"Полит.ру" продолжает публикацию серии школьных работ, представленных на ежегодный конкурс "Человек в истории. Россия - ХХ век", который уже в девятый раз проводит правозащитное общество "Мемориал". В своей работе "Парадокс Большого террора" ученица 10 класса школы в селе Новый Курлак Аннинского района Воронежской области Марина Борзакова решила рассказать о судебном процессе по делу своих односельчан Федора Макаровича Курзанова и Василия Ивановича Корнюшина, арестованных в феврале 1938 года за прославление царской власти и антисоветские взгляды. Осужденным дали по восемь лет лишения свободы, что в тех исторических условиях стало неожиданно мягким приговором. Эта история стала для Марины Борзаковой основой для разговора о Большом терроре и взглядах односельчан на личность Сталина.
Я давно уже слышала о конкурсе, который проводит общество «Мемориал». Знала, что ребята из нашей школы принимают в нём участие, расследуя много интересных дел.
Мне, как и многим другим ребятам, не безразличны прошлые годы. Я любознательна, поэтому очень обрадовалась, когда мой классный руководитель (а заодно и руководитель краеведческого кружка) отозвал меня однажды в сторонку и предложил принять участие в историческом расследовании. Оно, как оказалось, касалось времени Большого террора.
Я, конечно, имела какое-то представление о той эпохе: что-то проходила на уроках истории, что-то узнавала из телепередач. Около нашей школы есть памятник жертвам политических репрессий. Я присутствовала на его открытии, участвовала в разных мероприятиях, которые готовились к 30 октября. Видела слёзы в глазах родственников репрессированных. Тогда я задумалась, меня заинтересовали те годы. Но, как выяснилось, я очень мало знала, чтобы до конца понять, что такое был Большой террор в истории моей страны.
Например, что касается личности Сталина. Я считала, что он – личность. Ведь каждый человек индивидуален по-своему. Но что это за личность был Сталин, я не могла определить. Я не жила в годы, когда он управлял народом. Мне не приходилось быть голодной, раздетой. Правда, достаточно часто я слышала от дедушки такие слова: «Ты не жила при Сталине, а ещё чем-то недовольна, вот тогда как было…»
Для меня же Сталин и его позиция были непонятны. Я думала примерно так: «Мне не за что судить Сталина, хотя он, как пишут, погубил много людей. Я не знаю подробностей того, что было, а верить написанному можно не всегда. Но ведь не случайно именно он стал главным, именно ему доверили власть».
Для меня ясно было одно: Сталин – это тёмное прошлое.
А потом я взялась за предложенную работу и по-настоящему окунулась в Большой террор. Я копалась в школьном архиве, читала различные книги. Всё это меня очень завлекало, но в то же время и расстраивало.
Каждый день я с нетерпением ждала окончания уроков (они мне казались страшно долгими), чтобы вновь встретиться с моим классным руководителем, отчитаться о проделанном и обсудить дальнейшее, наметить, с кем можно побеседовать, какие вопросы лучше задавать.
Я могла до поздней ночи сидеть и читать, делать какие-то записи для себя, выписывать какие-то подробности. Родители постоянно говорили, что уже поздно, что пора спать, а я не могла оторваться от дела, пока не закончу его.
Сначала я решила провести небольшой опрос среди членов своей семьи об их отношении к Сталину и его времени.
Ответы получились разными. Особенно меня удивил ответ дедушки, ведь он относится к тому поколению, которое восхищалось «отцом народов» и навзрыд плакало при известии о его смерти. А дедушка, Александр Павлович Борзаков (он родился в 1933 году), на вопрос, каким был Сталин, сказал: «Жестоким». А потом продолжил:
«Он морил голодом людей, по его приказу отправляли в лагеря и расстреливали.
Говорят, что он выиграл войну, поэтому он хороший. Но разве он один сумел бы выиграть войну? Народ её выиграл. Тот самый народ, который он в землю положил.
Он никому не подчинялся, забирал последний хлеб, налоги были страшные, а кто не мог заплатить, к тем лезли в сундуки. При Сталине, я помню, ходили раздетые и разутые».
Дедушка замолкал, а потом снова начинал говорить – мой вопрос задел его за живое.
«За карман зерна в «тегулёвку» отправляли на 5-10 лет. Сталин был хороший? – Да, тиран он был хороший. Дурак и есть дурак».
Меня заинтриговало слово «тегулёвка» в рассказе дедушки. Я понимала, что это означает тюрьму или нечто подобное, но почему он высказался именно так? Я решила пока не перебивать его, а затем переспросить.
«Заставлял учиться. Было такое время – насильно отправляли в ремесленное училище. Хочешь, не хочешь, а иди. А там ни кормёжки нормальной, ни жилья.
Отправляли строить города. Вот я строил Ленинград, мне тогда 17 лет было. Присылали разнарядку на сельсовет, а сельсовет ездил и собирал. Считалось, что мы были на полном государственном обеспечении, но мне лично такого обеспечения от государства не хотелось.
Тяжело приходилось нам. Жестоко поедал нас этот Сталин!»
При последних словах у дедушки потекли слёзы.
Я – страшная слезокапка, поэтому тут же тоже расплакалась. И я поняла, что Сталина есть за что судить.
Как же мало надо, чтобы понять историю – просто поговорить с дедушкой, родным и близким человеком.
Мама Елена Владимировна и папа Николай Александрович хоть и говорили разными словами, но суть их слов, по существу одинакова.
Мама:
«Я не жила при Сталине, но, судя по рассказам других, газетам и телевидению могу сделать свой вывод. Он был строг, жесток, как часто говорят, тиран. Да, много погибло людей, как потом выяснилось, невинных.
Но, с другой стороны, как ещё можно было заставить народ воевать целых четыре года? Ведь Великая Отечественная война была жесточайшей битвой! А народ верил своему вождю и шёл в бой.
После войны была сильная разруха, а ведь Сталин и его окружение смогли заставить, убедить людей, голодных, больных, на такую грандиозную стройку.
А сейчас сидят здоровенные мужики дома на диване и ждут чего-то.
Строгий был Сталин, а страна жила, строилась и начинала расцветать».
Папа:
«Политика, проводившаяся Сталиным, во многом правильная. Благодаря умелому руководству была выиграна Великая Отечественная война.
После войны за очень короткий срок было восстановлено народное хозяйство. Люди верили в светлое будущее, в строительство коммунизма. Ведь в тяжёлые послевоенные годы было снижение цен на основные продукты ежегодно.
Эта политика вселяла надежды на будущее.
Хотя, я считаю, было много и неправильных поступков у Сталина. Много невиновных было наказано. Умные люди, которые могли бы сделать много хорошего для страны, были уничтожены. Во время коллективизации перегибали. Ссылались в Сибирь трудяги села».
Разница в оценке времени сталинизма у дедушки и у моих родителей очевидна. Если дедушка не видит ничего хорошего в политике Сталина, то мама и папа пытаются оправдать эту политику. Наверное, так их учили в школе: несмотря на «строгость», страна жила. А то, что эту страну населяли люди, отдельные люди (тот же дедушка, папин отец), которые ежедневно страдали от «строгости», они не понимают. К сожалению, мне вряд ли под силу переубедить моих родителей: их взгляды уже сложились.
