В 2005 году после избрания на пост президента Ирана Махмуд Ахмадинежад пообещал, что «нефтяные деньги окажутся на обеденном столе простого человека». С тех пор в стране наблюдается лишь значительный отток иностранного капитала, сокращение инвестиций, высокая инфляции и растущая безработица. Однако сами иранцы, хотя и недовольны экономической ситуацией, не готовы к открытому протесту и резким переменам. «Полит.ру» публикует статью Карима Саджадпура «Общественные настроения в Иране», в которой автор описывает современную общественную ситуацию в стране и оценивает перспективы Ахмадинежада на посту президента. Материал представляет собой перевод свидетельских показаний Карима Саджадпура в Подкомитете по национальной безопасности и международным делам Палаты представителей Конгресса США. Слушания «Iran: reality, options, and comsequences. Part 1 - Iranian people and attitudes» состоялись 30 октября 2007 года. Статья опубликована в новом номере журнала «Pro et Contra» (2008. № 4), издаваемого Московским Центром Карнеги.
Руководство Ирана вызывает у жителей страны чувство отчуждения. Это заметно повсюду, где бы вы ни оказались. Трудно себе представить, чтобы кто-нибудь в Иране сказал: «Я доволен положением в стране. Муллы неплохо делают свою работу».
Главная претензия к властям — это состояние экономики страны. Несмотря на рекордные доходы от продажи нефти, в Иране высокая инфляция и высокий уровень безработицы (по неофициальным данным, и то и другое более двадцати процентов). Широко распространена неполная занятость. Из-за нехватки рабочих мест в Тегеране и других крупных городах десятки молодых людей с высшим образованием — архитекторов, инженеров и др. — работают таксистами или готовят пиццу.
Несмотря на недовольство социальными и экономическими условиями жизни, иранцы все больше разочаровываются в политике. Раньше, в 1997, 2000 и 2001 годах, люди толпами шли на избирательные участки. Они дважды избирали президентом реформиста Хатами и один раз проголосовали за парламент, настроенный на проведение реформ, но увидели, что их «гражданские инвестиции» не обеспечивают достаточной отдачи. Один проживающий в Тегеране интеллектуал сказал мне: «Разочарование людей в политике вполне объяснимо. Это похоже на занятия в тренажерном зале — если ходишь каждый день в течение шести лет, а результатов не видно, то в конце концов просто перестаешь ходить, и все».
Более того, в отсутствие четкой и понятной альтернативной модели или альтернативного руководства стремление к экономическим, социальным и политическим реформам, которое разделяют многие иранцы, неизбежно слабеет: страх перед нестабильностью, неопределенностью, угрозами безопасности оказывается сильнее. Иранцы, пережившие бурные события, связанные с революцией (применительно к молодежи следует говорить о последствиях этой революции), и жестокую восьмилетнюю войну с Ираком, убеждены в одном: перемены должны проходить bedun-e khoonrizi, то есть «без кровопролития».
Наблюдая массовую гибель людей и хаос в соседнем Ираке, иранцы весьма настороженно относятся к тем, кто обещает быстрые результаты. Это сильно отличается от реакции на действия американцев в Афганистане: когда те нанесли поражение талибам, некоторые иранцы предались романтичным мечтам о том, что таким же образом, путем стремительной военной операции, США смогут навести порядок и в Иране. Но сегодня никто в стране уже не говорит об «иракской модели» как о приемлемом пути к переменам. Один тегеранец, представитель среднего класса, сказал мне: «Когда мы видим происходящее в Ираке, становится понятно, что в реальности приходится выбирать не между демократией и авторитаризмом, а между стабильностью и насилием. Люди в Иране недовольны жизнью, но никто не желает насилия».
Успех Ахмадинежада на выборах 2005 года застал аналитиков и обозревателей врасплох по той причине, что Тегеран — это далеко не весь Иран. Как и жители других мегаполисов, в Тегеране люди более прогрессивны, лучше информированы и более политизированы по сравнению с остальным населением.
В Тегеране официальное государственное телевидение не является единственным источником информации, тегеранцы чаще пользуются Интернетом и спутниковым телевидением и больше читают газеты. Кроме того, в столице политическое недовольство усугубляется тяжелыми условиями дорожного движения, очень сильным загрязнением воздуха и высокой инфляцией. Отчуждение от власти было хорошо заметно на президентских выборах 2005 года, когда в первом туре в столице явка избирателей составила всего 33 проц. (в среднем по стране — 62 процента).
