Издательство «Азбука» представляет исторический роман Сантьяго Постегильо «Рим — это я» (перевод Надежды Беленькой).
Порой один человек меняет ход истории, при жизни становится легендой, а после смерти — недосягаемым образцом для подражания. Порой на свете рождаются подлинно эпические персонажи, и один из них — Юлий Цезарь, фигура многогранная и сложная, защитник народа и борец с элитами, который превратился в диктатора и за свое стремление к власти поплатился жизнью. Впрочем, в 77 году до н. э. Рим еще не знает, до чего важен окажется этот юноша для государства. И беспринципный и жестокий сенатор Долабелла, бывший губернатор Македонии, готовясь предстать перед судом, ничуть не нервничает: казалось бы, неопытный двадцатитрехлетний обвинитель по имени Гай Юлий Цезарь не представляет ни малейшей угрозы... Сантьяго Постегильо, филолог и лингвист, дотошный исследователь и энергичный рассказчик, автор исторических бестселлеров, посвященных истории Древнего Рима, всю жизнь готовился написать цикл о Юлии Цезаре. «Мне казалось, право писать о нем я должен заслужить», — говорит он. «Рим — это я», судебный триллер, который понравился бы Джону Гришэму, и красочная фреска в лучших традициях жанра исторического романа, — первая книга цикла, и в ней речь идет о малоизвестном эпизоде биографии Цезаря. Здесь Цезарь, еще молодой человек, терпит поражения — и всё равно выходит победителем, впервые добиваясь признания масс. Здесь вновь кипят сражения, выигранные две тысячи лет назад, и оживают ораторы, соревнующиеся в красноречии, на котором мы учимся по сей день. Здесь сердца людей, чью биографию изучают школьники и академики, снова полны нежности и страсти, а жизни тех, кто борется за справедливость, опять, как испокон веков, угрожает опасность.
Предлагаем прочитать фрагмент романа.
LXXIII
ГРАЖДАНСКИЙ ВЕНОК
Остров Лесбос, под стенами Митилены
Палатка проквестора
78 г. до н. э.
Цезарь открыл городские ворота, и римляне взяли Митилену. Очевидно, Феофан обо всем договорился с Лукуллом: вождь местной аристократии отныне не имел ничего общего с войском Анаксагора, присланным Митридатом. Он объявил Митилену жертвой захватнических и антиримских устремлений Митридата Понтийского. А ее жители вовсе не собирались бунтовать против римлян, их вынудил Анаксагор.
Лукулл согласился сотрудничать с Феофаном, но не верил его оправданиям. Он знал, что митиленцы все это время служили двум господам, и приказал разграбить город. Легионеров нужно было чем-нибудь утешить после стольких месяцев осады и стольких потерь: одни — солдаты из центурий Цезаря — погибли при взятии ворот, другие пали в битве с фалангой Анаксагора.
Феофан согласился на разграбление города, но в награду за его сотрудничество Лукулл обещал сохранить жизнь обитателей Митилены и не сжигать ее дотла. Наказание было суровым, и тем не менее Феофан убедил горожан пойти на сделку.
— Если бы мы вели переговоры с Суллой, а не с Лукуллом, Митилена уже полыхала бы, — сказал он, — как Афины несколько лет назад.
Теперь он торговался об условиях грабежа в палатке проквестора, пытаясь установить кое-какие ограничения.
— Как долго продлится грабеж? — спросил он.
Но прежде чем Лукулл ответил на вопрос, в палатку вошел Цезарь.
— Простите за вторжение, — начал молодой трибун. — Меня вызвал к себе проквестор, и никто не предупредил, что у него посетитель.
Он знаком дал понять, что готов выйти и подождать за пределами палатки, пока переговоры с вождем местной знати не завершатся.
Феофан посмотрел на него с недоверием: это был тот самый начальник, который отважно сражался и взял митиленские ворота, а значит, именно из-за него город оказался в руках римлян.
