Институт демографии Государственный университет Высшая школа экономики | ||
ЭЛЕКТРОННАЯ ВЕРСИЯ БЮЛЛЕТЕНЯ | ||
101000, Москва, Покровский бульвар, д. 11; Факс (495) 628-7931 |
Задержки заработной платы, пожалуй, самый необычный элемент российской системы оплаты труда. Это один из немногих ее аспектов, который активно изучался и которому посвящено большое число исследований как российских, так и зарубежных авторов [1]. С теоретической точки зрения их можно рассматривать как специфическую форму принудительного беспроцентного кредитования работниками своих предприятий, при которой сроки погашения определяются самими заемщиками. С практической — как дополнительный инструмент гибкости, издержки использования которого в ситуации 1990-х годов оказались ниже, чем издержки применения других — более стандартных — инструментов приспособления. Этот механизм, спонтанно нащупанный участниками рынка, очень быстро получил повсеместное распространение и стал широко использоваться предприятиями любых размеров, отраслевой принадлежности и форм собственности. Невыплаты превратились в один из главных способов адаптации российского рынка труда к многочисленным негативным шокам переходного периода.
Российская экономика столкнулась с проблемой задолженности по заработной плате практически сразу после запуска программы радикальных рыночных реформ — в первые месяцы 1992 года. Сначала ее легко было принять за случайную аберрацию, обусловленную чисто техническими причинами, а именно — физической нехваткой наличности. Правительство и Центральный банк не успевали печатать деньги и развозить их по регионам, поскольку не ожидали стремительного инфляционного рывка, который последовал за решением об освобождении цен. Из-за нехватки наличности без своевременной оплаты оставались миллионы работников как коммерческого, так и бюджетного секторов. Однако параллельно заработал иной механизм: предприятия, чья продукция в изменившихся условиях не находила спроса, начали энергично осваивать практику недоплаты собственному персоналу. Вместо прогнозировавшегося всеми всплеска безработицы российское правительство столкнулось с неожиданной эскалацией невыплат. Оно оказалось совершенно не готово к этому ни институционально, ни политически. Его усилия по борьбе с задержками заработной платы никогда не отличались особой последовательностью и были с самого начала парализованы страхом перед перспективой массовой безработицы. Фактически оно предпочло обменять безработицу на долги по заработной плате.
Зрелым рыночным экономикам феномен невыплат практически незнаком (во всяком случае, если говорить о деятельности крупных и средних фирм) [2]. Хотя с этой проблемой довелось столкнуться ряду стран Центральной и Восточной Европы, там она имела достаточно краткосрочный характер и успешно преодолевалась на ранних этапах реформ. Фактически ареалом ее распространения оказались Россия и некоторые другие государства бывшего СССР. В кризисный период задержки заработной платы укоренились в них настолько, что приобрели статус социальной нормы [3].
В рыночных экономиках снижение или замораживание заработной платы обычно происходит под давлением возросшей безработицы. Российский рынок труда открыл более прямой и быстрый механизм регулирования заработной платы, не нуждающийся в опосредующем звене в виде высокой безработицы. По сути задержки представляют собой крайнюю форму обеспечения гибкости в оплате труда [4]. По сравнению с менее экзотическим способом — снижением ставок — несвоевременные выплаты имеют несомненные преимущества с точки зрения работодателей. Во-первых, в этом случае не требуется формального пересмотра условий контракта: они меняются «по умолчанию». Стандартный трудовой контракт оговаривает не только сумму, но и время платежа. Фактически российские предприятия брали обязательства только по первому пункту, оставляя определение срока платежа на свое усмотрение. Во-вторых, если переход на более низкую заработную плату означает ее сокращение ex ante, то задержки в выплате — ее сокращение ex post. Оплата труда перестает быть фиксированной, и ее размер начинает колебаться вместе с результатами текущей деятельности предприятий. Фактически вся заработная плата в этих условиях становится переменной величиной! По существу речь идет о специфической схеме участия работников в убытках фирмы (в противоположность схемам участия в ее прибылях). В-третьих, если пересмотр ставок зарплаты представляет собой сложную и трудноосуществимую процедуру, то реализация решения об отсрочке зарплаты не требует много времени. В условиях резких и неожиданных перепадов рыночной конъюнктуры, характерных для переходной экономики, это немаловажное преимущество [5].
Эволюцию «зарплатных» долгов можно разделить на две резко отличных фазы — фазу их накопления (1992-1998 годы) и фазу их погашения (1999-2006 годы).
Первый, кризисный этап был отмечен быстрой эскалацией невыплат. Если в марте 1992 года (первая точка, по которой имеются данные) заработную плату задерживали около 20 тысяч предприятий (в промышленности — 5 тысяч), то к концу 1998 года их насчитывалось уже более 130 тысяч (в промышленности — свыше 13 тысяч) (рис. 1).
Для начального этапа реформ информация о численности персонала с недополученными заработками, к сожалению, отсутствует. О том, как менялся охват работников невыплатами, можно судить лишь по косвенному показателю — числу среднемесячных заработных плат, эквивалентному накопленной задолженности по оплате труда [6]. По нашим расчетам, значение этого показателя увеличилось с 5,3 млн. в начале 1992 г. до почти 53 млн. в конце 1998 г. (в промышленности — с 2,6 млн. до 18,7 млн.).
Сходная картина вырисовывается из динамики реального объема задолженности по заработной плате [7]. Для всей экономики в целом невыплаты в реальном выражении возросли с 14,6 млрд. рублей на старте реформ до 130-140 млрд. рублей в 1997-1998 годах.