После разговоров дома я отправилась в школьный архив. Там хранятся записи моих предшественников, тех, кто ездил в Воронеж и переписывал материалы дел на моих односельчан, репрессированных в сталинскую эпоху. Я читала также книги, которые мне дал руководитель: сборники работ моих ровесников, присланных на конкурс «Мемориала», книжечку «Тридцать седьмой год», где опубликованы долго державшиеся под секретом постановления сталинского правительства и подтверждённые его личной подписью. Я подробно изучила «Книгу памяти жертв политических репрессий села Новый Курлак», которая находится в нашем школьном музее, читала и другие книги.
Моё отношение к прошлому резко изменилось. Особенно поразил меня 1937 год – это было действительно ужасное время. Сталин на самом деле «поедал», как выразился дедушка, людей. Никак не выходят из ума разные страшные числа: сорок тысяч человек одни росчерком пера осуждены на расстрел, или: 55005 человек осуждено, 41898 из них приговорено к расстрелу… Я даже представить себе не могу, сколько это людей. Это в несколько тысяч раз больше, чем всё население нашего Курлака.
Сталин и его «политика» уничтожали всех, кто ему не нравился. А простые люди вынуждены были это сносить: у них не было выбора. У них не было право на слово, не было личного мнения. Вернее, оно было, но они не могли его высказать. Они жили одни днём: их каждый час могли выгнать на улицу, оставить без крова, еды, одежды.
Я удивляюсь, точнее, поражаюсь: сколько должно быть в человеке ненависти, жестокости, самолюбия, гнева, чтобы уничтожить людей просто так, ни за что столько людей. И это всё было в Сталине.
Я не жила в те времена и радуюсь этому. Я смотрю на своего дедушку, и у меня по телу пробегает мороз. «Лучше бы не было тех времён, - думаю я, - лучше бы ничего не знать о них».
Но тут же спешит другая мысль: «Нет, знать надо, и чем больше, тем лучше».
Работа, которой я занималась, заставила меня окунуться в Большой террор. Такое погружение было трудным, мучительным, но всё же, я уверена, полезным для меня.
Основной частью моей работы стало исследование судьбы двух односельчан, которые пострадали именно во время Большого террора. Это Курзанов Фёдор Макарович и Корнюшин Василий Иванович. Их арестовали 24 февраля 1938 года, а обвинительный приговор в их отношении был вынесен 22 июня того же года.
Как я получала информацию о них?
Исходной точкой была «Книга памяти жертв политических репрессий села Новый Курлак», где можно узнать краткие сведения о том, что оба они уроженцы с. Новый Курлак, были крестьянами. В 1929 г. их уже арестовывали по 58-й политической статье. Тогда Курзанова Ф. М. по приговору коллегии ОГПУ по Центрально-Чернозёмной области был заключён на пять лет в концлагерь с конфискацией имущества (которое было доведено «до трудовой нормы»), а Корнюшин В.И. выслан в Северный край сроком на три года.
Затем я изучала два архивно-следственных дела, которые хранятся в школьном архиве. Вернее, в школьном архиве хранятся подробные выписки из этих дел. На самом деле эти дела лежат сейчас в ГАОПИВО (Государственный архив общественно-политической истории Воронежской области). Мне бы хотелось посмотреть и на оригиналы этих дел, но мой руководитель сказал мне, что теперь это сделать почти невозможно, если ты не родственник осуждённому. А несколько лет назад доступ для исследователей был открыт. Так что я очень благодарна моим предшественникам, сделавшим выписки из дел. Всё-таки я не понимаю, зачем было снова закрывать эти дела для тех, кто интересуется историей. Наверное, теперешние власти хотят, чтобы о годах террора постепенно забыли. Но ведь это опасно: так он может возвратиться.
Первое дело (1929 год) было коллективным, по нему осудили на разные сроки двенадцать жителей села Новый Курлак за противостояние коллективизации. Об этом деле уже писали в нескольких работах ученики нашей школы, поэтому я не буду подробно его анализировать. Меня интересовали, в первую очередь, данные, касающиеся Ф.М. Курзанова и В.И. Корнюшина. Так я могла больше о них узнать, так как в различных справках и характеристиках есть сведения об их семьях, имущественном положении, политических взглядах. Хотя какие «взгляды» могли быть у обычных трудолюбивых крестьян, кроме как взглядов на свою землю и домашнее хозяйство? Но, прочитав несколько дел с 58-й статьёй, я поняла, что такие «взгляды» приписывались нарочно, чтобы оправдать осуждение именно по пятьдесят восьмой статье.
Итак, из дела 1929 года я узнала, что Курзанов Фёдор Макарович родился в 1885 году. У него была огромная семья: жена Лукерья Захаровна, восемь детей (три дочери: Варвара, Александра, Анна и пятеро сыновей: Михаил, Егор, Дмитрий, Иван, Николай), вместе с ним проживал и старик-отец Макар Иванович. Далее в анкете говорится: малограмотный, беспартийный, не судим. Имел до революции: избу с надворными постройками, 2 лошади, 2 коровы, 8 овец. В войне 1914 г. не воевал, но в царской армии служил.
Можно сделать вывод о том, что большими богатствами семья не обладала, хотя затем в деле несколько свидетелей называют его кулаком и зажиточным крестьянином. Но Ф.М. Курзанов не стал вступать в колхоз, поэтому был обложен индивидуальным налогом в 160 рублей.
В справке из сельсовета говорится: «Курзанов Фёдор Макарович перед арестом заявил, что скоро коммунистов будут резать. Это он говорил вечером Губарёву Ст. и при этом показал кинжал». Трудно сказать, было ли так на самом деле, но, видимо, коллективизация, проводимая советской властью, действительно пришлась Курзанову не по душе.
Курзанова Ф.М. осудили в итоге на пять лет концлагерей за участие в деятельности «антисоветской группы», хотя на допросе, протокол которого есть в деле, он сказал: «В отношении распространения у нас в селе антисоветских листовок я ничего не слышал и по этому поводу ничего не знаю. Плохого о власти я ничего нигде не говорил».
Примерно такие же сведения можно найти в деле и на Корнюшина Василия Ивановича. Он родился в 1888 году, был тоже многодетным крестьянином (дочери Александра, Анна, Вера, сын Иван). С 1910 года он служил в царской армии, участвовал в Первой мировой войне. Был даже в плену в Германии.
В школьном архиве я нашла рассказ одной из жительниц села Новый Курлак (Татринской Анны Яковлевны) о своём отце, который тоже оказался в плену в Германии во время Первой мировой войны. Мне кажется, они могли коснуться и В.И.Корнюшина.
Александра Яковлевна Татаринская рассказала так:
«Мой отец пять лет провёл в Германии. Работал вместе с другими пленными в хозяйстве у крестьянина-фермера. Он восхищался тем, как поставлено крестьянское дело в Германии.
Немцы относились к пленным по-человечески, с добротой. Четыре раза в день кормили. Работали строго по часам. Если приходило время обеда, то бросали всё и садились за стол.
Когда война кончилась, Я.А. Долниковский (отец А.Я. Татаринской) непременно хотел возвратиться в Россию, хотя его хозяин предупреждал: «Яков, у вас сейчас революция, повремени ехать в Россию, там страшные времена». Но тяга к родному очагу пересилила.
