска «единства в многообразии», который исоставляет в данный момент основу национальной идеи и отечественной истории.Это характерная попытка создания большого стиля из эклектичного сочетанияфрагментов, восходящих к разным эпохам, к различным историческим, культурным иполитическим контекстам. Ирония заключается в том, что в ситуации, когдаидеологическое обоснование подменяется технологическим проектированием,эклектика большого стиля позорно обнаруживает собственную несостоятельность ивнутреннюю пародийность. Парадокс, однако, состоит в том, что такая откровеннаяпародийность историко-патриотической эклектики, граничащая савтодеконструкцией, возможно, и является тем позитивным эффектом, к которому вдействительности стремится официальный дискурс и современная массовая культура,с которой он находится в продуктивном симбиозе. Декларативно призывая кответственности перед прошлым, этот дискурс стремится к нейтрализации историикак политического пространства, к превращению ее в музей - в случайном порядке,задаваемом повесткой дня, экспонирующий предметы культурного наследия. И этамузеифицированная и омассовленная культура есть не что иное, какфрагментированное историческое прошлое, лишенное как имманентного контекста,так и внешней перспективы.
2009-2010 годы были отмечены реставрацией ряда знаковых советских монументов(«Рабочий и колхозница» Мухиной; взорванный несколько лет назад и затемотреставрированный памятник Ленину у Финляндского вокзала в Петербурге;интерьер станции метро «Курская», украшенный словами из сталинского гимнаСССР). Но бояться «советизации» нынешней власти или идеологической реставрациисоветского режима не стоит. Скорее, наоборот, подобная политика говорит о ее претензиибезболезненно переварить опыт недавнего прошлого, сделать его столь жебезопасным и бессильным, как та «старина», с которой мы сталкиваемся вархитектурных заповедниках Кижей или Суздаля. Именно поэтому доминирующимиязыками, задействованными в дискуссиях вокруг этих реставраций, почти всегдаоказывались политически нейтральные языки сохранения культурного наследия иликоммерческого интереса[5]. Что касается политических смыслов, якобы стоящих затакого рода «реставрациями», то здесь нет никакой разницы между «аутентичнойреставрацией» сталинского метрополитена и постройкой храма Христа Спасителя илинедавно завершившегося строительства Успенского собора в Ярославле, который неявляется «точной копией» собора, взорванного в 1937 году, зато больше прежнегои стоит на том же месте, отсылая не столько к средневековой истории или ксоветскому прошлому, сколько к современности и прежде всего к утверждаемой еюспособности русской культуры склеить воедино все предшествующие временныепласты.
Такая модель включения советского в российскую современностьдействительно легитимирует советское прошлое, но не в качестве приоритетногополитического или идеологического ресурса (как это зачастую описывается), а вкачестве «культурно-исторического наследия», составляющего общий инеотчуждаемый «багаж современной русской культуры» и национальной историческойтрадиции. Задача этого относительно нового официального дискурса заключается нев том, чтобы установить актуальную историческую связь с советским, а втом, чтобы окончательно превратить советскую историю в советскоепрошлое, иными словами, переописать драматичное и разорванное историческоепространство через патриотический язык общего наследия. Болезненное переживаниесоветской истории переводится в план интенсивного переживания многообразной, ноединой истории отечества.
При этом перед нами дискурс, с недавних пор позиционирующий себя как частьдискурса модернизации, парадоксальность которой состоит в том, что еепозитивной энергией должна стать не растраченная до сих пор энергия травмы,высвобождающаяся благодаря превращению стигматизированного - «утраченного» или«отобранного» - прошлого в часть общепризнанного культурного наследия, законновписанного в настоящее. Соответственно, прошлое выступает здесь не как объект отождествления,а как ресурс преобразования. Возникает не простая фигура возврата, а такаязеркальная мультиплицирующая конструкция, при которой прошлое оказывается некимисторическим горизонтом, обеспечивающим новые свершения. Эту ситуацию можноописать как ностальгию, превращающуюся в источник модернизации, или какмодернизацию, побудительным мотивом которой является ностальгия. В свою очередьпатриотизм становится тем механизмом, который отвечает за эти взаимныепревращения.