Важным индикатором, позволяющим судить об экономической значимости невыплат, служит отношение просроченной задолженности по заработной плате к месячному фонду оплаты труда всех предприятий наблюдаемых отраслей. Как видно из рис. 2, если в 1992-1993 годах просрочки не достигали даже пятой части месячного фонда оплаты труда всех предприятий, то к концу 1998 года составляли свыше полутора месячных фондов. Другими словами, в пик кризиса рабочая сила обходилась российским предприятиям как минимум на 15-20% дешевле ее полной «контрактной» стоимости. Но поскольку заработную плату задерживали не все предприятия, действительная экономия, которую получали «неплательщики», была значительно больше. Если в 1992-1994 годах задолженность по заработной плате составляла около одного месячного фонда оплаты труда предприятий-должников, то в конце 1998 года достигала почти четырех. Фактически это было эквивалентно бесплатной работе их персонала в течение 4 месяцев в год, то есть за счет отсрочек им удавалось сокращать свои издержки на рабочую силу не менее чем на треть.
Лишь незначительная часть невыплат вызывалась недофинансированием из бюджетов всех уровней, тогда как основная их часть — отсутствием собственных средств предприятий. Даже в худшие годы вклад бюджетного недофинансирования составлял не более 20-25% от суммарной задолженности по заработной плате. За исключением бюджетной сферы, во всех остальных отраслях главными «неплательщиками» всегда выступало не государство, а сами предприятия (скажем, в промышленности бюджетным недофинансированием объяснялось, как правило, не более 4-5% всех невыплат).
Важно отметить, что во многих случаях недоплата носила избирательный характер. В наименьшей степени от невыплат страдали самые ценные с точки зрения менеджмента категории работников (с высокой квалификацией и высоким уровнем потенциальной мобильности), в наибольшей — социально уязвимые и слабо защищенные категории (с низкой квалификацией, длительным стажем работы на данном предприятии, с минимальными шансами на устройство в других местах). В результате невыплаты увеличивали и без того огромное неравенство в распределении доходов, сложившееся в российской экономике. По оценкам Х. Лемана, Дж. Уодсворта и Р. Емцова, в конце 1990-х годов при отсутствии задержек неравенство в заработках было бы меньше на 20-30% [8].
Накопление задолженности по заработной плате протекало крайне неравномерно, несколькими волнами, причем каждая последующая была сильнее предыдущих (рис. 3). Первая приходится на середину 1992 года, однако смягчение кредитно-денежной политики позволило достаточно быстро ее сбить, так что на протяжении следующего 1993 года показатели невыплат удерживались на относительно невысокой отметке. В 1994 году задолженность вновь начала нарастать, и приостановить ее дальнейшую эскалацию удалось только в 1995 г. Но настоящий «взрыв» произошел в 1996 году, когда и количество предприятий-должников, и число среднемесячных заработных плат, эквивалентное величине накопленной задолженности, и реальный объем невыплат увеличились в несколько раз (данные по промышленности подтверждают, что этот взрывной рост нельзя считать статистическим артефактом, связанным с расширением круга наблюдаемых отраслей). В 1997 году наступила своего рода стабилизация: хотя ситуация и не улучшалась, она, по крайней мере, перестала ухудшаться, а в самом конце этого года героические усилия правительства даже привели к погашению основной части задолженности в бюджетном секторе (реакция коммерческого сектора была гораздо более слабой). Однако возникшая передышка была недолгой: с первых же месяцев следующего года рост задолженности возобновился. Пик невыплат, который очевидным образом был связан с крахом на финансовых рынках, пришелся на август-сентябрь 1998 года. В эти месяцы было зафиксировано рекордное число предприятий-должников — почти 140 тысяч, число среднемесячных заработных плат, эквивалентное накопленной задолженности, достигло 80 млн. (рис. 3), а реальный объем задолженности превысил 200 млрд. рублей (рис. 4). Данные о численности работников с задержками заработной платы для этих «пиковых» месяцев отсутствуют, но, исходя из динамики других индикаторов, можно предположить, что она составляла не менее 27-28 млн. человек. (Другими словами, от невыплат страдали примерно три четверти всех работников, занятых на предприятиях наблюдаемых отраслей.)
Переломным моментом в эволюции невыплат стал августовский финансовый кризис 1998 года. С возобновлением экономического роста все основные индикаторы задолженности по заработной плате начали быстро улучшаться. Уже с сентября 1998 года стал уменьшаться реальный объем невыплат, с октября — число среднемесячных заработных плат, эквивалентное накопленному объему задолженности, с ноября — количество предприятий-должников. Даже объем задолженности в номинальном исчислении, начиная с октября 1998 года, пошел на убыль. К концу 2006 года количество предприятий-должников сократилось до 3,6 тысячи (в промышленности — до 0,8 тысячи), численность работников с недополученными заработками — до 0,4 млн. человек (в промышленности — до 0,1 млн. человек), число среднемесячных заработных плат, эквивалентное накопленной задолженности по оплате труда, — до 0,3 млн. (в промышленности — до 0,1 млн.), реальный объем невыплат — до 1,7 млрд. рублей (в промышленности — до 0,8 млрд.). В относительном выражении задолженность уменьшилась до менее 2% от месячного фонда заработной платы всех предприятий наблюдаемых отраслей (в промышленности — до 1,2%), а охват работников невыплатами до 1,1% (в промышленности — до 1,4%). За восемь лет энергичного экономического роста проблема невыплат утратила прежнее значение и практически сошла на нет [9].