На лодке хозяин перевёз его и других военнопленных через пролив, отделявший один из немецких островов от Дании.
В Дании формировались группы, которые отправлялись в Россию.
Домой приехал в 1921 году. Как раз тогда разрешили селиться на бывших помещичьих землях. Я.А. Долниковский хотел по немецкому образцу основать собственный отруб, но ему этого не позволили.
Обосновался в лесном посёлке Старь. Научившись хозяйствовать в Германии, построил хлев для скота, который сильно отличался от соседских.
В 1930 году на Стари создали колхоз «1-е Мая», и Я.А. Долниковского выбрали его первым председателем, так как он был самый деловитый и опытный.
А в марте 1932 года он в первом часу ночи приехал домой и с порога сказал: «Вычищают нас». Не понравилась в центре «немецкая» деловитость Долниковского.
Он пострадал из-за своего образцового сарая. Всю ночь носили по соседям кое-какие вещи.
Утром приехали на подводе «активисты». Забрали корову. двухмесячного телёнка, сняли с отца новые валенки.
Александра Яковлевна пришла из школы, и первым, кого она увидела, был отец, подшивающий старые валенки.
Из избы семью, где было пятеро маленьких детей, выгнали. Отца выслали в Воронеж, где он работал по принуждению три года.
А семья ходила по соседям – хорошо, что мир не без добрых людей. Школу пришлось бросить, проучилась только два года».
Думаю, что Корнюшин В.И. тоже многому научился как крестьянин в Германии.
В данном конкретном деле имя Корнюшина В.И. почти не встречается, он, скорее всего, является второстепенным лицом, и был явно включён в «антисоветскую группу» для более солидного количества. На допросе, например, он заявил, что ни на какие собрания он не ходил, ни о каких листовках не слышал и не знает, кто мог их написать. Он добавил, что считает себя виновным в том, что не вывез государству весь требуемый хлеб.
О самом Корнюшине свидетели по делу не говорят, лишь кое-где, перечисляя «кулаков», называют и его. Единственная «зацепка», по которой его могла бы осудить коллегия ОГПУ (и осудила в итоге), - слова одного из обвиняемых, священника Д.И. Рыбникова: «Во время конвоирования нас в Усмань Корнюшин В.И. говорил, что они пропали через одну сволочь».
Интересно, что в школьном архиве я нашла записанные воспоминания зятя Курзанова Ф.М. Рогулькина Семёна Петровича (он был мужем его дочери Варвары). Они являются существенным дополнением к данным архивно-следственных дел. Так вот, Семён Петрович рассказывал: «В первый раз Курзанов и Корнюшин были арестованы в 28-29 гг. за то, что якобы они имели связь с контрреволюционной организацией, центр которой был в Калитве. Это маловероятно: и тот, и другой были обременены большими семьями. Да и что они за борцы за царский строй, если всегда знали в своей жизни только работу. Но кому-то надо было удалить их из села, кому-то мешали. Осудили их на пять и выслали в Коми. Были на лесоразработке.
В 1933 году вместе возвратились в Курлак, приняли их в колхоз, где работали и их дети. Оба – хорошие мастера, плотники, недаром же пять лет имели дело с деревом. А колхозу нужны были новые постройки.
Курзанов Фёдор Макарович был ещё и мастак в деле убоя скота. Без него не обходились, когда для общественного питания требовалось мясо. Так и работали до 1937 г. А в эту лихую годину случилась беда».
С.П. Рогулькин делился своими воспоминаниями спустя более сорока лет после описываемых им событий, поэтому какие-то даты и факты указывает неточно. Например, в деле 1929 года не идёт речи ни о каком центре контрреволюционной организации в Калитве (Калитва – это большое село Старая Калитва на юге Воронежской области, в теперешнем Россошанском районе). Арестовали Курзанова и Корнюшина не в 1937, а в 1938 году. Вместе из первого заключения они не могли возвратиться, так как у них были разные сроки заключения. Но таковы законы человеческой памяти – забывать какие-то подробности. Тем более, что 1937 год настолько стал символичным, что каждый арест в период Большого террора ассоциировался именно с ним. К воспоминаниям С.П. Рогулькина я не раз ещё возвращусь.
Я прочитала воспоминания и другого родственника Ф.М. Курзанова – его родного внука Александра Михайловича Курзанова. Теперь он известный воронежский художник, его картины находятся во всех уголках мира. Кстати, он прочитал сборник новокурлакских школьников «Мы все с одной деревни» и затем нарисовал целую серию картин, идею которых подсказали ему сочинения моих старших товарищей. Сейчас к 70-летнему юбилею художника готовится к выпуску книга, где будут помещены и его воспоминания. Мне посчастливилось познакомиться с ними ещё в рукописи, так как мой руководитель работал над переводом рукописи на английский язык. Александр Михайлович пишет: «Мои деды и прадеды были крестьянами из села Новый Курлак. Во время раскулачивания моего деда по отцу, как кулака, арестовали и сослали. Бабушка, оставшись одна, поспешила отослать всех своих детей подальше из села, чтобы спасти их от преследований советской власти. К ней приходили активисты, одного из них она запомнила на всю жизнь. Она рассказывала мне, как однажды некий Никита Сурков зашёл к ней в дом. Было уже холодно, у неё не было дров, а из еды оставался маленький мешочек пшена, который она прятала под подушкой. Сурков грозно оглядел избу и сказал: «Признавайся, кулацкая тварь, что скрываешь?» Он нашёл пшено и унёс.
А какие кулаки были мои бабушка и дедушка? Все воспоминания бабушки, которые я слышал от неё в детстве, о нелёгкой крестьянской жизни. Как-то я спросил её: «Бабушка, откуда у тебя на руке такая большая шишка?» (Эта шишка была величиной с куриное яйцо.) Она рассказала, что всё от тяжкого труда: снопы, которые ей приходилось подавать мужу наверх во время работы в поле, были неподъёмными. А однажды, когда она была в поле, у неё начались родовые схватки. Муж (мой дед) крепко её отругал – дескать, нашла время рожать, нужно скорее рожь убирать.
Да и отец мой, Михаил Фёдорович Курзанов, рассказывал, что когда его отец, мой сосланный дедушка, брал его на работу в поле, то трудились от зари до зари. А чтобы не проспать утреннюю зорьку, он подкладывал под голову оглоблю. Неудобно, конечно, но, чтобы избежать наказания, он так поступал: не проспишь и вовремя выйдешь на работу».
От кого-то я слышала, что кулаками называли тех людей, которые, чтобы не проспать, подкладывали во время сна под голову кулаки. Отец Курзанова А.М. подкладывал даже оглоблю. Ясно, что за человек был Курзанов Фёдор Макарович: просто он много работал, поэтому мог обеспечить, по крайней мере, едой и одеждой свою большую семью. За это его считали богачом и «кулаком».
Родственника, вернее, родственницу Корнюшина Василия Ивановича я нашала в самом неожиданном для меня месте. Это оказалась коллега моей мамы (они – продавщицы новокурлакского магазина) Татьяна Ивановна Пасечникова. Тётя Таня, моя давнишняя закадычная подружка, с которой я так люблю поболтать, - это родная внучка Корнюшина В.И, дочь его дочери Веры. Я решила навестить тётю Таню и побеседовать с ней.
