Зимой 1899 года в России состоялась первая всероссийская студенческая забастовка, в 1901-1902 годах прошли вторая и третья, в каждой из которых участвовало свыше 30 тысяч человек. Формальным основанием для акций стали циркуляры Министерства народного просвящения, отнимавшие у студенчества все больше и больше академических прав и свобод, однако протест носил явный антиправительственный характер. Тогда же, по результатам работы Комиссии по руководству курсовыми совещаниями 4-7 ноября 1901 года, жандармским полковником Сергеем Васильевичем Зубатовым была составлена записка о студенческом движении, в которой предлагался проект эффективного контроля учебного начальства над студенческими организациями с возможностью направить их на реализацию внутренних задач университетской жизни. "Полит.ру" публикует впервые извлеченную из архивов Записку начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова "Студенческий вопрос" и исторический комментарий к ней, составленный П.В. Красновым. Материал предоставлен журналом "Отечественные архивы" (2007. № 5).
Cергею Васильевичу Зубатову (1864–1917 гг.) принадлежит выдающаяся роль в деле организации российского политического сыска конца XIX – начала XX в. Жандармский полковник Зубатов знал революционное движение изнутри. Юношей он участвовал в нелегальных гимназических кружках, был исключен в 1882 г. из шестого класса гимназии по требованию отца, решившего таким образом вырвать сына из-под вредного влияния. Согласившись сотрудничать с московской охранкой, он в течение нескольких лет был негласным агентом. В 1888 г. перешел на официальную службу в жандармерию. В борьбе с революционными организациями широко использовал агентурную работу. В 1901–1902 гг. под контролем Московского охранного отделения возникли Общество взаимного вспомоществования рабочих в механическом производстве, Совет рабочих механического производства Москвы, Общество взаимной помощи текстильщиков, в которых состояло не менее 1,8 тыс. человек. Аналогичные общества были созданы среди ткачей, булочников, табачников и других профессий. Они были объединены в Совет рабочих г. Москвы.
Эта сторона деятельности Зубатова – организация секретной агентуры, разработка мероприятий по легализации рабочего движения, получивших наименование «полицейского социализма», – достаточно полно отражена как в исторических исследованиях[1], так и в воспоминаниях[2]. Однако практически неизученным остается вопрос о причастности С.В. Зубатова к наиболее болезненной части университетской жизни той поры – студенческому движению. Исключением является статья С.Айнзафта в журнале «Каторга и ссылка». В ней автор в подтверждение своих положений о провокационной сущности «зубатовщины» публикует с небольшими купюрами документ о попытках нейтрализации учащейся молодежи, предпринимавшихся начальником Московского охранного отделения[3]. В настоящее время записка хранится в фонде Департамента полиции Министерства внутренних дел (Ф. 102) Государственного архива Российской Федерации. В ней прослеживается роль С.В. Зубатова в стремлении не допустить распространения беспорядков в университетах, содержится план превентивных мер противодействия им путем организации курсовых совещаний и предоставления студентам возможности обсуждения насущных вопросов университетской жизни открыто. Этот источник очень важен для исследователей, занимающихся историей политического сыска в России, проблемами высшей школы, студенческого и революционного движения, поэтому мы решили опубликовать его целиком, сопроводив соответствующими научными комментариями. Следует также учитывать, что журнал «Каторга и ссылка» в настоящее время является библиографической редкостью.
В 1880–1890-х гг. студенческое движение развивалось на почве борьбы против реакционной политики царского правительства в деле организации высшего образования (университетский устав 1884 г. и циркуляры Министерства народного просвещения, грубый полицейско-административный произвол в отношении студенчества) и было направлено на завоевание академических прав и свобод. Проявлялось оно в различных специфических формах: коллективный бойкот лекций реакционных профессоров, неподчинение распоряжениям учебного начальства, участие в неразрешенных сходках, кратковременные забастовки, коллективные петиции, манифестации и т.д.