В целом процесс погашения «зарплатных» долгов носил более линейный характер, чем процесс их накопления, никаких серьезных откатов назад в его развитии не наблюдалось. По сравнению с пиковыми значениями количество предприятий-должников уменьшилось к концу 2006 года почти в 40 раз, численность работников с недополученными заработками — в 50 раз, число среднемесячных заработных плат, эквивалентное накопленной задолженности по оплате труда, — в 300 раз, реальный объем невыплат — более чем 100 раз и даже их номинальный объем в 20 раз. В настоящее время механизм приспособления, столь активно использовавшийся российскими предприятиями в кризисный период, можно считать практически вышедшим из употребления.
Сегодня проблема задержек заработной платы сохраняет серьезное значение лишь для одной отрасли российской экономики — сельского хозяйства, где в конце 2006 года насчитывалось почти 2 тысячи предприятий-должников. Во всех остальных отраслях число неплательщиков измерялось сотнями или даже десятками (так, в образовании и здравоохранении насчитывалось чуть более 70 организаций, имевших задолженность перед своими работниками).
Как бы мы ни оценивали причины и механизмы задержек, можно утверждать, что они стали специфической формой гибкости заработной платы. В этом качестве они могли сложным образом взаимодействовать с переменной частью оплаты труда. В условиях глубокого спада в промежутках между главными шоками (1992 и 1994, 1995 и 1998 годы) они корректировали рост номинальной заработной платы. Как правило, предприятия начинали активно прибегать к невыплатам тогда, когда послешоковые ограничения оказывались для них настолько сильными, что осуществить подстройку к ним не удавалось даже за счет переменной части заработков, какой бы значительной она не была. Именно в эти периоды задержки выходили на первый план в качестве ключевого инструмента флексибилизации оплаты труда.
Ведущая роль в генерировании невыплат принадлежала таким факторам, как кризис неплатежей и низкая эффективность производств. Поскольку своевременно не выплаченные заработки не подлежали индексации, они просто-напросто «съедались» инфляцией. Чем выше оказывался рост цен, тем проще становилось предприятиям-должникам расплачиваться по своим обесценивающимся обязательствам. И наоборот: при его замедлении задержки начинали замещать инфляцию в качестве главного инструмента снижения реальной оплаты труда. Однако в посткризисный период эта зависимость, похоже, перестает действовать, и колебания в темпах роста цен уже не оказывают сколько-нибудь заметного влияния на динамику невыплат [10].
Вступление российской экономики в фазу подъема привело к резкому улучшению финансово-экономического положения большинства предприятий и создало необходимые условия для того, чтобы накопление «новой» задолженности прекратилось, а «старая» стала быстро рассасываться. Наглядное представление о связи этих процессов дает рис. 6, из которого видно, что колебания в количестве невыплаченных среднемесячных заработных плат были явно синхронизированы с колебаниями в физическом объеме промышленного производства.
О том же говорят данные ежемесячных опросов «Российского экономического барометра» (РЭБ) по промышленным предприятиям, относящиеся к 1998-2005 годам. В рамках опросов РЭБ респонденты сообщали о наличии у них задержек заработной платы и о доле работников, которым в течение предыдущего месяца не выплачивалось никаких «живых» денег. Как показывает рис. 7, динамика невыплат достаточно плотно следовала за динамикой показателей финансового «здоровья» предприятий. Так, сокращение доли неплательщиков заработной платы почти на 50 процентных пунктов (с 47% в конце 1998 года до 4% в конце 2005 года) сопровождалось увеличением доли предприятий, находившихся в «хорошем» или «нормальном» финансовом состоянии, также примерно на 50 процентных пунктов (с 26% до 75%). Доля работников, остававшихся без «живых» денег, сократилась за то же время с 24% до 2%.
Итак, на протяжении всего переходного периода российский рынок труда вел себя достаточно необычно — не так, как ожидалось на старте реформ, и не так, как вели себя рынки труда во многих других постсоциалистических странах. «Нестандартность» его поведения проявлялась прежде всего в том, что заработная плата демонстрировала исключительно высокую степень гибкости (например, реактивно реагируя как на отрицательные, так и положительные шоки), тогда как занятость менялась весьма замедленно.
Чтобы рынок труда мог функционировать в таком атипичном режиме, необходимо соблюдение двух ключевых условий. Действующие на нем механизмы должны, во-первых, способствовать стабилизации уровня занятости и, во-вторых, не слишком сдерживать свободное движение заработной платы на микроуровне ни вниз, ни вверх. Они должны, с одной стороны, тормозить колебания в занятости, придавая ей инерционный характер, а, с другой, повышать чувствительность заработной платы к внешним шокам. Примерная схема того, как это может происходить, представлена на рис. 8. Она, как мы увидим, дает достаточно точный функциональный «портрет» российской модели рынка труда.
Адаптация рынка труда | |||
Занятость (количественная подстройка) | Заработная плата (ценовая подстройка) | ||
Редкое использование вынужденных увольнений | Высокие издержки увольнения (жесткое законодательство о защите занятости) | Низкий порог заработной платы (МРОТ и пособия побезработице) | Привязка фиксированной части к МРОТ |
Активный наём, преобладание добровольных увольнений | Слабый инфорсмент | Высокая доля переменной части в структуре ЗП | Привязка переменной части к результатам деятельности предприятий |
Слабый «голос» работников (слабая переговорная сила) | Возможности использования «нестандартной» оплаты | ||
Информационная непрозрачность рынка труда | Отсутствие эффективного механизм координации | ||
Относительная устойчивость ◄▬▬ | ▬▬▬ Высокая гибкость |
Функциональные условия стабилизации занятости представлены в левой части схемы на рис. 8.
1) Высокие издержки, связанные с наймом и увольнением. Слабой чувствительности занятости к колебаниям в выпуске можно добиться, вменив предприятиям высокие издержки оборота рабочей силы — своего рода тормоза на ее целенаправленное перераспределение (реаллокацию). Чем выше эти издержки, тем медленнее происходит приспособление предприятий к изменениям в спросе на труд и тем сильнее инерция в численности занятых.
