В недавней статье "Полит.ру" «Вопросы революции» ставится вопрос о критериях выбора приемлемого и неприемлемого в политике, которые оказываются неочевидными и изменчивыми. Мало кто над этим задумывается. Обычно все силы уходят на доказательство своей уже выбранной позиции. В последней книге (Розов Н.С. Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке. М.: РОССПЭН, 2011, 735 с.) примерно те же вопросы я обсуждал в плане границ допустимости оппортунизма в политической деятельности. Представляю этот фрагмент в качестве продолжения темы.
В основе всех наиболее значительных изменений лежит компромисс.
Сидней Смит
Под оппортунизмом (лат. opportunus — удобный, выгодный) обычно понимается достижение выгоды (увеличения популярности, влияния, власти) в ущерб строгому следованию ранее принятым идеалам, ценностям и принципам.
Известно, что в политике как «искусстве возможного» полный идейный пуризм — отказ от оппортунизма — ведет к сектантству, изоляции и чреват кровавым насилием. Вечная проблема нахождения приемлемой грани политических компромиссов особенно значима для современной России, где идейная разобщенность и взаимоотчуждение между основными позициями крайне велики. Как же отличить приемлемый оппортунизм как толерантность от неприемлемого оппортунизма как предательства?
Не претендуя на универсальное решение этой проблемы (вряд ли вообще возможное), предложу следующий простой и операциональный критерий. Из высокой сферы идейных противостояний следует опуститься на бренную землю с живыми людьми, их правами и свободами. Оппортунистическое действие (компромисс, соглашение с идейным оппонентом и политическим противником) следует считать предательством, если оно ведет к наступлению или закреплению той ситуации, при которой страдают или подвергаются прямой угрозе жизнь, здоровье, достоинство, права и свободы людей.
Если же такого ущерба не просматривается, то оппортунизм вполне оправдан, соответствующее действие следует квалифицировать не как предательство, а как проявление толерантности и вполне правомерной политической гибкости.
Вспомним, что само понятие толерантности возникло в политико-религиозной сфере. Речь шла о веротерпимости, идейное обоснование которой дано в классических «Посланиях» Джона Локка. Он возвел в этический принцип практики многостороннего оппортунизма изначально крайне нетерпимых друг к другу конфессиональных групп в Англии конца XVII в. Крайне острыми были конфликты относительно церковной власти над университетами. Получи эту власть одна конфессия, тут же пострадали бы все иноверцы — профессора, аспиранты, студенты и желающие поступить в университет. «Патовую» ситуацию конфликта разрешили через отказ от принуждения или запретов в области веры.
Затем через Французское Просвещение, становление идей о равных правах и свободах гражданина в Американской и Французской республиках веротерпимость стала распространяться все шире и шире.
Англичане «поступились принципами», но от этого выиграли и выигрывают живые люди, причем, во многих странах и уже на протяжении трех сотен лет. Так религиозный оппортунизм (по своей сути — «предательство веры») обрел статус толерантности — одной из главных ценностей современного цивилизованного мира.
Возьмем более насущный вопрос: где проходит граница допустимого соглашательства оппозиции с правящей группой авторитарного репрессивного режима? Допустимо или нет, например, присоединяться к реформаторским призывам власти, не брезгующей репрессиями и политическим насилием? Применение нашего критерия дает четкий ответ: вначале необходимо требовать освобождения политических заключенных, прекращения практики политического сыска и преследования представителей оппозиции, критикующих власть журналистов, собирающихся для мирных протестов граждан, поддерживающих оппозицию бизнесменов и вообще всех тех, кто пользуется конституционными правами и не нарушает соответствующие Конституции законы. Только после соответствующих действий (а не обещаний) со стороны власти возможны и оправданы переговоры о дальнейшем взаимодействии, или даже сотрудничестве.