Руководящими органами движения радикально настроенного студенчества выступали землячества – полулегальные организации учащихся, возникшие в 1850–1860-х гг. В 1890-е гг. студенческое движение приняло ярко выраженный антиправительственный характер, распространились новые формы протеста: забастовка, уличная демонстрация. Крепли связи между студенческими нелегальными организациями разных учебных заведений и городов. Зимой 1899 г. прошла первая всероссийская студенческая забастовка, а зимой 1901–1902 гг. состоялись 2-я и 3-я, в каждой из которых участвовало свыше 30 тыс. учащихся.
Размах студенческого движения беспокоил правительство и заставлял искать меры противодействия. Об этом позже рассказывал сам С.В. Зубатов в письме от 18 декабря 1906 г. известному революционеру В.Л. Бурцеву[4]: «Студенты не менее беспокоили московскую администрацию своими беспорядками. Применительно к принципам по рабочему вопросу, мы выработали и взгляды на студенческие дела»[5]. Что же имел в виду Зубатов?
В конце 1900 г. ситуация обострилась. Состоялись массовые демонстрации протеста в Петербурге, Москве, Киеве, Харькове и Казани против отдачи 183 студентов Киевского и двадцати семи – Петербургского университетов в солдаты. В Министерстве народного просвещения под руководством П.С. Ванновского[6], провозгласившего политику «сердечного попечения о студентах», в спешном порядке шла работа по подготовке «Временных правил о студенческих организациях» (опубликованы 22 декабря 1901 г.). Давали о себе знать и первые признаки внутреннего размежевания в среде учащихся высших учебных заведений.
Оценку названным событиям и попытался дать С.В. Зубатов в своей записке «Студенческий вопрос». Предыстория документа такова: 8 ноября 1901 г. заведующий особым отделом Департамента полиции Л.А. Ратаев[7] обратился к Зубатову с просьбой подготовить записку по рабочему движению в Москве и Минске. В конце письма попросил приложить маленькую записку об организации нечто подобного среди учащейся молодежи. Зубатов выполнил поручение, отправив 23 и 28 ноября 1901 г. с грифом «Совершенно секретно» подготовленные им документы[8]. Записка «Студенческий вопрос» точной даты не имеет. В реестре бумаг, содержащихся в деле Особого отдела, она значится за 24 ноября 1901 г. Этим же числом помечена и справка о неотложных делах, в которой под номером 3 указывается: «Поддержка проекта московского профессора Виноградова по делу о руководстве курсовыми совещаниями»[9]. Можно предположить, что анализ студенческого движения сделан Зубатовым не позднее 24 ноября 1901 г.
В центре записки – создание и работа в Московском университете 4–7 ноября 1901 г. Комиссии по руководству курсовыми совещаниями, явившейся чуть ли не первой идущей снизу и реализованной на практике попыткой правительства создать студенческое корпоративное самоуправление на легальной основе. Ее председатель – профессор всеобщей истории П.Г. Виноградов к означенному событию успел снискать большую популярность среди студентов как блистательный лектор, руководитель семинара, а с ноября 1894 г. – студенческого научного кружка[10].
По сути дела, в записке изложена идея так называемой «университетской зубатовщины», где Комиссия по руководству курсовыми совещаниями предстает как эффективное средство контроля учебного начальства над студенческими организациями и дает возможность направить их на реализацию внутренних задач университетской жизни.
Однако план придать собраниям студентов статус постоянного органа с тем, чтобы «жизнь студенчества приняла бы безмятежный характер, в строгом единении с профессурой, властью и учебным начальством»[11], С.В. Зубатову развить не удалось: воспрепятствовало как «неумелое вмешательство» Министерства народного просвещения, так и поднявшееся революционное движение.
Вступительная статья, подготовка текста к публикации и комментарии П.В. КРАСНОВА.