В России издержки в случае массовых высвобождений чрезвычайно высоки. К тому же они не дифференцированы в зависимости от специального стажа увольняемых [11]. Поэтому российские предприятия стремятся всячески избегать их, обращаясь к вынужденным увольнениям лишь в самых крайних случаях. Не удивительно, что даже в разгар кризиса частота таких увольнений была в российской экономике мизерной. Разовые выбросы на рынок труда больших масс «лишних» работников всегда оставались для нее абсолютно нехарактерными. Вместе с тем значительное сокращение реальных трудовых издержек в промышленности, наблюдавшееся в 2004-2006 годах на фоне быстрого экономического роста, практически не повлияло на сложившиеся темп и знак изменения занятости.
2) Слабая система правоприменения (инфорсмент). Однако при высоких издержках найма и увольнения, не только высвобождения должны были бы оставаться большой редкостью (как оно и было на самом деле), но и общий оборот рабочей силы должен был бы отличаться крайней вялостью. Но, как хорошо известно, российский рынок труда демонстрировал нечто прямо противоположное: на протяжении всего переходного периода на нем поддерживался интенсивный оборот рабочей силы, по масштабам которого он оставлял далеко позади рынки труда большинства стран ЦВЕ.
Ответ на вопрос, как же это было возможно в условиях чрезвычайно жесткого законодательства о защите занятости, достаточно прост: за счет слабости механизмов его инфорсмента. Пользуясь их неэффективностью, российские предприятия выработали множество неформальных или полуформальных способов по минимизации издержек оборота рабочей силы. «Смягчение» этих издержек достигалось путем ужесточения условий занятости для лишних или нежелательных работников, что побуждало их оставлять предприятия по собственной инициативе. Стимулировать отток таких работников удавалось также, «опуская» их оплату ниже ее альтернативной величины на внешнем рынке труда и тем самым подталкивая их к добровольному уходу [12]. Тем же целям служила и практика срочных трудовых договоров, обеспечивавшая сокращение численности персонала с минимальными издержками. Наконец, в российской экономике существовал обширный и непрерывно разраставшийся неформальный сектор, где законодательство о защите занятости практически не действовало и где издержки увольнения нередко приближались к нулю.
Активное использование таких обходных путей приводило к тому, что для большей части российских предприятий фактические издержки оборота рабочей силы оказывались не слишком обременительными. И поскольку избавление от «лишних» работников не требовало от них обычно ни больших финансовых затрат, ни длительного времени, они охотно нанимали новых работников, не опасаясь того, что в критической ситуации им не удастся их уволить. В результате в российских условиях относительная стабильность занятости обеспечивалась не замедленным выбытием рабочей силы, как можно было бы подумать, а ее достаточно активным наймом! Другое дело, что во многих случаях (особенно в период кризиса) это был повторяющийся наём на малопроизводительные, низкооплачиваемые рабочие места, где сами работники предпочитали надолго не задерживаться.
Функциональные условия придания гибкости (флексибилизации) заработной платы, которые должны позволять ей падать в «плохие времена» и не тормозить ее рост в относительно «хорошие», представлены в правой части схемы на рис. 8.
1) Низкий нижний порог, определяющий величину резервируемой заработной платы. [13] Самым естественным инструментом поддержания нижнего порога заработной платы является ее законодательно установленный минимум, платить меньше которого ни один работодатель не вправе. Однако это верно лишь в том случае, если контроль за соблюдением законодательства о минимальной заработной плате достаточно эффективен, поскольку заставить работодателей соблюдать этот норматив гораздо труднее, чем просто его провозгласить.
В России законодательно устанавливаемый минимальный размер оплаты труда (МРОТ) на протяжении всего пореформенного периода поддерживался на крайне низкой отметке — 5-10% от средней заработной платы. Его пересмотры проводились нерегулярно, быстро обесценивались инфляцией и имели краткосрочный эффект с точки зрения влияния на относительные заработки.
Социальные пособия, потенциально влияющие на нижний порог заработной платы, также были достаточно низкими. Например, пособия по безработице, определяющие цену альтернативе быть занятым, всегда составляли лишь незначительную часть среднего заработка. Если в 2001 году их средний размер достигал 20% от средней заработной платы, то к 2005 году это соотношение снизилось до 12% и дальнейшее сползание вниз на этом не остановилось. Издержки незанятости оказывались, таким образом, высокими и становились дополнительным стимулом к тому, чтобы для работников любой ценой держались за свои рабочие места или соглашались на любые предложения о найме, даже обещавшие низкую оплату.
2) Институциональная привязка фиксированной части заработной платы к низкому порогу оплаты труда. В России целый ряд факторов удерживал минимальный размер оплаты труда на достаточно низкой отметке, но его основное влияние на рынок труда проявлялось в другом. Для многих предприятий МРОТ служил естественной отправной точкой при построении тарифных систем и к нему (прямо или косвенно) привязывался уровень оплаты наименее квалифицированных работников, имеющих низший тарифный разряд. В этом случае заработная плата всех остальных работников оказывалась выше на величину коэффициента, соответствующего их тарифным разрядам. Наиболее очевидный пример такой увязки дает Единая тарифная сетка для бюджетников, первый разряд которой устанавливался (до 2007 года) на уровне величины МРОТ. Схожие по принципу действия системы существовали (и существуют) и на многих крупных и средних предприятиях небюджетного сектора.
