Издательства «КоЛибри» и «Азбука-Аттикус» представляют книгу Тесс Уилкинсон-Райан «Махинаторы и жертвы. Победи страх и верни контроль над своей жизнью» (перевод Ирины Никитиной).
Как страх оказаться одураченным мешает нам сделать правильный выбор? Почему из-за него мы отказываемся принимать участие в общественной жизни? Книга Тесс Уилкинсон-Райан, профессора юридического факультета Пенсильванского университета и доктора психологических наук, покажет вам, как простой инстинкт избегания мошенничества разрушает жизни, порождает стереотипы и поддерживает иерархические отношения.
Предлагаем прочитать фрагмент книги.
«Дилемма заключенного»
В отношениях с моими студентами нам удается сохранять баланс сил, как это предусмотрено организационной структурой университета, однако в других случаях борьба за власть, статус и авторитет происходит, как в игре «Общественное благо», представляющей собой общество в миниатюре. В 1965 году математик Джон Нэш решил проверить классическую теорему одурачивания в эксперименте с реальными людьми. Нэш известен как автор равновесия Нэша, фундаментальной концепции в теории игр, согласно которой игра окончена, если ни один игрок не может увеличить свой выигрыш, в одностороннем порядке изменив стратегию, если при этом другие игроки своих стратегий менять не будут. В это время Нэш работал в корпорации RAND (в декабре 2023 года Министерство юстиции Российской Федерации объявило корпорацию RAND нежелательной на территории России), и единственными, кого они его помощники смогли привлечь в качестве участников эксперимента, оказалась группа секретарш. Экономисты из команды Нэша познакомили испытуемых с условиями самой известной экономической игры «Дилемма заключенного».
С точки зрения экономической теории «Дилемма заключенного» представляет собой условную сделку с матрицей выигрыша, для получения которого каждый из двух игроков принимает самостоятельное решение, по принципу игры «Ястребы и голуби» (Game of Chicken), или, проще говоря, кто первым струсит. Выиграет или проиграет участник, зависит от того, что победит — стремление сотрудничать или страх быть обманутым, поскольку каждый понимает, что он получит больше, если предаст другого, нежели в том случае, если он будет сотрудничать.
Для большей наглядности в игре использовался сюжет о двух заключенных. Два сообщника действительно совершили преступление, в котором их обвиняют. Их содержат в разных камерах и допрашивают по отдельности. Окружной прокурор говорит каждому из них, что стандартное наказание за такое преступление — десять лет, однако у обвинения недостаточно улик. Он предлагает каждому из них сделку: дать показания против своего сообщника (сдать его) и избежать заключения, в то время как второй сообщник получит полный срок. Если оба будут молчать, их преступление будет квалифицироваться по более легкой статье и каждый из них получит меньший срок — два года. Если же они станут свидетельствовать друг против друга — то есть оба согласятся на сделку, — обоим скостят срок до пяти лет.
Итак, экономисты RAND* рассадили участников по разным комнатам, распределили их по парам в соответствии с присвоенными номерами и попросили каждого кратко изложить, как он поступит (разумеется, результаты игры оценивались в денежных выплатах, а не в тюремных сроках): будет действовать в общих интересах или предаст?
Экономисты были уверены, что знают, как должны и будут поступать игроки. Каждый предпочтет предать другого, независимо от того, какую тактику выберет его напарник. Если мой партнер собирается меня сдать, я поступлю так же и получу пять лет; если он сдаст меня, а я буду молчать, я получу полных десять лет, что, конечно, хуже. Ну а если мой партнер промолчит, то я получу два года, если поступлю так же, и выйду на свободу, если сдам его. Снова получается, что мне лучше дать показания против него. Иначе говоря, равновесие Нэша состоит в том, что, если оба предают, оба получают поровну — по пять лет.