Патриотическая идея была впервые эксплицитно задействована в качественационального приоритета еще в 2003 году, то есть еще в первый президентскийсрок Путина. Тогда, после посещения Старой Ладоги, президент отчетливосформулировал основу новой национальной идеи: «Патриотизм должен статьобъединяющей идеологией России». Этот же патриотический проект был унаследовани президентом Медведевым, который в своем послании Федеральному Собранию, вноябре 2008 года, заявил:
«Патриотизм. При самом трезвом,критическом взгляде на отечественную историю и на наше далеко не идеальноенастоящее. В любых обстоятельствах, всегда - вера в Россию, глубокаяпривязанность к родному краю, к нашей великой культуре. Таковы наши ценности,таковы устои нашего общества, наши нравственные ориентиры. А говоря проще,таковы очевидные, всем понятные вещи, общее представление о которых и делаетнас единым народом, Россией... Наши ценности формируют и наше представление обудущем»[6].
Таким образом, патриотизм утверждается Медведевым как чувство, котороепозволяет снять конфликт между «критическим взглядом на прошлое и на далеко неидеальное настоящее» и «верой в Россию, привязанностью к ее великой культуре».То есть «критический взгляд» не отменяется, но снимается (в гегелевском смысле Aufhebung)в более высоком и синтетическом понятии «веры» (в качестве антитезиса ккритическому взгляду, собственно, и выступает патриотизм). При этом «неидеальная история» компенсируется не чем иным, как «великой культурой». Здесьмы имеем тот же мыслительный ход, который описывали выше. Культуравоспринимается как пространство, отменяющее создаваемые ходом истории различия:если история представляет собой череду прорывов и провалов, реализуясь черезполитическое противостояние и социальную борьбу (равно как и через постоянновозобновляющиеся и напряженные попытки обретения общего языка), культураманифестируется как непрекращающийся прирост, как постоянное кумулятивноенакопление ценностей, когда благодаря одновременно последовательно иконъюнктурно выстраиваемому канону разнообразие превращается в единство,драматичное прошлое превращается в великое наследие, критический взгляд - вверу, политика - в декларативную привязанность к родному краю. Если сама посебе «вера в Россию» - вполне понятная, хотя и далеко не всеми разделяемая «вещь»,то стоящие за ней деполитизирующие, демобилизующие и, в конце концов,деморализующие импликации не столь очевидны и прозрачны как для слушающих, таки для говорящего. Ведь если ценности, формирующие представление о будущем,состоят в утверждении привязанности к некоему общему культурному наследию, изкоторого полностью изъято какое-либо историческое напряжение (когда, скажем,усадебная культура XIX века и сталинская индустриализация оказываются вписаны вединый патриотический нарратив), то возникает вопрос об источнике тойперформативной силы, которая должна стоять за мобилизующим призывом к новоймодернизации. К чему народу, обладающему великим и единым культурным наследием,новые исторические свершения, требующие нового напряжения сил, тем более, что всепоследнее десятилетие его приучали к тому, что любое напряжение есть проявлениерадикализма, за которое, по словам премьер-министра, следует «отовариватьдубинкой по башке».
Напряженная связь между отношением к прошлому, верой в великую культуруРоссии и устремленностью в будущее становится скрытой, но значимой основойпровозглашенного в 2009 году проекта новой модернизации. Прошлогоднее посланиеМедведева Федеральному Собранию, когда этот проект и был внесен в политическуюповестку дня, началось с небывалого за последние десять лет обостренияотношений между прошлым и настоящим:
«В основе моего представления о будущем глубокая убежденность внеобходимости и возможности обретения Россией статуса мировой державы напринципиально новой основе. Престиж Отечества и национальное благосостояние немогут до бесконечности определяться достижениями прошлого, ведьпроизводственные комплексы по добыче нефти и газа, обеспечивающие львиную долюбюджетных поступлений, ядерное оружие, гарантирующее нашу безопасность,промышленная и коммунальная инфраструктура - все это создано большей частью ещесоветскими специалистами, иными словами, это создано не нами. И хотя до сих порудерживает нашу страну, что называется, “на плаву”, но стремительно устаревает,устаревает и морально, и физически. Настало время нам, то есть сегодняшнимпоколениям российского народа, сказать свое слово, поднять Россию на новую,более высокую ступень развития цивилизации»[7].