В итоге МРОТ совместно с тарифной сеткой определял тарифную (постоянную или фиксированную) часть заработной платы. Однако большинство работодателей (включая государство) не ограничивались фиксированной частью, а платили намного больше за счет различных доплат, премий, бонусов и т.п. Более или менее свободное манипулирование этой переменной частью и позволяло им адаптировать заработную плату к колебаниям спроса на труд в той мере, в какой это было возможно для них в рамках имевшихся бюджетных ограничений.
3) Высокая доля переменной части в структуре заработной платы. В условиях подобной институциональной привязки чем ниже уровень МРОТ, тем меньше при прочих равных условиях оказывается доля тарифной (постоянной) части и тем больше доля надтарифной (переменной) части заработной платы. Сокращение (или сдерживание роста) переменной части даёт работодателю пространство для гибкости вниз, увеличение — для гибкости вверх. Она обеспечивает подстройку заработной платы под условия локального рынка труда, тем самым компенсируя работнику недоплату через постоянную компоненту вознаграждения.
По различным оценкам, в вознаграждении российских работников доля переменной части составляет не менее 25-30% [14]. В развитых рыночных экономиках доля переменной части обычно невелика, в большинстве случаев величина заработной платы привязывается не столько к характеристикам работников, потенциально влияющим на производительность, и не к текущим результатам деятельности фирм, сколько к параметрам рабочих мест. Другими словами, заработная плата определяется еще до того момента, когда произошел наём, а стимулирование результативности осуществляется тщательным отбором работников и механизмами их дисциплинирования. В результате в развитых странах соотношение между постоянной и переменной частями оплаты труда радикально отличаются от тех, что наблюдаются в России.
4) Тесная связь между переменной частью заработков и финансовыми результатами деятельности фирм; слабая связь между постоянной частью заработков и альтернативной заработной платой на внешнем рынке. Привязка премий и доплат к экономическим результатам деятельности предприятий позволяет работодателям делить с работниками как ренту, так и риски, связанные с неопределенностью спроса. Здесь мы имеем дело со своего рода имплицитным контрактом. Для облегчения такого «дележа» (с точки зрения работодателя) процесс установления переменной части заработной платы должен быть максимально выведен из-под действия тарифных соглашений и коллективных договоров. Подобная система неизбежно усиливает неравенство по заработной плате, отражая значительную неоднородность не только работников с точки зрения их индивидуальной производительности, но и фирм с точки зрения их финансово-экономических показателей.
4) Использование нестандартных форм оплаты труда. Гибкость может усиливаться с помощью различных нестандартных инструментов регулирования заработной платы. Среди них: задержки заработной платы, использование натуральной оплаты вместо денежной, неофициальные выплаты, административные отпуска или сокращение рабочего времени. Мы называем их нестандартными, поскольку они предусматривают использование адаптационных возможностей, находящихся за рамками стандартных условий трудовых контрактов. Подобные инструменты широко применялись российскими предприятиями в середине 1990-х годов и, пусть в меньших масштабах, продолжают использоваться до сих пор. Их использование фактически исключает из оплаты труда фиксированную часть, делая ее полностью подвижной [15].
5) Слабый «голос» (переговорная сила) работников. Описанная модель зарплатообразовния предполагает также поддержание определенного баланса сил между основными участниками рынка труда. Усиление переговорной силы работников (коллективной через профсоюзы или индивидуальной через индивидуальные контракты) может поднимать удельный вес постоянной части и тем самым сокращать адаптивные возможности предприятий. Это особенно опасно для них во времена кризисов, когда необходима значительная гибкость «вниз» для компенсации давления со стороны издержек производства на занятость. Однако, как показывает мировой опыт (и Россия здесь не исключение), голос работников во времена острых кризисов относительно слабеет; наоборот, он может заметно усиливаться там и тогда, где и когда появляется «пирог», доступный для дележа, то есть во времена экономического подъема и на относительно успешных предприятиях.
Во-первых, в российских условиях даже в кризисные времена интенсивность забастовок оставалась крайне низкой, что говорит о невысоком мобилизационном потенциале профсоюзов. Во-вторых, существование значительного неравенства по заработной плате среди наемных работников всех секторов экономики означает, что профсоюзы оказывались неспособны добиваться координации заработной платы даже там, где они были относительно активны. В-третьих, об ограниченных возможностях профсоюзов в рамках провозглашенной системы социального партнерства свидетельствует низкая доля тарифной части в заработках.
Основные особенности формирования заработной платы в различных секторах российской экономики подытожены на рис. 9. На нем схематически показано, как протекает ее установление в «ядре» и на периферии корпоративного сектора, а также в некорпоративном секторе. Если в первом случае гибкость обеспечивается только за счет различных нефиксированных элементов, то в последнем гибкими оказываются все три составляющие заработков — не только премии и доплаты, но также плата по тарифу и даже устанавливаемый государством нижний порог оплаты труда.