Записка начальника Московского охранного отделения С.В. Зубатова «Студенческий вопрос» заведующему особым отделом Департамента полиции Л.А. Ратаеву
[24 ноября 1901 г.][12]
Эксплоатация[13] учащейся молодежи в революционных целях началась с самого возникновения тайных противоправительственных организаций и велась всегда на почве ее отзывчивости ко всему доброму и прекрасному, монопольными выразителями чего оглашались начала политической и социальной демократии. Опуская всяческие исторические перспективы и тщательно замалчивая национальные идеалы, а может быть, и сами их не понимая, революционеры перед воспаленным воображением молодежи выставляли те или иные выисканные ими случаи несовершенства в текущей действительности и, придавая им тенденциозное освещение и невыгодное для правительства толкование, призывали молодежь к немедленному действию в духе своих конечных целей. Программой действий в данном случае указывались бунт, мятеж, террор и демонстрации – эти угрозы революций, а также коллективные требования в форме петиций и иные обычные способы борьбы борющихся и протестующих. Политическое развращение учащейся молодежи старались при этом осуществить при помощи насильственно водворяемой в пределы империи нелегальной литературы, настойчивого и широкого распространения ее среди мирных элементов и, наконец, самодельного издательства и назойливого навязывания своих взглядов, с соответствующим давлением на несогласных[14].
Революционная тактика и чистая пропаганда революционных идей не встречали, однако, в массе студенчества желательной для агитаторов широты сочувствия, а потому последние, продолжая питать молодежь распространением в ней своих идеалов, практическую деятельность перенесли в сферу академической жизни, стараясь каждый частный случай недоразумения или недовольства поставить в причинную связь с основой русского общественного и государственного строя, вечно твердя при этом, что упорядочение академической жизни не может получить осуществления без одновременного переустройства всего русского политического строя[15]. Эта новая тактика настолько затемнила общественное сознание, что студенчество казалось разделенным лишь на две части – незначительную группу революционеров и совершенно индифферентное большинство; умеренно-прогрессивная часть как бы или вовсе не существовала, или за своей малочисленностью и слабосильностью совершенно не была заметна, не говоря уже о возможности какого-либо самостоятельного действия с ее стороны; впрочем, таковые действия, согласно общего состояния умов, едва ли были бы сознаны за нечто оригинальное и заслуживающее внимания, а, скорее, были бы сочтены за особый род революционной же деятельности.
Близко стоящая к молодежи профессура, а равно и лица, вышедшие некогда из ее рядов, не отдавали себе отчета в ее расслоении, а считая ее за нечто единое, не отличали в ней ничего, кроме пыла и увлечения, столь свойственных молодости[16]. Консервативная пресса, говоря о молодежи, подразумевала всегда под этим ее «подстрекателей», а либеральная, обижаясь на это, видела во всей совокупности молодежи природных носителей ее излюбленных идеалов. В действительности же молодежь, как и всякая масса, заключала в себе и радикальные, и умеренные, и безразличные элементы с обычной в отношениях между ними пропорциональностью.
История студенческих беспорядков показывает, что главными и самыми деятельными участниками их являются студенты первых курсов – вчерашние гимназисты. Эти молодые люди, недавно получившие аттестаты зрелости, проявляют крайнюю незрелость мысли, легковерие, неспособность отнестись критически к разнообразным, часто совершенно неправдоподобным слухам и рассказам, которые среди них распространяются. Вместо самостоятельного объективного отношения к окружающей действительности, вместо всесторонней, терпеливой и разумной оценки совершающихся перед ними событий они довольствуются мнением и суждениями, полученными из вторых рук, из какой-нибудь брошюры или прокламации, мнениями обыкновенно односторонними и пристрастными, которые они и воспринимают без всякой критики, на веру. Революционные элементы отлично знают эту неустойчивость нашей молодежи и, строго придерживаясь лозунга «чем хуже, тем лучше», при малейших поводах к возникновению беспорядков стараются вовлечь в них всю массу студенчества. В таких случаях достаточно бывает одной-двух, часто совершенно банальных, но громких и притязательных фраз, чтобы лишить массу независимости мысли, подчинить ее постороннему влиянию, и в результате участники беспорядков, сами того не подозревая, становятся фанатиками, забывающими и себя, и своих близких, ломающими свою жизнь из-за интересов, в сущности, им чуждых[17].