За пределами Тегерана иранцы тоже недовольны существующим положением вещей, однако они менее политизированы. Политические дискуссии обычно сводятся к обсуждению того, как трудно найти приличную работе и как дорого стоят «мясо и лук»; тема политических и социальных свобод обычно не затрагивается. Такая ситуация ставит журналистов и аналитиков, изучающих проблемы Ирана, в затруднительное положение.
Тегеран был и остается политическим центром страны (именно в столице в 1979 году произошла революция), так что вполне естественно, что основное внимание приковано к происходящим здесь событиям. Тем не менее исход национальных выборов все в большей мере зависит от избирателей, живущих вне Тегерана, где явка избирателей низкая. Во время выборов много говорилось о том, что у среднего класса, проживающего к северу от Тегерана, и рабочего класса в южной части страны разные политические предпочтения. При этом различия между жителями Тегерана и остальной частью страны наблюдатели часто недооценивают.
Ахмадинежад не выполнил громкие обещания, которые он раздавал перед выборами, вроде того, что «нефтяные деньги окажутся на обеденном столе простого человека». Наоборот, с августа 2005 года, когда он вступил в должность, в стране имеют место значительный отток капитала, резкое сокращение иностранных инвестиций, высокая инфляция и растущая безработица.
Хотя популярность Ахмадинежада падает, списывать его со счетов было бы преждевременно. Он понимает, что теряет поддержку средних и высших слоев городского населения, а потому пытается завоевать голоса обездоленных жителей далеких провинций, обещая им ссуды и уменьшение налогового бремени. Зная, что симпатии элиты страны (технократы, бизнесмены, журналисты, ученые и даже высшие духовные лица) не на его стороне, Ахмадинежад стремится расположить к себе полувоенные группировки, в частности, «Басидж». Он также пытается привлечь на свою сторону высшее военное руководство — Корпус стражей исламской революции, предлагая ему выгодные строительные и инновационные проекты.
Таким образом, хотя Ахмадинежад не пользуется большой поддержкой ни в Тегеране, ни среди городского населения других регионов, его судьба будет во многом зависеть от электорального поведения басиджей и Корпуса стражей исламской революции, а также тех, кто живет за пределами столицы, — пока же его политическое будущее остается неясным.
Хотя иранское правительство неустанно взывает к чувству патриотизма (в частности, указывая своим гражданам на двойные стандарты Запада, превознося преимущества ядерной энергетики и расхваливая иранских ученых), по ядерной проблеме общественное мнение отнюдь не столь однородно, как это пытается представить руководство страны.
Несомненно, что многие иранцы, даже те, кто не испытывает симпатий к политическому режиму, высказываются в поддержку ядерных амбиций Ирана. На это есть ряд причин: во-первых, Ирану нужно готовиться как-то жить после истощения нефтяных месторождений; во-вторых, Запад с его двойными стандартами позволяет Индии, Пакистану и Израилю развивать свои ядерные программы; в-третьих, Иран живет в окружении недружественных соседей, а потому ему нужна не только ядерная энергетика, но и атомная бомба.
Можно спорить о том, насколько аргументирована и насколько широко распространена такая точка зрения. Бывший корреспондент журнала The Economist в Тегеране выразился следующим образом: «Было бы весьма удивительно, если бы широкие массы населения, которые все более равнодушно относятся к политике, вдруг проявили страстный интерес к такой сложной материи, как ядерное топливо и его побочные продукты».
Даже многие видные представители политической элиты признают, что «ядерная гордость» Ирана подогревается искусственно. Как сказал Мохаммад Атрианфар, ближайший советник бывшего президента Хашеми Рафсанджани: «Людям говорят об их праве обладать [ядерным] потенциалом. Если спросить иранцев, хотят ли они иметь такое право, они, естественно, ответят, что хотят. Но если спросить их: “Что такое ядерная энергия?” — далеко не все смогут ответить на этот вопрос».