Накануне (я знала, что у неё на следующий день был выходной) я спросила у неё:
- Можно прийти к тебе в гости?
- Конечно, приходи, какой вопрос? А надолго ты?
- Надолго. Ты не против?
- Приходи, приходи.
О целях своего «визита» я ничего не сказала.
И вот после уроков я иду к тёте Тане. Думаю, как начать разговор, ведь знаю, что не всем приятно вспоминать о том, что их родственники были когда-то сосланы и посажены в лагеря, пусть и безвинно.
Когда же я рассказала тёте Тане, зачем, собственно, пришла, то увидела в её глазах настороженность. Ей явно не хотелось говорить со мной о деде. Отвечала она нехотя, правда, потом всё же разговорилась.
Начала я со своего традиционного вопроса:
- Как ты относишься к Сталину?
- Да я и не знаю, что сказать. Как говорят, пишут, жёсткий и жестокий он был мужик. Мой отец всегда нам говорил: «Сталина на вас надо!» Наверное, запугать нас хотел. Ведь этот Сталин сгноил много невинных людей.
- А ты знаешь, что твой родной дедушка, Корнюшин Василий Иванович, был репрессирован?
- Да, знаю. Мать рассказывала.
- Что ты знаешь о нём?
- Марина, я, честно сказать, и не представляю его себе… Мама сама была ещё маленькая, когда его навсегда забрали, она тоже его почти не знала.
Да, репрессировали его. А за что? Наверное, за хозяйство, которое у них было. Ведь он отказался отдать его в колхоз. Из дома тогда всё дочиста забрали. Не посмотрели на маленьких беззащитных детей. Жили они в огромной нужде. Потом одна соседка пожалела их и взяла жить к себе.
Жили они без матери. Старшая сестра заменила им и мать, и отца – сама она никогда не выходила замуж, заботилась о младших.
В 90-е годы мама делала запрос в Архангельск, но всё попусту. Теперь никого их (детей Корнюшина В.И.) нет в живых.
Тётя Таня загрустила и надолго замолчала. Я не стала дальше бередить её душу. Мне и так было понятно: двое моих односельчан, Курзанов Ф.М. и Корнюшин В.И., были честными трудолюбивыми крестьянами, старались работать и детей приучали к труду. Однако советской власти такие оказались неугодны.
В феврале 1938 года их арестовали во второй раз. Об этом я расскажу в следующей главе.
Почему же Курзанов Ф.М. И Корнюшин В.И. были арестованы в феврале 1938 года? Вот как отвечает на этот вопрос в своих воспоминаниях С.П. Рогулькин:
«У колхозного начальства было много наушников. Имелись они и в плотницкой бригаде. Донесли председателю колхоза, Корыпаеву Митрофану Митрофановичу, что «тюремщики» возмущались, что такой человек управляет колхозом. На это место надо поставить не его, картёжника и голь перекатную, а человека серьёзного и делового.
Доносчики хорошо «зарабатывали»: им центнерами выдавали зерно, и это в то время, когда хлеб считался на килограммы.
Начальство к «тюремщикам» относилось настороженно: от таких только и жди вредительства, они могут развалить колхоз. Активисты, такие как Козин Михаил Семёнович, Корнюшин Константин Иосифович, Рогулькин Николай Петрович, преданно стояли на страже и ничего не пропускали мимо ушей.
Стали под плотников «яму копать». Не простил Митрофан Митрофанович намёка на его бедняцкое происхождение, затаил зло. «Свидетели» стали уверять, что плотники плохо отзывались о советской власти. Повод был найден, чтобы всё узнала районная ЧК.
Никто не знает, кто туда донёс, но под большим подозрением на этот счёт был Козин: его дружба с Корыпаевым была крепкой и надёжной. По рекомендации Митрофана Митрофановича Михаил Семёнович вскоре стал председателем соседнего Кушлевского колхоза».
Я думаю, что версия С.П. Рогулькина очень близка от истины, ведь он сам мог со стороны наблюдать за развитием событий. Косвенные подтверждения этого есть и в деле (его теперешний архивный номер П-21529). Замечу здесь, что в 1938 г. ЧК уже называлась НКВД, но для старшего поколения (СП. Рогулькин родился в 1909 году) первоначальное название карающего органа так и осталось главным и основополагающим.
Официальные причины ареста в деле сформулированы так: «Вели среди населения с. Новый Курлак открытую, активную антисоветскую агитацию – возводили клевету на вождей ВКП(б), дискредитировали политику партии и правительства, высказывали настроения пораженческого характера». Но такие формулировки были очень распространёнными в год Большого террора – собственно, они встречались во всех делах, с которыми мне удалось познакомиться.
Куда точнее передают причины ареста характеристики из колхоза. Их подписал председатель М.М. Корыпаев, тот самый, обиженный. Эти две характеристики очень похожи друг на друга, я процитирую на Ф.М. Курзанова:
«До революции имел зажиточное середняцкое хозяйство, а также и после революции. В 1929 году был осуждён на 5 лет за выступление против коллективизации и за зажим хлебозаготовок. По отбытии срока наказания работал в плотницкой бригаде колхоза, к работе относился недобросовестно, наряды бригадира не выполнял, на работу выходил позже всех, тем самым влиял на остальных плотников, которые выполняли задания по ремонту с/х инвентаря. Это вело к срыву весенней посевной компании».
В этой характеристике сквозь строк так и чувствуется то, что рассерженный председатель хочет выместить свою злобу на выскочек. Однако тут ни слова не сказано об антисоветских настроениях, за что обычно и забирали в НКВД.
Арест произошёл 24 февраля 1938 года. О том, как это присходило, очень ярко рассказал в своих воспоминаниях С.П. Рогулькин:
«В один из зимних дней и случилось самое страшное. Федор Макарович и Василий Иванович шли на работу в плотницкую мастерскую. В руках топоры, как и полагается плотникам. Шёл на работу и комсомолец Здоров Степан Дмитриевич. Плотники прошли чуть пораньше, но парень хорошо их видел. Вдруг напротив него остановилась пара лошадей с двумя представителями из ЧК. Этих людей знали по их одежде, боялись их, прятались от них. Да только невозможно было от них, вооружённых, спрятаться. Спрашивают парня, знает ли он таких-то людей. Парень, конечно, их знал и сказал, что вот они идут с топорами в мастерскую. Вежливо поблагодарив комсомольца, молодцы из ЧК поскакали догонять шедших плотников. Притормозили около них, задержались и те. Спрашивают, они ли такие-то и такие. Да, это они. Предлагают садиться в козырьки. Садятся, топоры кладут в передок. Никто не слышал, в какой форме проходил между ними разговор. Степан видел только, как чекисты повернули назад и поскакали, увозя опешивших колхозных плотников. Больше они не вернулись в родные места».