К сему надлежит добавить, что раз по какому-либо поводу возникли студенческие беспорядки, то для кучки руководителей поддержание их не представляет особого труда, так как масса, не вникая в дело, в дальнейших своих действиях в этом направлении руководствуется исключительно постановлениями своего «исполнительного комитета», самовольно заявляющего себя выразителем мнения всего студенчества.
Таким образом, для предупреждения на будущее время студенческих беспорядков или, по крайней мере, для воспрепятствования проявления их в такой степени, как это было за последние годы, является необходимым, с одной стороны, оградить учащуюся молодежь от доминирующего влияния на нее злонамеренного меньшинства, а с другой, при наличности условий, дающих возможность предполагать о возможности возникновения беспорядков, изыскать способы, при которых решение по волнующим студенчество вопросам не составляло бы, как ныне, монополию крайнего меньшинства, а сознательное участие в таковых было бы доступно всей массе студенчества, от которой в таком случае всегда можно ожидать решение, действительно согласное с мнением большинства, большинства не бунтарского, умеренного[18].
Происходящие в Москве у всех на глазах совещания рабочих механического производства[19], с явной для всех гарантией спокойствия со стороны скопляющейся массы в лице непременного руководителя из среды высшей интеллигенции, открыли, видимо, глаза профессуре на сущность студенческого вопроса, дали ей понять, что ее роль, как естественной руководительницы молодежи, узурпирована кучкой студентов-революционеров, и указали ей средство держать молодежь в порядке, а равно наметить и лиц, способных осуществить это безо всякого полицейского вмешательства, но по какому-то роковому недоразумению до сего в этом направлении не использованных.
Учебное начальство Московского университета спохватилось и разрешило профессуре образовать подведомственную Совету университета комиссию под председательством авторитетнейшего профессора Виноградова, открыть курсовые студенческие совещания и прибегать к ним тотчас же, как только в студенчестве народится вопрос, охватывающий и волнующий более или менее широкие круги его. Председательство на каждом курсовом совещании было предоставлено наиболее симпатичному курсу профессору – мера удивительно согласованная по своему противодействию с техникой агитации. Последняя всегда начинается распространением в среде студенчества каких-либо, неизвестно откуда и кем пущенных и притом всегда враждебных правительственной власти слухов. По пословице «добрая слава лежит, а худая бежит», слухи эти быстро распространяются, получая, по склонности человеческой природы к греху, почти всеобщее доверие. Противодействия и опровержения слухи эти обыкновенно не встречают, так как нет же такой официальной власти, которая этим обязана была бы заниматься. Когда образовалось в массе студенчества приподнятое настроение, пустившие слух агитаторы требуют совместного и гласного обсуждения и, встречая противодействие со стороны власти в получении разрешения на это, объясняют в своих прокламациях это студенчеству желанием начальства скрыть истину; настроение вследствие этого еще более приподнимается, и студенчество впадает в своеволие и бесчинство[20]. Масса, конечно, не замечает всех этих передержек и, искренне уверенная в своей правоте, является на недозволенную сходку, где слушает агитаторов, конспиративно получивших на сей случай внушение от революционеров. Софизмы, передержки, неверные сведения и просто сплетни, патетический тон крикунов – все это заражает толпу, которая впадает в экстаз и, лишаясь собственной воли, делается слепым орудием своих революционных товарищей. И нет в это время около нее ни одного человека с дисциплинированной мыслью, безусловно честного и неспособного изменить науке для политических происков, который бы своим авторитетным для толпы словом мог вовремя подметить софизм, обнаружить передержку, констатировать непроверенность слуха и своим своевременным вмешательством расхолаживал бы настроение собравшихся, спасая их тем самым от безумных увлечений и заранее заготовленной, но ими не сознаваемой ловушки.