1. Некорпоративный сектор (ПБОЮЛы, фермерские хозяйства, занятые по найму у физических лиц) | 2. Переферия корпоративного сектора (малые предприятия, частные предприятия, не охваченные тарифными соглашениями. и т.д.) | 3. Ядро корпоративного сектора (предприятия бюджетных отраслей, крупные и средние частные предприятия, охваченные тарифными соглашениями, и т.д.) | ||||
Премии и доплаты | А Переменная часть заработной платы | Премии и доплаты | А Переменная часть заработной платы | Премии и доплаты | А Переменная часть заработной платы | Устанавливается работодателем практически свободно |
Оплата по тарифу или базовый оклад | Оплата по тарифу или базовый оклад | Оплата по тарифу или базовый оклад | Б Постоянная часть заработной платы | Устанавливается скоординировано в рамках системы социального партнерства | ||
МРОТ | МРОТ | Б Постоянная часть заработной платы | МРОТ | Устанавливается государством |
6) Отсутствие или низкая эффективность механизмов координации заработной платы на национальном, региональном и отраслевом уровнях. Во многих развитых странах механизмы формирования заработной платы предполагают наличие встроенных ограничителей не только на резкое снижение, но и на неконтролируемое повышение оплаты труда [16]. В условиях начинающегося подъема сдерживание ее роста необходимо как для недопущения раскручивания инфляционной спирали, так и для защиты прибыли фирм от «проедания» при эскалации трудовых издержек, другими словами, — для поддержания инвестиционных возможностей и устойчивой конкурентоспособности страны. Оно может обеспечиваться либо сложно организованным механизмом взаимодействия между объединениями работодателей и профсоюзами, как это происходит в странах Западной Европы, либо системой мониторинга через финансовые рынки, как это происходит в англо-саксонских странах [17].
В российской экономике такие механизмы присутствуют скорее номинально. Формально существующие институты и атрибуты социального партнерства (Российская трехсторонняя комиссия по регулированию социально-трудовых отношений, Трёхсторонние комиссии Субъектов Федерации, объединения работодателей и профсоюзы, отраслевые тарифные соглашения и т.п.) в большинстве случаев носят декоративно-вспомогательный характер. Чаще всего они просто «оформляют» решения, которые подготовлены либо исполнительной властью (на федеральном уровне), либо работодателями (на уровне предприятий) [18]. Однако независимо от нашей оценки эффективности этой системы, как мы уже отмечали выше, реально она даже в лучшем случае могла определять лишь две трети суммарной платы за труд.
Отсутствие эффективной координации в установлении заработной платы проявлялось также в отсутствии институционализированной системы информации о ценах на рынке труда — о выплачиваемых заработных платах для различных групп работников. Такая информация оставалась «частным» делом отдельных компаний и не превращалась в «общественное благо». Специальные обзоры заработных плат, проводимые российскими консалтинговыми компаниями, эту информационную брешь не закрывают, поскольку базируются на малых и весьма специфических выборках. В итоге, одни работодатели могли существенно переплачивать, устанавливая «вслепую» заработную плату своим работникам на уровне существенно выше рыночного, другие — сильно недоплачивать и в итоге терять нужный персонал в пользу конкурентов.
В результате возникает своего рода замкнутый круг: без раскрытия информации координация в установлении заработной платы невозможна, а без координации нет информационной открытости. Работодатели, опасаясь переманивания наиболее производительных работников, предпочитают не делиться с другими такой информацией, считая ее коммерческой тайной. Однако скрывая ценовые сигналы друг от друга, они лишают рынок труда той необходимой ценовой прозрачности, без которой он не может эффективно функционировать.
В завершение этого обсуждения обратимся вновь к схеме на рис. 9. В конечном счете, ее левая и правая части оказываются функционально связанными друг с другом. С одной стороны, именно гибкость заработной платы придает занятости относительную стабильность. Быстрое падение реальной оплаты в «плохие» времена делает ненужным кардинальное и оперативное сокращение численности работников, позволяя значительно растягивать этот процесс, тогда как ее быстрое повышение в «хорошие времена» оставляет мало возможностей для увеличения числа рабочих мест. С другой стороны, именно трудности быстрой адаптации занятости стимулируют работодателей проявлять «творчество» в изобретении и освоении оригинальных инструментов, обеспечивающих гибкость заработной платы.
Мы постарались описать механизм формирования заработной платы в российской экономике, используя для этого как его институциональные характеристики, так и макроэкономические результаты его деятельности. Перед нами предстает крайне специфическая модель, которая не только глубоко укоренена в российской институциональной действительности, но и сама представляет собой устойчивое институциональное равновесие с комплементарными элементами. Эта модель доказала свою способность выживать в различных макроэкономических режимах; она пережила не только затяжной трансформационный спад, но и сопоставимый с ним по продолжительности период посттрансформационного подъема. В конечном счете, как мы попытались показать, ее главным отличительным признаком можно считать «гибкость наоборот».
Как следует из нашего анализа, комбинация стабильная занятость/гибкая оплата поддерживалась за счет нескольких основных факторов. Инерционность занятости — за счет формально жесткого трудового законодательства при крайне слабом и неэффективном инфорсменте, пластичность заработной платы — за счет удержания на низкой отметке ее нижнего порога, отсутствия механизмов индексации, высокого удельного веса переменной части оплаты, тесной привязки заработков к результатам финансово-экономической деятельности предприятий, активного использования теневых «зарплатных» схем, широкого распространения невыплат.
Интересно, что все это наблюдалось в достаточно стандартной — по крайней мере, с формальной точки зрения — институциональной среде. Все институты, задающие формальные «правила игры» на рынке труда, отстраивались в России по вполне «привычным» лекалам, выработанным мировой практикой. Однако сталкиваясь с повседневной российской действительностью, они постепенно утрачивали исходную жесткость и начинали адаптироваться к реальным возможностям и потребностям участников рынка. Необязательность или селективность в соблюдении законов, специально или случайно оставленные в законодательстве лазейки, слабость механизмов инфорсмента, широкие возможности неформальных отношений поверх формальных обязательств, рост неформального сектора и т.п. создавали избыточную гибкость там, где, по исходному замыслу, её не должно было быть. Результатом такой спонтанной притирки стала устойчиво воспроизводящаяся система, состоящая из хорошо подогнанных друг к другу деталей и узлов.