Более того, после восьмилетней войны с Ираком, в которой Иран потерял 500 000 человеческих жизней, мало кто из иранцев склонен романтизировать идею милитаризации или военного конфликта. Очень откровенно сказал об этом в интервью Financial Times в мае 2006 года бывший заместитель министра иностранных дел Ирана Аббас Малеки. Он не согласился с тем, будто развитие ядерной программы Ирана соответствует народным чаяниям. «Появляются сообщения, свидетельствующие о том, что значительная часть иранского общества разделяет радость официального Тегерана в связи с успехами в реализации ядерной программы. Однако на основании таких сообщений не следует делать вывод, будто иранский народ придерживается тех же взглядов, что и правительство, и потому заслуживает того, чтобы против него была применена сила… Общественность не считает, что ядерная тема имеет для Ирана жизненно важное значение. Ядерные технологии мало что дадут обычному иранцу: они не позволят создать новые рабочие места (а их ежегодно требуется целый миллион); они не смогут повысить хронически низкую производительность труда и низкую эффективность в экономике и сфере управления; они ничем не могут способствовать развитию торговых связей Ирана с другими странами».
Внешняя политика Ирана мало зависит от общественных настроений в стране. В то время, когда молодое поколение иранцев стремится к установлению нормальных отношений с США и интеграции в мировое сообщество, политика Ахмадинежада ведет к конфронтации с Вашингтоном и дальнейшей международной изоляции Ирана.
Однако иранцы больше озабочены насущными экономическими и социальными проблемами, чем невозможностью влиять на внешнюю политику правительства. Конечно, существует недовольство тем, что деньги, которые можно было бы потратить на внутренние нужды, расходуются на поддержку движений «Хезболла» и ХАМАС или же демонстративно направляются на реализацию ядерной программы, притом что ее польза для страны неясна; но ни то ни другое не вызывает бурных эмоций.
Такое положение сохранится до тех пор, пока иранцы будут считать, что главной причиной их экономических неурядиц является коррупция и низкое качество управления, а не ведущая к изоляции внешняя политика. Когда и если внутренние экономические условия ухудшатся до такой степени, что это негативно скажется на повседневной жизни, тогда нынешний режим, и в особенности верховный руководитель аятолла Хаменеи, возможно, примут решение об изменении внешней политики. Ведь высшая цель теократической элиты — не идеология, а сохранение режима.
Подавляющее большинство иранцев, независимо от их этнической принадлежности, религиозных и политических взглядов, объединяет стремление сохранить территориальную целостность страны. Иран — это не результат распада Оттоманской империи, а национальное государство с двухтысячелетней историей. У иранцев очень развиты чувство национальной идентичности и привязанность к своей земле, и эти чувства выше этнических и религиозных различий.
Бесспорно, что у этнических меньшинств в Иране есть обоснованные претензии к центральной власти. В районах, где проживают курды, белуджи и арабы, весьма неблагополучное экономическое положение; эти народы понимают, что центральное правительство уделяет им меньше внимания, чем иранским шиитам. Однако реальность такова, что ущемление прав происходит почти повсеместно: Исламская Республика одинаково притесняет всех. Во всяком случае, по сравнению с курдами, белуджами и арабами, иранских шиитов за эти годы в тюрьмах побывало намного больше.
Несомненно, что невысокий рейтинг иранского правительства в области соблюдения прав человека при президенте Ахмадинежаде еще больше снизился. Наряду с заключением в тюрьму журналистов, ученых и активистов гражданского общества, в Иране вновь введены суровые наказания, такие, как публичная смертная казнь через повешение и забивание камнями до смерти за прелюбодеяние. По-прежнему подвергаются преследованиям религиозные меньшинства и гомосексуалисты. Правительству США необходимо проводить последовательную политику осуждения нарушения прав человека в Иране.
Но нынешнему положению дел в Иране нет альтернативы, так как ни внутри страны, ни среди иранской диаспоры нет сколько-нибудь организованной оппозиционной структуры. Хотя в большинстве своем иранцы предпочли бы иметь более толерантную демократическую систему, мало кто верит, что в случае неожиданного восстания к власти придут именно иранские демократы. Помимо Корпуса стражей исламской революции численностью 125 000 человек и басиджей, число которых достигает 2 миллионов, в стране не существует вооруженных, организованных группировок. Успех любой демократической реформы в Иране невозможен без сотрудничества с этими силами — их нужно будет убедить, что в обновленном Иране они будут занимать достойное положение.