Наученное горьким опытом целого ряда студенческих беспорядков учебное начальство совместно с коллегией профессоров поняло, наконец, настоятельную необходимость легализации студенческих совещаний с привлечением к участию в них особо избираемых для сего профессоров.
Не ограничиваясь руководством во время курсового совещания, лица эти, желая, с одной стороны, придать практическое значение таковым совещаниям и удовлетворить тщеславие студенчества – желание иметь собственное формально выраженное корпоративное мнение, а с другой, учредить контроль за формированием и выражением такого мнения, установили совместные собрания членов Комиссии по руководству курсовыми совещаниями с выборными студентами от всех курсов. Председательствовать на таких собраниях избран был профессор Виноградов; решающим голосом пользовались одни студенты, профессора же имели совещательное значение как разъяснявшие те или иные частные вопросы, возникавшие на собрании[21]. Очевидно, такое участие профессоров имело весьма решительное, хотя и очень деликатное и незаметное влияние на исход баллотировки вопроса выбранными от студенчества. Совет имел задачей оформливать[22] постановления таких собраний и давать им официальный ход.
Можно думать, что если этим совместным собраниям было бы дано значение постоянного органа, то они могли бы явиться аналогичными Совету рабочих механического производства, под их ответственностью и контролем могли бы функционировать и развиваться другие студенческие организации, и жизнь студенчества приняла бы безмятежный характер в строгом единении с профессурой, властью и учебным начальством.
К сожалению, Министерство народного просвещения, видимо, не поняло этой оригинальной попытки и своим не совсем тактичным и умелым вмешательством вызвало смуту среди профессоров и студенчества, последствием чего явилось усиление «исполнительного комитета» и оживление среди революционных элементов[23]. Необходимо заметить, что тотчас же после курсовых совещаний «исполнительным комитетом» была выпущена прокламация, коей он упрекал профессуру в давлении на стороны и приглашал студенчество, отказавшись от идеи курсовых совещаний, явиться взамен их на общую студенческую сходку под руководством членов комитета. Как и всегда, революционеры со свойственной им чуткостью немедленно поняли опасность для себя и тотчас же постарались ее предупредить[24]. Обстоятельства оказались для них благоприятными, и мера, способная в корне раз и навсегда подорвать в студенчестве мятежные действия, Министерством народного просвещения была признана несостоятельной и немедленно отменена.
ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1901 г. Д. 801. Ч. 1. Л. 40–43 об. Подлинник. Опубл.: Каторга и ссылка. 1927. № 5. С. 66–69.
[1] См. Перегудова З.И. Методы борьбы Департамента полиции с революционным движением. М., 1990; Она же. Политический сыск в России (1880 – 1917 гг.). М., 2005; Лурье Ф. Политический сыск в России 1649–1917. Ташкент, 2006; и др.
[2] Герасимов А.В. На лезвии с террористами. М., 1991; Новицкий. Из воспоминаний жандарма. М., 1991; Спиридович А.И. Записки жандарма. М., 1991; и др.
[3] Айнзафт С. Зубатов и студенчество // Каторга и ссылка. 1927. № 5. C. 65–69.
[4] Бурцев В.Л. (1862–1942) – публицист, член народовольческих кружков. В 1908–1914 гг. разоблачил несколько провокаторов в русском революционном движении, в том числе Е.Ф. Азефа и А.М. Гартинга, организовал в Париже «революционное сыскное бюро».
[5] Козьмин Б.П. С.В. Зубатов и его корреспонденты. М, 1928. С. 71–72.
[6] Ванновский П.С. (1822–1904) – генерал от инфантерии, в 1881–1897 гг. военный министр, в 1899–1902 гг. министр народного просвещения.