Любая модель рынка труда имеет также политико-экономическое измерение. Особенности её функционирования в значительной мере эндогенны по отношению к общему политико-экономическому курсу, проводимому государством. В переходных экономиках, ориентированных на быстрые реформы (наиболее яркий пример — Восточная Германия), установление высокой планки заработной платы, введение достаточно щедрых социальных пособий, жесткий инфорсмент трудового законодательства и т.д. способствовали ликвидации малопроизводительных рабочих мест, интенсифицируя перераспределение рабочей силы и ускоряя процессы реструктуризации в экономике в целом [19]. При этом на ценностном уровне население также отдавало предпочтение высокой заработной плате над гарантиями занятости, то есть психологически принимало избранный политико-экономический курс.
В отличие от этого в России доминировала генеральная линия на замедленные реформы и отсутствовала политическая воля к ускорению реструктуризации экономики. Соответственно роль заработной платы как возможного катализатора перераспределения рабочей силы оставалась слабой, большой массив малопроизводительных рабочих мест был де факто законсервирован. Так было на этапе спада, когда именно постшоковые снижения заработной платы позволяли стабилизировать численность занятых и избегать массовых увольнений. Но сходная ситуация сложилась и на начальном этапе подъема, когда заработная плата быстро потянулась вверх, пытаясь компенсировать прошлые обвалы.
Еще более парадоксальная ситуация сложилась на более позднем этапе — в 2004-2006 гг., когда на фоне продолжавшегося быстрого роста «потребительской» реальной заработной платы (для работников) произошло резкое падение «производственной» реальной заработной платы (для предприятий). Это сокращение реальных трудовых издержек, поддержанное снижением ставки ЕСН, заметно улучшило экономическое положение предприятий, особенно — корпоративного сектора. Так, в промышленности доля оплаты труда (с учетом вмененной «скрытой» части) в валовой добавленной стоимости снизилась в полтора раза и составила в 2006 г., по оценкам, 40,5% вместо 61,3% в 2003 г. Однако никакого бума по созданию дополнительных рабочих мест при этом не наблюдалось. Как быстро стоимость рабочей силы начнет расти вновь и какими окажутся пределы этого роста, априори сказать нельзя. Сегодня мы можем лишь констатировать отсутствие видимых институциональных ограничителей, которые сдерживали бы инфляцию трудовых издержек.
В то же время в последние годы многие факторы давили на государство, стимулируя его повышать заработную плату. В значительной мере это связано с природой сложившейся в России политической системы, экономической основой которой является экспорт сырья («ресурсное проклятие»). В условиях низких мировых цен на энергоносители и соответствующей угрозе кризиса население было готово «затянуть пояса», но при резком повышении цен на них начало взамен ожидать соответствующего дележа рентных доходов. Такой «дележ» может активно идти по нескольким основным каналам.
Во-первых, это прямой финансовый трансферт бюджетникам и государственным служащим как посредством экспансии их численности, так и через ускоренное повышение уровня их оплаты. Во-вторых, это как прямое, так и косвенное подталкивание частного сектора к повышению заработков за счет частных сдвигов вверх как нижнего порога заработной платы (МРОТ), так и оплаты труда бюджетников. Вследствие таких сдвигов для работников коммерческого (небюджетного) сектора повышается альтернативная заработная плата, и частные предприниматели вынуждены реагировать, увеличивая вслед за государством ставки оплаты. В-третьих, это чисто административные механизмы, которые начали все шире применяться в 2006-2007 годах, включая создание специальных комиссий при налоговых инспекциях, вынуждающих работодателей под страхом налоговых санкций повышать заработную плату до уровня не ниже отраслевой средней [20].
Представленный выше анализ свидетельствует, что в ценовом измерении поведение российского рынка труда было не менее специфичным, чем в количественном. Несмотря на это перед нами не какое-то нагромождение случайных аномалий, как часто думают, а целостная и по-своему выверенная система. И на этапе спада, и на этапе подъема его развитие подчинялось единой логике, вытекавшей из особенностей сложившейся модели.
Примечания
[1] Гордон Л. Когда психология важнее денег / Мировая экономика и международные отношения. 1998. № 2-3; Капелюшников Р И. Российский рынок труда: адаптация без реструктуризации. М.: Издательский дом ГУ ВШЭ. 2003; Alfandari, G., and M.E. Shaffer. Arrears in the Russian Enterprise Sector. In: Enterprise Restructuring and Economic Policy in Russia, ed. by S. Commander, Q. Fan and M.E. Shaffer. Washington, DC: EDI/World Bank 1996; Clarke, S. Trade Unions and the Non-Payment of Wages in Russia // International Journal of Manpower. 1998, Vol. 19. No 1/2; Desai, P., and T. Idson. Work without Wages: Russia's Nonpayment Crisis. Cambridge, Mass.: MIT Press. 2000; John S. Earle and Klara Z. Sabirianova. How Late to Pay? Understanding Wage Arrears in Russia // Journal of Labor Economics. Vol. 20(3), 661-707, July 2002; Gimpelson, V. Politics of Labor Market Adjustment (the Case of Russia). In: J. Kornai, Haggard S., and R. Kaufman, ed. Reforming the State: Fiscal and Welfare Reform in Post-Socialist Countries. Cambridge: Cambridge University Press. 2001; Lehmann, H., Wardsworth, J., and A. Acquisti. Grime and Punishment: Job Insecurity and Wage Arrears in the Russian Federation // Journal of Comparative Economics. 1999. Vol. 27. No 4. Наиболее полное освещение проблемы невыплат на русском языке дано в сборнике: Зарплата и расплата / Под ред. Т. Малевой. — М.: Московский Центр Карнеги. 2001.