— Останься, трибун, тебе незачем выходить. — Лукулл повернулся к Феофану и повторил последний вопрос: — Ты хочешь знать, как долго продлится грабеж?
— Да, — быстро ответил Феофан, которому не терпелось узнать, насколько суровой будет месть римлян за их переход к Митридату.
Лукулл отпил из кубка, стоявшего перед ним на столе, искоса взглянул на Минуция Терма, который также был в палатке, и наконец ответил:
— Грабеж продлится до тех пор, пока не вспыхнет пожар.
Феофан недоуменно моргнул.
— Пожар? Какой пожар? — наивно спросил он.
— Пожар в Митилене, разумеется, — уточнил Лукулл с довольной улыбкой, видя, что очевидное для него кажется немыслимым собеседнику.
— Но... но... мы так не договаривались, — возразил Феофан, внезапно вспотев.
Присутствовавший при разговоре Цезарь хмурился. Он прикусил язык, чтобы не вмешаться.
Феофан сделал последнюю отчаянную попытку предотвратить разрушение города.
— Если бы я в самом деле подстрекал народ к мятежу, вы бы до сих пор сражались в уличных боях и понесли бы гораздо большие потери. — В этот миг он осознал, что все могло быть куда хуже. — А жители? Не собираешься ли ты убить всех нас?
Наступила тягостная тишина.
Лукулл поставил кубок на стол.
— Если в этом не будет необходимости, убивать вас никто не станет.
Феофан смотрел в землю; он учащенно дышал, судорожно ища веский довод, могущий предотвратить уничтожение Митилены. Наконец он снова поднял взгляд и, не сводя глаз с проквестора, угрожающе пробормотал:
— Если ты подожжешь город, я отправлюсь по всему Востоку и стану рассказывать, что Луций Лициний Лукулл не сдержал своего обещания. Вы ни с кем не сможете договориться. Ни с кем.
Угроза не слишком испугала Лукулла. Он ответил с величайшим спокойствием:
— А если я убью тебя, ты никому ничего не расскажешь, не так ли?
— Значит, ты все решил: нарушишь данное тобой слово, подожжешь город и убьешь всех нас.
— Я вовсе не собираюсь убивать жителей Митилены, но если ты будешь угрожать мне и дальше, твоя смерть станет неизбежной, а твоя казнь заткнет рты оставшимся в живых. Пожар необходим. Я должен показать, что Рим не потерпит перехода городов на сторону Митридата. Война с понтийским царем будет долгой, и все должны видеть, что мы предельно тверды. Для всех и...
— Возможно, поджог — не лучшее решение, проквестор, — неожиданно для присутствующих перебил его Цезарь.
Все оглянулись на трибуна: Феофан — с проблеском надежды в глазах, Минуций Терм — с удивлением, Лукулл — с раздражением и одновременно с любопытством.
— Ах вот как? — Проквестор покосился на Терма. — Оказывается, наш юный трибун не только отважен в бою, он еще и умелый переговорщик.
Цезарь понимал, что не следует перебивать старшего по званию, но, поскольку он уже это сделал, лучше было высказаться до конца.
— Пожар в греческих Афинах ничего никому не доказал, — сказал Цезарь и, прежде чем Лукулл успел возразить, продолжил: — Да, Греция досталась Сулле, но с тех пор весь Восток считает римлян жестокими и вероломными. Это позволило Митридату убедить местное население в том, что он вовсе не тиран, думающий только о своих честолюбивых замыслах, но освободитель, единственный владыка, способный противостоять грозному гиганту, которым сделался Рим в глазах многих, очень многих. Проквестор может поджечь Митилену или весь Лесбос, и это, несомненно, вселит в людей ужас, но ужас не поможет создать союз, благодаря которому мы могли бы властвовать на всем этом огромном пространстве и который стал бы залогом прочного мира.
— Ради всех богов, неужто мы можем оставить безнаказанным восстание в Митилене, длившееся так долго?! — воскликнул Лукулл. — Ты ведь предлагаешь это, трибун? Возможно, ты в самом деле открыл городские ворота, но сейчас ты рассуждаешь о владычестве Рима на Востоке, а это не твоего ума дело, юноша.