[7] Ратаев Л.А. – начальник особого отдела Департамента полиции с ноября 1902 по июль 1905 г., в августе 1905 г. назначен заведующим заграничной агентурой.
[8] ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1901 г. Д. 801. Ч. 1. Л. 12 – 31, 44.
[9] Там же. Л. 37.
[10] Кизеветтер А.А. На рубеже двух столетий: Воспоминания. 1881–1914. М., 1997. С. 59.
[11] ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1901 г. Д. 801. Ч. 1. Л. 43 об.
[12] Датируется по реестру бумаг дела и сопутствующим документам.
[13] Так в документе.
[14] Нелегальная литература распространялась в среде вузовской молодежи в основном через кружки самообразования при землячествах – студенческих объединениях по территориальному признаку. Возникшие в 1860-е гг. в университетах и крупных столичных институтах с первоначальной целью коллективной самопомощи в условиях удаленности молодых людей от родных мест, с середины 1880-х гг. они объединились в союзные советы, становясь главным средоточием оппозиционно настроенной части российского студенчества. Впервые подобный союз возник в Московском университете в 1884 г., включив девять землячеств. (ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1902 г. Д. 444. Л. 6; Орлов В.И. Студенческое движение Московского университета в XIX столетии. М., 1934. С. 216, 225–226.)
[15] Борьба так называемых «академистов» и «политиков» между собой стала основным содержанием всех студенческих съездов этого периода. Так, на съездах 1889, 1892 и 1896 гг. одержали верх политические требования, а съезды 1891, 1894, 1895 гг., наоборот, вынесли резолюции исключительно академического характера. (Орлов В.И. Указ соч. С. 231–235.) Только с началом массовых беспорядков в феврале 1899 г. политические требования стали главным предметом обсуждения делегатов. В манифесте, принятом на съезде в начале 1902 г., было окончательно признано, что «студенческое движение есть движение политическое». Впоследствии это заявление дало повод некоторым жандармским историкам считать съезд 1902 г. своеобразным водоразделом в истории студенческого движения. (Спиридович А.И. Записки жандарма. Харьков, 1928. С. 93, 254; Статковский П.С. Краткий очерк о волнениях и беспорядках, происходивших в столичных высших учебных заведениях, и участии студентов в революционном движении с 1882 г. до начала 1910/11 учебного года // ГАРФ. Ф. 102. Оп. 253. Д. 38. Л. 17 об.–18.)
[16] Среди некоторых представителей университетской профессуры в адрес бунтующей молодежи раздавались не столько одобряющие, сколько сочувствующие голоса. В этом отношении показательны слова профессора всеобщей истории Петербургского университета Н.И. Кареева: «Жалко было жертв начальственного возмездия, когда наиболее живые и впечатлительные юноши исключались из университета, заключались в тюрьмы, высылались в глухую провинцию, где часто опускались и гибли». (Кареев Н.И. Прожитое и пережитое. Л., 1990. С. 197.)
[17] Мысли, созвучные записке С.В. Зубатова, можно встретить и у профессора Московского университета С.Н. Трубецкого, одного из видных представителей университетского академизма на рубеже XIX–XX вв., основавшего в 1902 г. студенческое историко-филологическое общество при Московском университете. Считая, что молодежь в силу своей возрастной и мировоззренческой незрелости не может быть самостоятельной общественной силой, что ее участие в политической жизни несовместимо с самим характером университета, он писал: «Высшая школа – не клуб, молодежь должна в ней учиться, а не претендовать на руководящую роль в общественном движении». Подпольные организации, существующие в университетах, по мнению С.Н. Трубецкого, «эксплуатируют самые естественные и законные интересы студенческого товарищества в целях агитации, принесшей ему неисчислимый вред». (Трубецкой С.Н. По поводу правительственного сообщения о студенческих беспорядках. Собр. соч. М., 1907. Т. 1. С. 1, 7.)