[2] Как отмечают Дж. Эрл и К. Сабирьянова, в зрелых рыночных экономиках задержки заработной платы встречаются в трех случаях: на небольших, «новорожденных» фирмах в начальный период их деятельности; на фирмах, попавших в ситуацию банкротства; на фирмах, менеджеры которых идут на открытое мошенничество (Earle, J.S., and K. Sabirianova. Op. cit.).
[3] Earle, J. S., and K. Sabirianova. Op. cit.
[4] Layard, R., and A. Richter. Labour Market Adjustment — the Russian Way. In: A. Aslund, ed., Russian Economic Reform at Risk. London: Pinter, 1995.
[5] Вместе с тем в случае задержек за предприятиями сохраняются обязательства по погашению накопленной задолженности, тогда как при прямом снижении ставок никаких обязательств за прошлые периоды не возникает. Правда, в условиях высокой инфляции задолженность быстро обесценивается.
[6] Их число рассчитывалось путем деления накопленного объема задолженности на среднюю заработную плату за текущий месяц. Естественно, что полученный таким образом показатель является достаточно условным и не может рассматриваться как точный измеритель числа работников с недополученными заработками. Во-первых, на предприятиях-должниках рабочая сила, как правило, оплачивалась по более низким ставкам. Во-вторых, подавляющее большинство работников, которым задерживалась оплата, имели задолженность не за один, а за несколько месяцев. В-третьих, средняя заработная плата в текущем месяце могла быть значительно выше, чем в предыдущие месяцы, за которые образовались выплаты. И все же, как показывают данные, относящиеся к периоду 1999-2006 гг., оценки числа среднемесячных заработных плат, эквивалентного накопленной задолженности по оплате труда, и количества работников с недополученными заработками во многих случаях оказываются достаточно близкими.
[7] В качестве дефлятора использовался ИПЦ, за 100% принимался уровень потребительских цен в марте 1992 г.
[8] Lehmann, H., Wardsworth, J., and R. Yemtsov. A Month for Company: Wage Arrears and the Distribution of Earnings in Russia. 2000 (mimeo).
[9] Это тем более так, если мы учтем, что в настоящее время 20-25% всей существующей задолженности приходится на один субъект РФ — Чеченскую республику.
[10] В динамике невыплат отмечаются также любопытные сезонные колебания: в декабре каждого года масштабы задолженности заметно сокращаются (что связано с практикой премирования по итогам года — так называемой «тринадцатой зарплатой»), тогда как в январе следующего года — резко возрастают. Эти локальные пики и провалы отчетливо видны на рис. 11, 13, 14, 15.
[11] Об особенностях законодательной защиты занятости в России см: Нестандартная занятость в российской экономике. Глава 1. Количественные оценки степени жесткого трудового законодательства в России по сравнению с другими странами дается в издании Мирового банка: Doing Business. W.: World Bank. 2007.
[12] Хотя это способствует снижению издержек оборота, но делает отток рабочей силы слабо управляемым для предприятий. Пытаясь таким образом адаптировать численность персонала, они теряют наиболее производительных работников, обладающих специфическим человеческим капиталом. В итоге, медленное и «безболезненное» сокращение занятости сопровождается ухудшением качества рабочей силы и падением общей конкурентоспособности. Другими словами, отказ от вынужденных увольнений и их замена косвенным «выдавливанием» работников не столько ускоряют реструктуризацию, сколько тормозят ее. См.: Tan H., Ye. Savchenko, V. Gimpelson, R. Kapeliushnikov, and A. Lukyanova. Skill Shortages and Training in Russian Enterprises. Препринт WP3/2007/04.
[13] Под резервируемой заработной платой понимается наименьшая плата, за которую индивид согласен работать на рынке труда. Если предложенная заработная плата превышает резервируемую, то индивид предпочитает не трудиться. Что касается выражения «нижний порог заработной платы», то мы используем его как эквивалент английского термина wage floor.
[14] Деление заработной платы на постоянную и переменную часть типично для большинства крупных и средних предприятий, включая бюджетные отрасли, и пронизывает все иерархические уровни. Приведем лишь два примера. В заработной плате учителей постоянная часть в среднем колеблется от 60% до 80%, тогда как остальное составляли различные доплаты. (См.: Г. Монусова. Сколько стоит школьный учитель? Вестник общественного мнения. Левада-Центр, 2007, № 2). У высокопоставленных государственных служащих доля переменной части еще выше, Например, в 2007 г. Заместителю председателя правительства С.Нарышкину был назначен должностной оклад примерно в 25 тыс. руб., а кроме того ежемесячное денежное поощрение в 3,9 ежемесячного оклада и ежеквартальная премия размером в месячный оклад. В итоге, его оклад, то есть постоянная часть, составил менее 20% от общей суммы его вознаграждения. См.: www.gazeta.ru/news/lenta/2007/06/05/n_1077602.shtml
[15] См., например, работы, на которые мы уже ссылались: Зарплата и расплата; Нестандартная занятость в российской экономике.
[16] D. Soskice. Wage Determination: The Changing Role of Institutions in Advanced Industrialized Countries. Oxford Review of Economic Policy. Vol. 6, No. 4, pp. 36-61.
[17] P. Hall and D. Soskice. Varieties of Capitalism. The Institutional Foundations of Comparative Advantage. Oxford University Press, 2001.
[18] Детальный анализ проблем, связанных с развитием и состоянием «социального партнерства» в России, выходит далеко за рамки данной работы.
[19] T. Boeri and K. Terrel. Institutional Determinants of Labor Reallocation in Transition. Journal of Economic Perspectives, Vol. 16, No. 1, Winter 2002, pp. 51-76
[20] Ф. Стеркин. Инструкция по легализации. Налоговая служба хочет повысить зарплаты. Ведомости, 28.06.2007.