Цезарь не унимался и продолжал говорить.
Феофан удивлялся: этот начальник спорил со всемогущим римским проквестором на Востоке как равный с равным. Феофан слышал рассказ о нем, ходивший по лагерю: в недалеком прошлом этот молодой начальник схлестнулся с самим Суллой. Видя, как Цезарь решительно и непринужденно разговаривает с проквестором, он начал думать, что это, возможно, правда.
— Нет, нельзя оставлять безнаказанным восстание, подобное митиленскому, — рассуждал Цезарь, — но нужно искать золотую середину, среднее между твердостью и жестокостью, властью и тиранией. Ганнибал относительно быстро завладел Испанией, усиливая мощь своего войска договорами и соглашениями, заключенными с иберийцами. Он даже женился на иберийке по имени Имилька, чтобы сделать крепче связь между ним и его подданными-иберийцами.
Лукулл рассмеялся:
— Уж не предлагаешь ли ты мне жениться на местной женщине? Не знаю, решусь ли я после двух браков на третий, — заметил он, не принимая всерьез доводы своего юного собеседника. Внезапно он прекратил смеяться, пристально посмотрел на Цезаря и добавил: — Заканчивай, раз уж начал. Выкладывай все, что думаешь.
Цезарь кивнул.
— Я не имею в виду, что проквестор обязан вступать в брак, это лишь пример готовности к соглашению, которую Ганнибал проявлял при захвате чужих земель, не желая постоянно применять силу и выказывать жестокость. Жестокость порождает злобу, а злоба ведет к восстаниям на завоеванных территориях. Сципион действовал подобно Ганнибалу: прибыв в Испанию, он осадил Новый Карфаген, тамошнюю столицу карфагенян, и взял ее, но одновременно освободил иберов, взятых в плен карфагенянами. Сципион дал иберам несколько ожесточенных сражений, но после победы проявил великодушие и за короткое время добился господства над всей Испанией.
— Это доказывает, что Ганнибал даже женитьбой на иберийке не добился прочных союзов, основанных на сочетании силы и великодушия, — возразил Лукулл; он горячился, спор затронул его за живое.
— Но Сципион использовал те же приемы. Митридат прибегает лишь к силе, а если действовать только силой, борьба за Восток не закончится никогда — так было, когда Катон сменил Сципиона в Испании и прошел по всей стране, подчиняя ее огнем и кровью. Нам потребовались десятилетия, чтобы вернуть власть над Испанией. Здесь то же самое: если сжечь Митилену, слава Митридата как освободителя, в противоположность Риму, только вырастет. Если же обойтись с поверженной Митиленой великодушно, другие города Востока могут перейти на нашу сторону и тем самым ослабить понтийского царя... при меньшем числе сражений и убитых легионеров.
Лукулл склонил голову.
— Возможно, твои слова... — начал он, но не стал озвучивать все свои мысли, переведя разговор в другое русло. — Испания сейчас охвачена бунтом, — заметил он, имея в виду восстание во лаве с Серторием и прочими популярами, укрывшимися там.
— Это не восстание иберов, — возразил Цезарь. — Нынешние события в Испании, это... — он тщательно подбирал слова, — продолжение незавершенного противостояния между популярами, требующими преобразований, и оптиматами, решительно настроенными против новшеств. Какие уж там иберы.
Лукулл снова кивнул.
— Возможно, ты прав, — согласился он, — но есть еще кое-что: моим людям нужны золото и женщины. Как ты собираешься решить эту проблему, не грабя и не поджигая город и не поимев их дочерей, жен и рабынь? Или ты предлагаешь мне после стольких месяцев осады оставить солдат без вожделенной добычи? Не получится ли так, что мне покорятся восточные города, зато мое собственное войско будет против меня?