Действия участников эксперимента зачастую шли вразрез с прогнозами экономистов. Испытуемые предпочитали сотрудничать (отказывались давать показания), и это повторялось так часто, что один из организаторов обвинил их в том, что они не желают играть по правилам. Я полагаю, что они представляли себе иерархию отношений в игре так же, как Джон Орбелл и Робин Дос, занимавшиеся изучением стратегий принятия решений:
Эффективность [«Дилеммы заключенного»]16 объясняется тем, что она метафорически отражает иерархию взаимодействия в общепринятом понимании: (1) отношения сотрудничества выгодны всем участникам — совместные усилия в совокупности приносят более продуктивные результаты, чем любые другие; однако (2) использование одним участником намерения другого сотрудничать может оказаться более выгодным, нежели взаимное сотрудничество; и (3) в отношениях сотрудничества всегда есть риск быть обманутым тем партнером, который захочет поживиться за чужой счет.
Большинству людей импонирует идея совокупного выигрыша, однако при этом есть опасения, что, рискнув, можно стать жертвой того, кто воспользуется преимуществом. Наиболее предпочтительный исход игры для меня возникает тогда, когда я и мой партнер решаем сотрудничать. Наименее предпочтительный — если я сотрудничаю, а мой партнер отказывается. Кто же тогда идет на риск? Кто, в надежде получить общую выгоду, рискует оказаться в дураках?
Сорок лет спустя психологи вновь устроили эксперимент с игрой «Дилемма заключенного». Как и в других играх, участники получили стандартные матрицы выигрышей — таблицы, по которым можно было проследить, что сотрудничество может принести выгоду, однако вместе с тем каждый понимал, что его выгода (возможно) будет больше, если он обманет других. В этом эксперименте участникам сообщили, что в новой версии игра называется «Сообщество» (Community) или «Уолл-стрит». Те, кто играл в «Сообщество», демонстрировали высокий уровень сотрудничества, около 70 %. Однако в «Уолл-стрит» процент сотрудничества был в два раза ниже. Игра все та же, но названия разные.
Дав игре название «Уолл-стрит», ее создатели не стремились уличить игроков в жажде наживы, однако именно такого эффекта они и добились. Название действует как стимул, возникает так называемый прайминг, когда наши воспоминания или ассоциации в ответ на некоторый стимул непроизвольно влияют на наше восприятие и дальнейшие действия. Содержащийся в названии намек на алчность и жажду наживы — скрытое предостережение о том, что вас ждет игра, построенная на обмане, а в таких играх свои правила. Те, кто играл в «Сообщество», а также участники эксперимента в корпорации RAND*, скорее всего, согласились бы с тем, что, выбирая альтруистичное, неэгоистическое поведение сотрудничества, они принимали «правильное» решение с точки зрения моральных принципов.
Однако одна из причин, по которой люди с такой легкостью готовы обвести другого вокруг пальца, заключается в том, что никто не просит их принять «неправильное» решение. Им лишь говорят, что они неправильно поняли правила — здесь нормой является не сочувствие, а сообразительность. Сообразительность имеет свои правила, подробно описанные в работе психологов из Принстонского университета Дейла Миллера и Ребекки Рэтнер, в которой они рассуждают о «норме личного интереса». Они отмечают, что существует негласная социальная норма, в рамках которой сообразительные и действующие в своих интересах люди вызывают всеобщее уважение и восхищение.
Сама по себе идея нормы личного интереса казалась несколько спорной. «Зачем вообще говорить о какой-то “норме” личного интереса?» — спрашивали те, кто критиковал ее. Это все равно, что утверждать, что мы пьем воду, потому что существует норма восполнения дефицита воды. Люди пьют воду, потому что для них естественно хотеть пить; это не социальное явление, для сохранения которого требуются нормы. Аналогичным образом можно рассуждать о том, что люди действуют в своих интересах — хотят выиграть или обогатиться, — потому что это то, чего каждый хочет для себя; есть в этом какая-то логическая тавтология. Можно с уверенностью сказать, что золотое правило нравственности существует и называется так потому, что мы прибегаем к нему каждый раз, когда приходится убеждать людей отказаться от их природной склонности к эгоизму.