В воспоминаниях С.П. Рогулькина о дне ареста есть ещё один эпизод, который, казалось, никак не связан с делом «плотников-вредителей», но, если задуматься, он очень характерен для времени Большого террора:
«Случилась и забавная история в этот день. Трофим Иванович Бебнев был при сельском совете рассыльным. Он видел, как чекисты заезжали в сельсовет. Рассыльный решил поживиться «под шумок». Зная, что председатель совета накануне заколол свинью, он отправился к нему домой и объявил жене, что её мужа арестовала ЧК, что он сейчас в совете и просит принести ему каравай хлеба и сала. Встревоженная женщина выдала требуемое и через несколько минут побежала в совет, чтобы хоть попрощаться с мужем. В слезах вбегает в его кабинет. Тот спокойно сидит и не знает, что за беда случилась дома. Потом, конечно, разобрались: рассыльный слыл курлакским шутником».
То есть аресту ЧК в Новом Курлаке никто не удивлялся – они происходили регулярно. И арестовать могли любого – от председателя сельсовета до плотника.
Вскоре после ареста Ф.М. Курзанова В.И. Корнюшина допросил сотрудник Садовского райотдела НКВД Чернышов. И тот, и другой полностью отрицали обвинения в антисоветской деятельности, несмотря на то, что работник НКВД говорил в одном из вопросов: «Следствие располагает достоверными данными о вашей антисоветской агитации против существующего строя. Вы и теперь будете отрицать?»
Таким образом, следователям НКВД пришлось доказывать виновность Ф.М. Курзанова и В.И. Корнюшина через свидетельские показания. 25 февраля, то есть в один и тот же день с обвиняемыми, сотрудник РО Татауренко допросил жителя с. Новый Курлак Р. Этот Р., как я поняла, настолько привык говорить что-то против односельчан, что речь его лилась гладко, без запинок:
«Корнюшин Василий Иванович в настоящее время враждебно настроен в отношении сов. власти и ком. партии, а также возводит клевету на руководителей партии и правительства.
В декабре 1937 г. в личной беседе на колхозном дворе Корнюшин долгое время говорил, что скоро колхозов не будет, а будут жить единолично, потому что посмотрите: колхозники ходят голодные, хлеба им советская власть не даёт, и заявил, что ком. партия во главе со Сталиным заинтересована с голоду поморить крестьян, и тут же стал выражаться нецензурными словами на Сталина, Молотова, Калинина.
В январе 1938 г. в колхозном машпарке в личной беседе со мной Корнюшин В.И. стал мне доказывать, что скоро наступит гибель сов. власти. Он приводил примеры, что сов. власть, чувствуя гибель, начинает проводить массовые расстрелы лучших людей: Пятакова, Зиновьева и других – и сказал: ничего, скоро начнут коммунистов расстреливать, потому что всё крестьянство недовольно советской политикой и скоро все поднимут восстание против советской власти. В первую очередь будут вешать коммунистов».
1 марта Р. дополнил свои показания – надо же было ему высказаться и о втором антисоветчике:
«Курзанов Фёдор Макарович враждебно настроен против ком. партии и сов. правительства, а также он возводил клевету на руководителей партии и сов. правительства. В ноябре 1937 г. в лесу в личной беседе со мной Курзанов мне говорил, что скоро советской власти не будет, а будет власть старая, капиталистическая, и стал восхвалять старую власть, говорит: был царь Николай – все крестьяне богатые были, а теперь советская власть довела до того, что колхозники с голоду скоро помрут, и заявил, что Сталинская пятилетка – это есть издевательство над народом, и тут же сказал: Сталин с народом не будет, а будет президент.
В декабре месяце он наводил клевету на сталинскую конституцию: Сталинская конституция – это просто обманывание народа, потому что она свободы никому не дала, сами коммунисты позанимали всякие должностя и издеваются над колхозниками, и заявил: ничего, скоро власть перейдёт к нам в руки, Сталина, Молотова и вообще всех коммунистов повешают – за то, что они виноваты в плохой жизни в Советском Союзе».
Обвинений, которые Р. «навешал» Корнюшина и Курзанова, в год Большого террора вполне хватало на ВМН – высшую меру наказания. Однако, одного свидетеля было всё-таки маловато. Вот почему первого марта сотрудники РО НКВД работали ударно: им, видимо, хотелось поскорее покончить с этим делом.
Сержант Фролов допросил самого председателя колхоза Корыпаева М.М. Этот факт ещё раз доказывает причастность руководителя колхоза к делу. Корыпаев честно признался, что об антисоветской агитации Курзанова Ф.М. и Корнюшина В.И. ему ничего не известно, они лишь «всячески не выполняли работу по колхозу», а когда-то, ещё чуть ли не в 1918 году, они примыкали к эсерам и Ф.М. Курзанов в то время написал кому-то письмо явно контрреволюционного характера: советская власть грабит народ, забирает без всяких прав хлеб у крестьян, скот и т.д.
Мне кажется, что Корыпаев путает годы. Он цитирует листовку, за которую в 1929 году осудили 12 новокурлаковцев. Но Курзанов отрицал тогда причастность в её написании.
Кроме того, сержант Фролов допросил в тот же день свидетелей. К. и В. Оба они частенько «закладывали» односельчан, поэтому не скупились на обвинения в антисоветской деятельности. При этом их слова (или слова, приписанные им следователями) доходили до абсурда. Например, такой вот отрывок:
«Курзанов Фёдор Макарович ещё в период коллективизации, после статьи т. Сталина «Головокружение от успехов», вёл активную контрреволюционную агитацию и был инициатором по разложению колхозного строительства, от него ещё тогда можно было слышать, что советская власть хочет всех крестьян заставить спать под одним одеялом, есть из одной чашки, он также везде агитировал, что в колхозе собрались одни лодыри, на них работать мы не будем».
Не мог Курзанов Ф.М. говорить всё это в Новом Курлаке после выхода знаменитой статьи Сталина (март 1930 года): в декабре 1929 г. он был решением коллегии ОГПУ отправлен в концлагерь. Быть может, свидетель имел в виду другую статью Сталина – «Великий перелом», которая была опубликована 7 ноября 1929 года? Но тогда слова Курзанова были очень точными для описания ситуации в стране.
Свидетели старались угодить сотрудниками НКВД: они говорили о пристрастии Курзанова и Корнюшина к Зиновьеву, Каменеву и Бухарину, о лживом содержании новой конституции, о вечной враждебности обоих по отношению к советской власти.
Вот образцы из показаний свидетелей, которые кажутся мне наиболее сфабрикованными и надуманными:
«В конце лета 1937 г. в личной беседе около сельсовета он говорил: «Вот – подходит время, что мы будем хлеб убирать, а придётся ли нам его есть? Вот уже много лет сов. власти, да и колхозам не первый год, а жизнь с каждым часом ухудшается, и во всём виновато правительство и кто там сидидит»».
«В январе 1938 г. на улице, напротив кооперации при личной беседе сказал мне: «Не я ли тебе раньше говорил, что от этой власти хорошего дожидаться нечего. Эти коммунисты только на словах да на бумаге, а мужик как гнул спину, так и будет её гнуть, я ещё раньше об этом говорил, оно так и сбылось».
Я не могу себе представить, чтобы так говорили Курзанов и Корнюшин. Они уже отсидели в сталинских лагерях, поработали на «ударных» стройках и, безусловно, видели, что в 1937 году массовые аресты стала повседневными. Они прекрасно понимали, что означало бы для них неосторожное слово. Я думаю, что это или выдумки работников НКВД, или подлинные мысли самих свидетелей, которые реально описывают то, что происходило в деревне.