Цезарь повернулся к Феофану. Тот понял и мигом вступил в разговор:
— Я соберу в Митилене огромное количество золота и серебра и передам проквестору, чтобы он распределил их между своими солдатами. А женщин для римлян можно купить у киликийских пиратов. Грабить не придется. Золото и серебро сами потекут вам в руки. Женщины прибудут через несколько дней. Легионеры останутся довольны.
— Никаких грабежей и поджогов, — повторил Лукулл так, будто сам в это не верил. — Слухи о нашем великодушии облетят весь Восток и помогут ослабить Митридата.
Проквестор говорил сам с собой, приводя в порядок собственные мысли. Затем кивнул.
— Ладно, будь что будет, — согласился он и, взглянув на вождя местной знати, объявил окончательное решение: — Завтра мне понадобится много золота и серебра, чтобы раздать все это моим воинам. Деньги успокоят их на несколько дней, но женщин надо завезти как можно скорее.
— Все будет сделано так, как мы договариваемся, проквестор! — воскликнул Феофан недоверчиво и радостно.
Его город был на грани сожжения, женщин собирались изнасиловать, а его самого — казнить. И вдруг все изменилось. Они разорятся, отдав свое золото и серебро римлянам и потратив то немногое, что останется, на покупку рабынь у киликийских пиратов, но все это со временем можно восполнить, и они непременно восполнят. А вот от грабежей, пожара, смертей и множественных изнасилований не оправятся целые поколения.
Феофан поклонился пропретору и проквестору, повернулся, внимательно посмотрел на молодого трибуна, неожиданно вставшего на его защиту, и вышел из палатки.
Цезарь знал, что этот человек, Феофан, запомнит его лицо навсегда. Только время покажет, к лучшему это или к худшему, если когда-нибудь пути их снова пересекутся.
Лукулл посмотрел на раба, и тот наполнил его кубок вином.
— Ты вызвал меня, проквестор, — начал Цезарь, — и, вероятнее всего, не ради переговоров с предводителем митиленской знати. Причина в другом.
— Верно, — подтвердил Лукулл, — только, пожалуйста, расслабься. Битва окончена, и споры о том, поджигать город или не поджигать, тоже остались позади, — приветливо продолжил он, сидя на удобной кафедре и потягивая вино.
Чем больше он размышлял о словах Цезаря, тем больше ему нравился этот новый образ действий после взятия Митилены.
Однако отважного трибуна и, судя по всему, проницательного переговорщика он действительно вызвал по другому поводу. Теперь Лукулл понимал, что юноша в самом деле сумел уговорить царя Вифинии предоставить римскому флоту корабли, не потакая его плотским желаниям. Учитывая его ораторское мастерство, это казалось Лукуллу вполне возможным.
На столе стояло еще несколько кубков и блюдо с красными фруктами.
— Выпей с нами, — предложил Цезарю Лукулл.
Цезарь задумался, но все-таки сохранить свою жизнь ему хотелось больше, чем угодить Лукуллу.
— Я... устал, проквестор, — неожиданно ответил он. — Предпочитаю не пить.
Лукулл нахмурился.
На самом деле начальник не предлагает, а приказывает.
Терм в изумлении воззрился на молодого трибуна. Он начинал верить легендам о нем: в то, что Цезарь отказался развестись со своей женой по велению Суллы, бежал из Рима и несколько месяцев скрывался, пока не подхватил болотную лихорадку в глубинной местности Италии.
Лукулл поднес ладони к губам, отнял их и продолжил, как бы не заметив дерзости Цезаря:
— Ты храбро сражался. Ты не следовал моему замыслу в точности. Ты изменил его без спроса, но итог превзошел все ожидания. Главная цель — сдача города — достигнута. Кроме того, ты спас жизнь начальнику, этому твоему другу-трибуну... как его имя?
— Лабиен, Тит Лабиен, проквестор, — ответил Цезарь.
— Верно, Лабиен, — повторил Лукулл. — Все это, несомненно, делает тебя достойным военной награды. Ты повел себя мужественно и спас жизнь другого начальника во время боя, а значит, заслужил гражданский венок. Эту награду я тебе и вручу.