Однако, если рассматривать идеи Рэтнер и Миллера в контексте одурачивания, все становится совершенно понятно. Простак — доверчивый, покладистый и отзывчивый — совсем не образец добродетели, а просто дурак. Общество осуждает скупость и стяжательство, но сообразительных и ловких принято уважать. Люди боятся «разочарования, подозрений и унижения», если окажутся уязвимыми, столкнувшись с экономической эксплуатацией.
Норма личного интереса самым неожиданным образом влияет на поведение. Американцам, которые в принципе не скупятся на благотворительные пожертвования, гораздо комфортнее сказать, что они делают это из эгоистических побуждений, нежели открыто признаться в альтруизме. Они называют свои пожертвования на благотворительность личными инвестициями наподобие добровольных взносов в медицинские исследования того или иного заболевания, которые делаются, когда им страдает кто-то из родственников. На Рэтнер и Миллера во многом повлияло исследование Роберта Вутноу, профессора социальных наук из Принстонского университета, которому пришлось столкнуться с подобным отрицанием альтруизма во время работы над книгой «Дела милосердия» (Acts of Compassion). Он отмечал, что многие из тех, кто занимается благотворительностью, отказывались называть свои благие порывы проявлением сочувствия и объясняли их примерно так: «Мне надо было чем-то занять себя» или «Это был повод выйти из дома». Люди стесняются в глазах других выглядеть слишком сердобольными «благодетелями человечества». Рэтнер и Миллер показали, что групповые решения — то есть решения, принятые социумом, — более эгоистичны, чем решения, которые каждый принимает самостоятельно. Тот, кто серьезно воспринимает норму личного интереса, на публике поступает более эгоистично, чем в отсутствие давления со стороны общества.
Когда игра «Дилемма заключенного» была переименована в «Уолл-стрит», игроки уловили сигнал: здесь главное правило — соображай хорошенько, не дай себя облапошить.
В фильме «Отпетые мошенники» (Dirty Rotten Scoundrels), который мы в детстве смотрели по нескольку раз в год, взяв напрокат кассету, есть эпизод в вагоне-ресторане, в котором аферист — персонаж Стива Мартина — демонстративно заказывает только воду, стараясь привлечь внимание и вызвать жалость доброй женщины. Он объясняет ей это тем, что копит деньги для своей больной бабушки, которую почитает и боготворит, потому что именно от нее он получил урок христианского благочестия: «Лучше быть добрым и правдивым, чем не быть таковым». В моей семье эта фраза вызывала бурную реакцию. Какая пошлость! Что за насмешка!!! Сейчас я понимаю, что тогда мы просто не уловили иронию. Риторика одураченного заставляет его все время задаваться вопросом: а что, если быть добрым и правдивым не лучше? Что, если именно это делает тебя дураком?
Каждый день нам приходится принимать сотни решений, учитывая социальные нормы и ценности. Должен ли я делиться с другими? Давать деньги? Уступать место? Социальные нормы действуют избирательно и незаметно, что существенно влияет на наше поведение. Из страха опростоволоситься, оказавшись дураком в глазах других, мы не позволяем кому-то втиснуться перед нашей машиной на дороге, экономим на чаевых, отказываемся прикрыть коллегу, которому в очередной раз надо уйти пораньше с работы. Эти мелкие проблемы, с которыми мы сталкиваемся на бытовом уровне, являются символическим отражением того, что происходит в социальной сфере, политике и культуре.
Каким образом страх оказаться в дураках может повлиять на потребность оказывать гуманитарную помощь другим странам? На то, как мы относимся к настойчивым просьбам мигрантов о предоставлении убежища? Принимаем меры перераспределения доходов, относимся к выборам, образованию — во всех этих сферах не раз звучали обвинения в попытках обмануть систему с помощью фальсификации налоговых деклараций, подтасовки результатов голосования, фальшивых обращений. Это все примеры того, как сугрофобия вытесняет истинные гражданские ценности, когда естественному стремлению защитить слабых препятствует страх того, что один недостойный благополучатель может обмануть всех.
*В декабре 2023 года Министерство юстиции Российской Федерации объявило корпорацию RAND нежелательной на территории России.