Вот тут-то и передать бы дело на рассмотрение «тройки» в область. Но что-то не сработало в отлаженном механизме.
Почти целый месяц в деле не появлялся ни один документ. А потом, 28 марта, началась «вторая волна» допросов свидетелей. В процессе наступил решающий этап.
28 марта были допрошены ещё пять свидетелей, чьи имена также часто встречаются на страницах других «курлакских» дел. Чего-то существенно нового они не сказали, так как им часто приходилось свидетельствовать, но вот некоторые их «перлы»:
«Осенью 1937 г. он /Корнюшин В.И./ в период уборки, не помню, кому из женщин, в присутствии меня говорил: «Вы, женщины, не очень старайтесь, абы день до вечера, авось этот хлеб убираете не для себя, а для советских вальков, им сколько ни старайся, всё равно нам, крестьянам, жизни при этой власти не будет, напрасно только народ оружие брал да власть эту завоёвывал»».
«Осенью 1937 года при встрече с Корнюшиным В.И. я ему всегда задавал вопрос: «Ну, как дела, идёшь на работу?» Он всегда отвечал: «Да, иду: два дня работаю на советского барина, а день на себя»».
29 марта были проведены очные ставки между обвиняемыми и свидетелями Р., К. и М.. Обвиняемые остались верны себе: они полностью отрицали показания свидетелей.
31 марта к делу был подшит протокол об окончании следствия и ознакомлении с делом обвиняемых.
А 2 апреля «вышло в свет» обвинительное заключение, в котором начальник райотдела НКВД Фролов утверждал, что хотя «допрошенные Курзанов и Корнюшин виновными себя не признали, но достаточно изобличаются в контрреволюционной деятельности показаниями свидетелей».
Следственное дело было направлено на рассмотрение спецколлегии областного суда.
К обвинительному заключению приложена справка, из которой можно узнать, что с 24 февраля Курзанов Ф.М. И Корнюшин В.И. (то есть со дня ареста) содержались под стражей в тюрьие города Усмань, а со 2 апреля были переведены в 4 отдел УГБ УНКВД по Влоронежской области.
Мне кажется сомнительным, что именно с 24 февраля Курзанов и Корнюшин были в Усмани, так как их допрашивали Садовские следователи (их фамилии часто можно встретить в «курлакских» делах 30-х годов). Районное село Садовое расположено в непосредственной близости от Нового Курлака (примерно в 5 километрах), тогда как до города Усмань (теперь это Липецкая область, а в то время – один из окружных центров Воронежской области) нужно было добираться при тогдашних технических условиях (которые, впрочем, мало чем отличаются от теперешних) 5-8 часов.
Скорее всего, из Садового в Усмань обвиняемых переправили после 1 марта, а доследование производилось уже в Усмани. Об этом говорит и тот факт, что допросы 28 марта проводил не только Фролов, но и сотрудник НКВД по фамилии Куприн, который никогда более не встречался в «курлакских» делах.
Таким образом, дело было передано на рассмотрение в суд.
На суд были вызваны свидетели из Курлака. Один из них, К., прибыть не смог. В деле подшито его заявление на этот счёт. Причина – «ранение ноги». «Все мои показания, пишет он далее, - как на первом следствии, так и на очной ставке полностью подтверждаю».
Председателя колхоза Корыпаева М.М., который, собственно, и дал начало делу, на суд почему-то не пригласили.
Суд состоялся 22 июня 1938 года. Мне кажется, что необходимо без сокращений привести в моей работе протокол того судебного заседания. Во-первых, потому, что это документальный слепок одной из процедур времени Большого террора, по которому можно судить о царивших порядках. Во-вторых, часто упоминавшийся мной С.П. Рогулькин сумел проникнуть в зал заседаний и рассказал о своих впечатлениях. Очень интересно сравнить его воспоминания с «официальной» версией.
Единственное сокращение, которое я сделала, - я не стала полностью указывать имена свидетелей. Пусть теперь их рассудит Бог и – история.
Протокол выглядит так:
«Протокол судебного заседания
22 июня 1938 г. выездная сессия Спецколлегии Воронежского облсуда в г. Усмань Воронежской обл. в составе:
председатель – т. Зибров,
члены – т. Дякин и т. Антонова –
при секретаре Андрееве
разбирал в открытом судебном заседании дело по обвинению Курзанова Ф.М. и Корнюшина В.и. по ст. 58-10-1ч.
На заседание явились свидетели Р., Б., Д., Г.. Не явились свидетели К., М. и В. Подсудимые доставлены под конвоем из Усманской тюрьмы.
Председательствующий удостоверился в самоличности подсудимых.
Суд, посовещавшись на месте, определил дело слушать в отсутствии свидетелей К., М. и В..
Свидетели предупреждены об ответственности за ложные показания и удалены из зала заседания.
Объявляется состав суда. Отводов не заявлено.
Ходатайств не заявлено. Подсудимым разъясняются их права. Оглашается обвинительное заключение.
Подсудимый Курзанов: виновным себя не признаю. Со свидетелями, уличающими меня, плохих отношений не имел. Я в 1935-1937 гг. контрреволюционной агитации не проводил, на конституцию не клеветал, против выборов в Верховный Совет пропаганды не проводил, на руководителей партии и правительства не клеветал.
Оглашаются показания К.. Подсудимый Курзанов отрицает показания свидетеля.
Подсудимый Корнюшин: виновным себя не признаю. Со свидетелями плохих отношений не имел. Я в присутствии В. И других в 1937 и 1938 гг. не проводил пропаганды против колхозного строя, не восхвалял царский строй, не восхвалял бандитов троцкистов, о голоде и смене власти слухов никаких не распространял. Почему на меня показывают свидетели, я не знаю .
Оглашаются показания свидетеля В.. Подсудимый Корнюшин отрицает показания свидетеля. Оглашаются показания свидетеля М.. Подсудимый Корнюшин отрицает показания свидетеля.
Свидетель Р.: Оба подсудимые были осуждены в 1929 г.. В 1937 г., в январе и феврале 1938 г. я, бывая на колхозном дворе, слышал, как Корнюшин говорил, что при царском строе жилось лучше, а коммунисты вводят в заблуждение трудящихся. Восхвалял Зиновьева и Троцкого. Говорил, что колхозники ходят голодными, нецензурно ругал руководителей партии и правительства. В личной беседе он сказал, что расстреляли лучших людей: Пятакова, Зиновьева и др., что скоро будет восстание и коммунистов расстреляют, что крестьяне хотят этого восстания. В 1937 г. в ноябре я слышал от Курзанова лично, что власть советская сменится на царскую, что тогда всем лучше жилось. Теперь советская власть довела, что скоро все колхозники с голоду умрут. Конституция уже дала коммунистам свободу, она обманывает народ, это сплошной обман. Коммунисты позанимали должности и издеваются над народом.
Подсудимые отрицают показания свидетеля.
Свидетель Б.: В 1937-38 гг. от Корнюшина я слышал, когда мы шли из правления, что в старое время при царе лучше жилось и что колхозы существовать долго не будут.