[18] В «Сведениях о брожении среди учащихся высших учебных заведений империи» за 1901/02 уч. г., составленных особым отделом Департамента полиции, сообщалось, что с осени 1901 г., незадолго до появления публикуемой записки, среди умеренной части российского студенчества наблюдались попытки более организованного отпора радикальным элементам в их стремлении к устройству беспорядков и демонстраций, а также наметилась тенденция создания первых организаций с умеренной идейной окраской. (ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1898 г. Д. 3. Ч. 1. Литер «Б». Т. 1.)
[19] Речь идет о легальных организациях московских рабочих, возникших при помощи Московского охранного отделения и лично С.В. Зубатова с целью отвлечения последних от участия в антиправительственных манифестациях и создания противовеса революционным партиям и организациям. (Там же. 1901 г. Д. 801. Л. 1–7.)
[20] Примером этому может служить отдача в солдаты (на основании «Временных правил об отбывании воинской повинности» от 29 июля 1899 г.) студентов Киевского и Петербургского университетов за участие в беспорядках конца 1900 г. (Спиридович А.И. Указ. соч. С. 89.)
[21] Комиссия по руководству курсовыми совещаниями начала свою работу в Московском университете 4 ноября 1901 г. и, просуществовав три дня, смогла обсудить лишь один вопрос – о выражении протеста по поводу выхода в газете «Гражданин» статьи князя В.П. Мещерского, содержавшей резкую критику российского женского высшего образования. После того как последовала рекомендация министра народного просвещения П.С. Ванновского о включении в состав комиссии ректора университета и инспектора студентов, ее члены сложили с себя полномочия, а профессор П.Г. Виноградов в начале 1902 г. вышел в отставку. (Антощенко А.В. История одной профессорской отставки // Казус: индивидуальное и уникальное в истории. М., 2002. Вып. 4.)
[22] Так в документе.
[23] Московский исполнительный комитет объединенных землячеств и организаций в своем бюллетене от 12 ноября 1901 г., призывая студентов собраться на сходку, так трактует означенные события: «Делегатское собрание из профессоров и студентов было поставлено в нелепое и недостойное положение. Имея целью в глазах ее членов дать студенчеству возможность высказаться по волнующим его вопросам, комиссия из профессоров для администрации была только оружием давления на студентов...» И далее высказывается одобрение действиям ее председателя: «Комиссия, действовавшая на основании полномочий высшего начальства, теперь должна была выслушать от министра резкое осуждение ее образа действий. Министр заявил, что ее деятельность совершенно расходится с видами правительства, что оно желает организовать студентов на совершенно иных началах. Комиссия, ясно увидевшая, что ее заставляют служить целям, крайне неблаговидным и преимущественно полицейского характера, в полном составе демонстративно сложила с себя, несмотря на настояния Совета, данные ей полномочия. Профессор Виноградов, как председатель комиссии, подписавшийся под всеми ее объявлениями и обещаниями, очутился в особенно ложном положении, осложненном к тому же личным столкновением его с учебной администрацией. Естественно, что после этого профессор Виноградов прекратил чтение своих лекций... и намерен подать в отставку, которая объясняется также и опасением, что студенчество истолкует поведение его и комиссии, как сознательный обман». (ГАРФ. Ф. 102. ОО. 1898 г. Д. 3. Ч. 150. Л. 46–46 об.)
[24] Согласно «Сведениям о брожении среди учащихся высших учебных заведений империи», после роспуска комиссии радикальная часть студентов Московского университета подала приветственный адрес П.Г. Виноградову, но впоследствии стала раскаиваться в этом, так как это могло способствовать усилению позиций умеренной молодежи. Во избежание последнего они возбудили в «исполнительном комитете» вопрос о начале агитации за проведение всеобщей забастовки. (Там же. Ч. 1. литер «Б». Т. 1. Л. 47 об.)