Звучит более чем радикально. Во-первых, все - от бюджета до национальнойбезопасности - оказывается не чем иным, как рентой, снимаемой с советскогонаследия. Во-вторых, это наследие описывается как исключительнотехнологическое, «созданное советским специалистами». В-третьих, являясь неидеологическим, а технологическим, это наследие стремительно устаревает.Наконец, в-четвертых, новому поколению нужно прекратить жить на всеуменьшающиеся дивиденды с советского прошлого и сказать «свое слово». У этогопорочного круга, в котором «престиж» и «благосостояние» определяютсяисключительно «достижениями прошлого», даже находится вполне конкретное имя -ностальгия:
«Вместо сумбурных действий, продиктованных ностальгией и предрассудками,будем проводить умную внешнюю и внутреннюю политику, подчиненную сугубопрагматичным целям»[8].
Прагматизм выступает здесь как способ рационализации травматическойпривязанности к прошлому, при которой оно выступает и как объект воображаемойидентификации, и как ресурс символической легитимации, и как вполне реальныйисточник «бюджетных поступлений». Именно эту привязанность (во всехперечисленных смыслах) к прошлому и должна преодолеть новая модернизацияРоссии. Так что, если следовать за декларируемым смыслом нового проекта и егоэксплицитной риторикой, модернизация и ностальгия противопоставляются какпротивоположные друг другу мотивы политических решений. В определенный моментречь президента открыто прибегает к петровской топике модернизации какрадикального исторического разрыва и рождения новой нации:
«Вместо прошлой построим настоящую Россию - современную, устремленную вбудущее молодую нацию, которая займет достойные позиции в мировом разделениитруда»[9].
Казалось бы, в задаваемом таким образом модернизационном дискурсе будущееописывается в хорошо знакомых российскому обществу координатах отказа отпредшествующей исторической традиции. Правда, в случае Петра речь шла не толькоо технологическом прорыве, но и о разрыве с предшествующей средневековойнациональной культурой. В данном случае предшествующая эпоха, то есть советскоепрошлое, акцентировано отождествляется исключительно с советской технологией ипромышленной инфраструктурой, которые нуждаются не просто в обновлении, но вполной замене[10].
В одном из тезисов, сформулированных Медведевым в статье «Россия, вперед!»,вышедшей за несколько месяцев до послания Федеральному Собранию, этопротивопоставление (ностальгии и модернизации) носит непосредственно обнаженныйхарактер:
«Не ностальгия должна определять нашу внешнюю политику, а стратегическиедолгосрочные цели модернизации России»[11].
Более того, в этой статье Медведев полемизирует с историософией,утверждающей принцип повторяемости истории и воспроизводимости традиций:
«Приходится слышать, что нельзя полностью вылечить хронические социальныеболезни. Что традиции непоколебимы, а история имеет свойство повторяться. […]Что касается традиций - их влияние, конечно, значительно. Но они, вписываясь вкаждую новую эпоху, все же претерпевают изменения. Некоторые из них простоисчезают. Да и не все они полезны»[12].
Традиционалистскому пафосу, прибегающему к понятию национального характеракак к универсальному объяснению (как в позитивном, так и в негативном ключе),Медведев противопоставляет открытость истории, однонаправленность времени иновые горизонты возможного:
«…современная Россия не повторяет собственное прошлое. Наше времяпо-настоящему новое. И не только потому, что оно течет вперед, как всякоевремя. Но и потому, что открывает перед нашей страной и перед каждым из насогромные возможности. Такие возможности, которых не было и в помине двадцать,тридцать, тем более сто и триста лет назад»[13].
Таким образом, внешняя логика программы, казалось бы, исключает предлагаемуюмной описательную конструкцию «ностальгическая модернизация» как не имеющийсмысла оксюморон.
И все же за этой внешней логикой, вполне закономерно отрицающей связь междуностальгией и модернизацией, можно увидеть присутствие иной, уже не стольрациональной, но более действенной логики. Утверждая необходимость «сказатьсвое слово» и прекратить извлекать все более снижающийся доход с «остатков»советского прошлого («остатков советской промышленности»), Медведевобосновывает необходимость некоего исторического разрыва, преодолевающего хозяйственную,социальную, административную преемственность по отношению к прошлой эпохе.Однако само утверждение и даже осуществление этого разрыва не означаетавтоматического вынесения ностальгии за скобки модернизации. Наоборот, иностальгическое чувство, и модернизационный порыв исходят из ситуацииисторического зияния между прошлым и настоящим. Только ностальгия возникает изпризнания уже существующего разрыва; и при этом ее субъект ценностнопротивопоставляет прошлое и настоящее в пользу первого. Модернизация же имеетдело не с признанием уже существующего разрыва, но с утверждением егонеобходимости; при этом субъект модернизации, вводя модальность будущего, вравной степени не удовлетворен ни прошлым, ни настоящим, которое онвоспринимает как вновь и вновь повторяющееся воспроизведение прошлого.Любопытная специфика нынешнего проекта модернизации заключается в том, что он,утверждая разрыв с прошлым и зависимым от него настоящим, ограничивает егосферами технологии, а также коммунальной и административной инфраструктур. Приэтом непосредственным источником социально-психологической мобилизационнойэнергии[14], необходимой для того, чтобы запустить машину модернизации,по-прежнему оказывается советское прошлое, на разрыве с которым, казалось бы,утверждает себя нынешний проект. Но это не прошлое советских технологий, апрошлое, связанное с главным событием советской истории, на которомвыстраивается нынешний общественный консенсус.
Перечислив в своем послании Федеральному Собранию технологические и инфраструктурныесферы, на которые нужно направить модернизационные усилия, Медведев неожиданно- как может показаться с содержательной и композиционной точек зрения -переходит к подготовке празднования 65-летия Победы. И здесь создателиустаревших советских технологий, те самые «советские специалисты», с которыхначал свое обращение Медведев, превращаются в «спасителей нашего Отечества,героев, отстоявших нашу свободу, прошедших войну, поднявших страну изруин»[15]. Неожиданность такого перевода с одного языка на другой может бытьобъяснена простым переходом в иную плоскость разговора: от устаревающихтехнологий к вечным национальным ценностям. Однако связь между модернизацией исоветским прошлым оказывается сложнее, содержательнее и принципиальнее, чемможет показаться. В финальной части обращения президент обнажает эту внутреннююсвязь между модернизацией, и историей, между памятью о прошлом и прорывом вбудущее. В этом высказывании артикулируется и природа успеха нового проектамодернизации и источники энергии, необходимые для ее осуществления:
«[Ветераны -] это великие люди для каждого из нас, но они являются великимине только как действующие лица грандиозной исторической драмы. Они для насблизкие родственники в самом прямом, буквальном смысле этого слова. Мы однойкрови с теми, кто победил, стало быть, все мы - наследники победителей, ипоэтому я верю в новую Россию. Нужно помнить и уважать наше прошлое. И работатьпо-настоящему ради нашего будущего... Мы сами выбрали свой путь, наши отцы идеды тогда победили. Теперь должны победить мы. Россия, вперед!»[16]
Единство истории обеспечивается органической общностью крови, связывающейпредков и потомков. А успех модернизации, преодолевающей советское прошлое,оказывается производным от вписанных в это же самое прошлое побед. Модернизацияобречена на победу, потому что ее субъектами являются «наследники победителей».Таким образом, советское прошлое перестает быть неким компенсаторным прибежищемтой части общества, которая не встроилась в 1990-е годы в новую социальную иэкономическую реальность. И в этом смысле ностальгия перестает выступать вкачестве стигматизирующего знака социального поражения, чреватого будущимреваншем (на страхе перед которым строилась, скажем, политтехнологияпрезидентской кампании Бориса Ельцина в 1996 году). Как раз наоборот, нынешняявласть пытается (и не без успеха) перехватить травматическую энергию утраты утех, кто хотел бы сделать ее источником протестных настроений и хотя бычастичного возвращения советского проекта.
Ностальгическое чувство, которое исходит из аксиологическогопротивопоставления прошлого и настоящего, видит прошлое в качестве утраченногоидеала. Будущее отсутствует в такого рода ностальгических конструкциях: онорассматривается или как еще большее усиление социально-психологическогодискомфорта, или как возвращение к идеализированному прошлому. Риторическая иконцептуальная специфика нынешнего проекта модернизации заключается в том, чтоон активно вписывает образ будущего в ностальгическую демаркацию «далеко неидеального настоящего» (как определяет его Медведев) и победоносного прошлого.И это будущее означает не возврат к прошлому, а использование его в качествесконструированного горизонта памяти о прошлом, требующем от нас быть егодостойным. Помимо этого момента встраивания модальности будущего в мемориальнуюконструкцию прошлого, важен также и сам характер такого встраивания. Медведевзадействует романтически-консервативную топику крови, объединяющей отцов идетей, вовсе не потому что является адептом идеи органической нации. В данномслучае, это скорее метафорика, нежели мифология. Как кажется, его задачей былперевод дискурса модернизации на некий персональный, семейный уровень, гдеисторическая ответственность перед прошлым (которая, с нашей точки зрения,является главным мотором медведевской модернизационной риторики) должнаопознаваться как личное дело каждого, для кого поколение победителейпредставлено не только «действующими лицами грандиозной исторической драмы», нои «близкими родственниками». Именно эта попытка риторического перехода виндивидуальную плоскость придает проблеме позитивной канализацииностальгической энергии масс вполне реальный психологический смысл,располагающийся на уровне отдельного субъекта, а не более отвлеченных общностейвроде коллектива, нации, гражданского общества и так далее.
Если обращение к Федеральному Собранию заканчивалось размышлениями означении 65-летнего юбилея Победы, то статья «Россия, вперед!» с нихначиналась. Не думаю, что это случайность или что это связано с простымсовпадением приближающегося юбилея и начала новой модернизации. Кажется, так недумает и Медведев:
«Этот юбилей напомнит нам, что наше время было будущим для тех героев,которые завоевали нашу свободу. И что народ, победивший жестокого и оченьсильного врага в те далекие дни, должен, обязан сегодня победить коррупцию иотсталость. Сделать нашу страну современной и благоустроенной»[17].
Таким образом, юбилей не просто запускает работу памяти, он акцентируеттемпоральную конструкцию, согласно которой наше настоящее было будущим длянашего прошлого. С одной стороны, перед нами довольно тривиальная мысль, изкоторой, вроде бы, сложно выжать надстраивающийся над очевидностью смысл. Но,согласно описываемой нами ностальгической логике модернизации, именно память опрошлой победе отвечает за осовременивание настоящего. Поэтому взаимнаявозможность поколенческого перехода из прошлого в будущее и обратно являетсяважной частью этой логики, обеспечивающей успех проекта.
Разумеется, речь идет об избирательной и очищенной от фальсификаций памяти оПобеде. И во многом именно благодаря «ответственному» подходу к прошлому и«противодействию попыткам его фальсификации» работа памяти оказывается способнавыступать как основа модернизационного прорыва в будущее. Еще раз повторимслова президента: «Нужно помнить и уважать наше прошлое. И работатьпо-настоящему ради нашего будущего». Собственно, эта мнемопатриотическаяработа с прошлым, понимаемая одновременно как память и уважение, и должна датьимпульс к модернизационному развитию России, освободить ее от нынешней сырьевойзависимости:
«В конце концов не сырьевые биржи должны вершить судьбу России, а нашесобственное представление о себе, о нашей истории и о нашем будущем»[18].
Популистский призыв Медведева «Россия, вперед!» за своей модернизационнойриторикой скрывает призыв наконец установить отношения органического (но приэтом ограниченного) наследования между постсоветским и старшим советскимпоколениями (поскольку именно оно рассматривается как последнее поколение,обладавшее исторической волей к победе). И если у нынешнего проекта помимо еготехнократической риторики и есть какая-то внутренняя эмоциональная движущаясила, то она состоит в попытке использовать негативную ностальгическую энергиюразрыва между прошлым и настоящим, направив ее в такое будущее, которое черезголову настоящего[19] разрешило бы это напряжение. Понимая, что егомодернизационные порывы, призывающие покончить с коррупцией, не будутподдержаны ни бюрократией, ни силовиками; не сильно надеясь на поддержкукрупного бизнеса, больше заинтересованного государственными подрядами намодернизацию, нежели самой модернизацией; отдавая себе отчет в реальномсостоянии гражданского общества, вряд ли способного взять в свои руки знамямодернизации, Медведев пытается найти опору в «нашей истории», «нашей Победе»,«нашей памяти». Вопрос в том, способно ли то, что является объектом постоянныхидеологических манипуляций, выступать в качестве точки опоры. Иными словами,можно ли вытащить себя из болота, покрепче ухватившись за свои же собственныеволосы.
1) Гудков Л. Время и история в сознании россиян. ЧастьII // Вестник общественного мнения. 2010. № 2. С. 18.
2) Ср. монумент Победы на Поклонной горе, представляющийсобой стелу в виде «трехгранного штыка русской винтовки», длина которой (1418дециметров) соответствует количеству дней в Великой Отечественной войне. Квершине стелы крепится богиня Ника и «два амура» - скульптурная группа, которая«символизирует Победу советского народа в Великой Отечественной войне». Уподножия стелы - фигура Георгия Победоносца, поражающего змея и символизирующая«победу добра над злом» (эти описания взяты из интервью руководителяподразделения, ответственного за сохранность монумента) (Отчего качаетсястела на Поклонной горе? // Телеканал «ТВ Центр». 2010. 20 июня(www.tvc.ru/AllNews.aspx?id=43e48ef0-1b8d-4a0f-9f91-d5699efaa7ba)).
3) О соответствии такой зеркальной, - снимающей различия, редуплицирующейпрошлое и настоящее, - фигуры репрезентации истории официальному запросу нанациональную память говорил на открытии станции и бывший московский мэр: «Дажепо внешнему облику она получилась достойной, величественной, соответствующей нашейпамяти, соответствующей тому, что должно навсегда остаться в нашем народе»(цит. по: Кибовский А.В. «Парк Победы» майского периода // Независимаягазета. 2003. 20 мая (www.ng.ru/culture/2003-05-20/10_metro.html); см. также:Ревзин Г. «Парк Победы» открывали как могли // Коммерсант. 2003. 7 мая(www.kommersant.ru/doc.aspx?DocsID=380653)).
4) Впечатляющий список его работ см.:http://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%9A%D0%BB%D1%8B%D0%BA%D0%BE%D0%B2_%D0%92.
5) Причем в тех случаях, когда коммерческий интерес становится действительнозначительным, проблема «сохранения культурно-исторического наследия» довольнобыстро снимается. Достаточно вспомнить судьбу гостиниц «Москва» и «Россия» - тоже самое, видимо, ожидает в недалеком будущем и стадион «Динамо» в Москве.
6) Цит. по:http://archive.kremlin.ru/appears/2008/11/05/1349_type63372type63374type63381type82634_208749.shtml.
7) Цит по: www.kreml.org/other/228520626.
8) Там же.
9) Там же. Ср. «Застал он в тебе [России. - И.К.] силу слабую и сделал поимени своему каменную, адамантову; застал воинство в дому вредное, в поле некрепкое, от супостат ругаемое, и ввел отечеству полезное, врагам страшное,всюду громкое и славное» (Прокопович Ф. Слово на погребениеВсепресветлейшего Державнейшего Петра Великого, Императора и СамодержцаВсероссийского… // Прокопович Ф. Сочинения. М.; Л., 1961).
10) Что касается собственно культуры, то здесь по-прежнему торжествуетинстанция канона, и любая «инновация» должна проходить проверку на «классику»,иными словами, «дух новаторства» должен сочетаться с сохранением «традиции,богатого, очень богатого классического наследия нашей культуры» (ДмитрийМедведев).
11) Медведев Д.А. Россия, вперед! // Газета.ру. 2010. 10 сентября(www.gazeta.ru/comments/2009/09/10_a_3258568.shtml).
12) Там же.
13) Там же.
14) Даже если не понимать ее в том смысле, который используется в описанииавторитарных (петровской и сталинской) модернизаций, от которых пытаетсяоткреститься Медведев, чья модернизационная риторика призывает на помощьинституты бизнеса, демократии и гражданского общества.
15) Цит по: www.kreml.org/other/228520626.
16) Там же.
17) Медведев Д.А. Россия, вперед!
18) Там же.
19) Ср. очевидную критическую отсылку к периоду предшествующегопрезидентства, которое в дискурсе Медведева и стоит за маркером «настоящее»:«…мы сделали далеко не все необходимое в предшествующие годы. И далеко не всесделали правильно» (Там же).