В 1937-38 гг. я от Курзанова слышал во дворе плотницкой бригады, что в царское время жилось свободнее, чем в колхозах, когда хотели, тогда и работали.
Подсудимые отрицают показания свидетеля.
Свидетель Д.: В 1935 г. Курзанов говорил мне, что жаль арестованных у нас в селе эсеров, что это лучшие люди – они стояли за народ, а советская власть поступает беззаконно.
Подсудимый Курзанов отрицает.
Свидетель Г.: В 1937 г. Курзанов говорил мне: «Вот, Карпыч, раньше всего было много, жилось лучше, а сейчас этого нет». Этот разговор был в лесу, около мастерской.
Подсудимый Курзанов отрицает.
Судебное следствие ничем не пополняется и объявляется законченным.
В последнем слове подсудимые ничего не сказали.
Суд удаляется на совещание.
Оглашается приговор. Председательствующий разъясняет сущность приговора и порядок и сроки обжалования.
Судебное заседание объявляется закрытым».
Вынесенный приговор гласил:
«Курзанова Фёдора Макаровича и Корнюшина Василия Ивановича на основании ст. 58-10-ч. 1УК подвергнуть лишению свободы с отбытием в исправительно-трудовых лагерях сроком на восемь лет каждого и дополнительно поразить в избирательных правах сроком на пять лет каждого.
Судебные издержки взыскать с осуждённых».
Курзанов и Корнюшин обжаловали приговор, но постановлением Спецколлегии Верховного суда РСФСР от 17 августа 1938 г. приговор был оставлен в силе.
Если сравнить то, что зафиксировано в протоколах допросах свидетелей во время следствия, с тем, что они говорили на суде, то выясняется, что лишь свидетель Р. повторил свои обвинения в антисоветской агитации. Все остальные, как мне показалось, просто забыли, что они «говорили» раньше, растерявшись в атмосфере судебного зала.
А теперь я хочу обратиться к воспоминаниям Рогулькина С.П.. Он, по словам моего руководителя, был очень любопытным и дотошным человеком. От его внимания редко что ускользало. Сама его поездка на суд в Усмань была смелым по тем временам поступком. Вот как он об этом рассказывает:
«Судили Курзанова и Корнюшина в Усмани. Туда должны были ехать свидетели. Решил поехать и я: судьба тестя мне небезралична. Свидетелями были свои же односельчане: К., Д., Б., Г.».
Тут мне хочется сразу «прервать» воспоминания Рогулькина С.П.. Дело в том, что он перепутал двух свидетелей – Р. и К. К. на суде не был («по причине ранения ноги» - так сказано в деле). Эта путаница не случайна: и Р., и К. были одинаково рьяны в разоблачении курлакских «врагов народа», поэтому память Рогулькина С.П. зафиксировала их как одно лицо. В его воспоминаниях о суде слова Р. «говорит» К..
«Приезжаю я поездом на станцию Графская, а все четыре свидетеля уже там, ждут поезда на Усмань. Присоединяюсь к ним. Свидетели ёрзают: сознание того, что придётся «топить» своих односельчан, наверное, грызёт их. Приходит поезд, мест нет. К. бежит в милицию при станции, там им обещают помочь и посадить в ближайший поезд. Я понимаю, что меня с собой в компанию не возьмут: не нужны им были лишние глаза из Курлака.
Пошёл к машинисту паровоза. Свидетели, увидев, что я удалился, наверное, облегчённо вздохнули: отстал ненужный очевидец их «показаний».
Выходят на усманском перроне, а я им навстречу. Кто-то из четверых выругался, плюнул со зла в мою сторону. В суд мы шли разными дорогами.
Г. при допросе свидетелей по делу Курзанова сказал: «Сидим мы на ступеньках магазина, а он говорит: при царе лучше было.» То же говорил и Б.. А Д. словно в рот воды набрал, молчит, переминаясь с ноги на ногу. Cудья ставит ему вопрос и так, и по-другому, а он всё молчит. Выведенный из себя судья спрашивает: «Подтверждаете вы то, что раньше говорили на допросе?» Д. только кивнул.
Б. сказал: «Дело было на скирдовке. Корнюшин Василий Иванович – мастер класть скирды. Сидим мы, отдыхаем, а Корнюшин говорит: вот – тут работаем даром, а Станкевич деньги за эту работу платил бы».
К., как самый активный член правления колхоза, говорил последним, как бы подводил итог: «Эти люди влиятельные на селе, к ним прислушиваются, и при любой заварушке они сделают такую смуту, что могут разрушить колхоз». И всё другое в таком же духе.
Приговор был вынесен такой: за восхваление царского строя дать по 8 лет».
Меня очень позабавил рассказ Рогулькина С.П. о его путешествии в Усмань. Я живо представила себе лица «свидетелей», увидевших его на перроне. Семён Петрович говорит не совсем так, как сказано в протоколе. Во-первых, свидетель Р. по протоколу выступал не последним, а, наоборот, первым. Во-вторых, слова других свидетелей тоже не совсем совпадают с записанными секретарём суда. Это понятно: за 40 лет память выстроила для Рогулькина С.П. тот процесс так, как ему это казалось логичнее.
С другой стороны, секретарь суда, скорее всего, заносил в протокол не дословные высказывания свидетелей, а так, как это было положено по форме.
О дальнейшей судьбе Курзанова Ф.М. и Корнюшина В.И. можно опять-таки узнать из воспоминаний Рогулькина С.П.:
«Курзанов и Корнюшин оказались в Архангельской области, работали на бумажном комбинате. А в период войны, в 1942-43 годах, были расстреляны, так как власти боялись, что при возможности они перейдут к немцам. Все документы прислали в районный отдел НКВД. Об этом мне по секрету рассказал Сысовский Андрей Фёдорович, работавший в то время в Курлаке милиционером».
Последние документы дела № П-21529 относятся к началу 90-х годов ХХ века. Тогда в СССР шла перестройка, и дела на репрессированных стали по заявлению родственников пересматривать. Осуждённых безвинно реабилитировали. В областную прокуратуру обратился внук Курзанова Фёдора Макаровича Рогулькин Семён Петрович. Он – сын Рогулькина Семёна Петровича, оставившего такие ценные воспоминания. Ю.С. Рогулькин работал заместителем начальника планового отдела на воронежском заводе «Процессор». Под его обращением стоит дата 28 мая 1990 года. Он писал:
«Мой дедушка, Курзанов Фёдор Макарович, 1885 г.р., уроженец села Новый Курлак Аннинского района Воронежской области, в 30-е годы был репрессирован и погиб.
По имеющейся у меня информации его «забирали» дважды: в начале 30-х, а затем позднее. Совершенно очевидно, что это типичный случай тех времён – жертва плановых сталинских репрессий. Был он, по рассказам селян-земляков, настоящий крестьянин, исключительно трудолюбивый. Вырастил он восемь детей, многие из которых защищали Родину в годы войны.
Убедительно прошу стереть это тёмное пятно с прошлого моего деда и вернуть ему честное, доброе имя.
P.S. Очень прошу ознакомить меня с этим, наверное, «липовым», делом».
Как ответ на это обращение в деле помещено постановление Верховного суда РСФСР о прекращении дела и полной реабилитации Курзанова Ф.М. и Корнюшина В.И. от 23 января 1991 года.
Однако на просьбу ознакомиться с делом Ю.С. Рогулькину ничего не ответили. Но он был настойчив, поэтому написал в «органы» ещё раз, теперь в Управление КГБ СССР по Воронежской области:
«Мой дед, Курзанов Фёдор Макарович, 1885 г.р., колхозник из села Новый Курлак Воронежской области, дважды подвергался сталинским репрессиям. По моему ходатайству полностью реабилитирован (справка Воронежского облсуда 7с-234 П от 3.07.1990 г. и справка Верховного суда РСФСР № 5490 пс90пр от 8.02.91 г.). Убедительно прошу Вашего разрешения ознакомить меня (а возможно, в присутствии его сына Курзанова Н.Ф. или племянника Комлевского В.П. – оба пенсионеры) с его делом. Цель единственная – как можно больше информации о трагической гибели одного из корней нашего многочисленного рода. У Фёдора Макаровича, когда его «брали», было 8 детей, от которых сейчас более десятка внуков.
P.S. Где-то я прочёл, что подобные дела сейчас уничтожаются. Мне кажется, это делать можно только при отсутствии родственников. И я даже мысли не допускаю, что дело моего деда уничтожено. Даже прошу Вас (пусть будет прецедент) – чем уничтожать, лучше благодарно мне его подарить. Впрочем, ни на чём не настаиваю, а только очень прошу.
7.04.91 г. Рогулькин».
Дело Рогулькину Ю.С., конечно, не подарили, но ознакомили с ним. Оно (дело) до сих пор лежит в архиве. Только теперь доступ к таким делам закрыт почти полностью, так что нужно быть благодарным атмосфере гласности и демократии, которая была в стране в 90-е годы.
Я выделила в обращениях Ю.С. Рогулькина слова «тёмное пятно». Они мне кажутся очень верными.
Вряд ли когда удастся стереть его из истории России. Наверное, делать этого и не надо. Надо просто знать об этом пятне.
Я назвала свою работу «Парадокс Большого террора». Пришла пора объяснить, почему.
Одно из значений понятия «парадокс» в словаре русского языка определяется как «явление, кажущееся невероятным, неожиданным».
Дело на двух новокурлаковцев, начатое 24 февраля 1938 года, сплошь состоит из парадоксов. Вопрос «почему» тут возникает на каждом шагу:
- Почему в деле наступил месячный перерыв? Почему расследование продолжалось так долго?
Доказательств «вины» следователи собрали предостаточно. Я сравнивала это дело с похожими. Там достаточно было двух коротеньких свидетельских показаний и три-четыре дня, чтобы считать дело завершённым.
- Почему дело передали на рассмотрение в суд?
Обычной была передача подобных дел на «суд» так называемых «троек». Собранный следователями НКВД материал очень обширен для такого рода дел: показания дали 9 свидетелей, и их обвинения кажутся грозными и вполне достаточными для «доказательства вины» в период Большого террора.
- Почему дело рассматривали на открытом судебном заседании?
Хотели показать народу «истинное лицо» его «врагов»? Но я думаю, что народ, который присутствовал на том заседании, должен был бы гордиться теми, кого обвиняли. Ведь они – люди, которые всегда трудились, работали. Если они действительно говорили то, что им приписывают, то ими тоже надо гордиться. Они не побоялись этой ничтожной власти, они имели своё слово при себе и смело говорили правду, хотя прекрасно знали, что их за это ждёт. Они привыкли жить честно.
Был это показательный процесс? Если читать протокол судебного заседания, то может показаться, что были соблюдены все каноны демократического судопроизводства: обвиняемым объясняют их права, им дают право на последнее слово и разрешают обжаловать приговор.
- Почему столь «мягким» был приговор?
Я внимательно изучила «хронику Большого террора», опубликованную в № 74 газеты «30 октября» и не нашла в промежутке между февралём и июнем 1938 года ни одного постановления властей, которое указывало бы на какое-либо послабление к участи «врагов народа». То, что наговорили свидетели, в пять, а может, и в десять раз превышает количество компромата, достаточного для расстрела в год большого террора. К тому же у Курзанова Ф.М. и Курзанова В.И. было отягчающее обстоятельство – их уже осуждали по 58-й статье. «Благородство» суда кажется просто поразительным.
На все эти «почему» я не могу найти ответа. Видимо, были какие-то причины, до которых теперь не докопаться. Так сошлись звёзды, что какой-то механизм карательной машины не сработал.
Вот поэтому для меня дело на Курзанова Ф.М. и Корнюшина В.И. парадокс. Это действительно невероятное и неожиданное явление.
Само время Большого террора – это парадокс, потому что оно было невероятным, такого не должно быть в человеческом обществе.
Когда я закончила эту работу, то ещё раз ужаснулась от всего того, что узнала – о тех страшных злодеях, которые уничтожали беззащитных людей. Честно говоря, я почувствовала себя гораздо взрослее, совсем не той девочкой, что совсем недавно смотрела на историю сквозь розовые очки.
У меня есть младший брат Саша, который учится сейчас в третьем классе. Когда я опрашивала взрослых из своей семьи об отношении к Сталину, то решила почему-то спросить и его. Он ответил так: «Я не знаю этого Сталина. Ни разу не слышал про него. Но я видел, как дедушка читал большую книгу, а на ней был нарисован мужик с усами и крупными буквами написано: Сталин. Наверное, это был он нарисован. А кто он – Сталин?»
Я подумала: может, и хорошо, что Сашок ничего не знает о Сталине и что такое террор? Может, лучше ему об этом ничего и не знать?
Всё-таки я считаю, что он должен всё это знать. Я ему расскажу об этом так, как теперь понимаю сама.
1. «30 октября», № 74 2007 г. – Международное историко-просветительское, благотворительное и правозащитное общество «Мемориал», «Московский Мемориал».
2. 1937-й: статьи и документы. – Москва, РОДП «Яблоко», 2007 г.
3. Воспоминания Курзанова А.М. – Рукопись.
4. Воспоминания Рогулькина С.П. – Архив краеведческого кружка Новокурлакской школы.
5. Воспоминания Татаринской А.Я. - Архив краеведческого кружка Новокурлакской школы.
6. Глебов В. Кровавый песок дубовки – воронежцы в тисках НКВД. – Воронеж: «Кварта», 2004 г.
7. Из небытия. Воронежцы в тисках сталинщины. – Воронеж: Центрально-Чернозёмное книжное издательство, 1992 г.
8. Как наших дедов забирали… Российские школьники о терроре 30-х годов. – РОССПЭН, Москва, 2007 г.
9. Книга памяти жертв политических репрессий села Новый Курлак. – Музей Новокурлакской школы.
10. Материалы архивно-следственного дела № П-19644. - Архив краеведческого кружка Новокурлакской школы.
11. Материалы архивно-следственного дела № П-21529. - Архив краеведческого кружка Новокурлакской школы.
12. Мы все с одной деревни… - Общество «Мемориал» - Издательство «Звенья», Москва, 2006 г.
13. Ожегов С.И., Швецова Н.Ю. Толковый словарь русского языка. – Москва, 2006 г.
14. Устные источники:
