Долгое рабство – не случайная вещь. Оно, конечно, соответствует какому-то элементу национального характера.
Этот элемент может быть поглощен, побежден другими его элементами. Но он может и победить.
Александр Герцен
Будущее страны принадлежит тем, кто овладел ее прошлым.
Джордж Оруэлл
Если [европейской традиции] в русской истории не было, а было лишь «тысячелетнее рабство» и «ордынство», то у нас с вами нет не только прошлого, но и будущего. С нуля в истории ничего не начинается...
Игорь Клямкин
Честно говоря, надеялся я приступить ковторой части своего этюда сoвсем иначе:ответить на отзывы читателей на спорные (в высшей степени спорные!)утверждения, которыми полна часть первая. Увы, приступать приходится спризнания своей наивности. Просто потому, что оппозиционная периодикаотказалась публиковать этюд о судьбе оппозиции в России. И мотив, по которомуона отказалась, выглядел ошеломляюще: «Наших читателей интересует текущаяполитика, а не древняя история».
В самом факте отказа ничего особенного,конечно, не было. В конце концов, это не более, чем частный случай: воппозиционных редакциях не меньше неумных людей, чем в официозных. Шокировалаформулировка. Словно бы предложил я им какой-нибудь трактат о средневековойсхоластике, а не подробный разбор ошибок оппозиции в прошлом. Разбор, безкоторого сегодняшняя оппозиция рискует их повторить.
Сначала показалось мне этонедоразумением: самоочевидно ведь, что чем больше глубина временного горизонта,тем надежнее защита от старых ошибок. И тем больше возможностей воспользоватьсяуроками «древней истории». Я пробовал спорить. Ссылался, например, на такого классикаоппозиции, как Джордж Оруэлл. Но и его вынесенная в эпиграф знаменитая максимапрошла мимо ушей.
В конечном счете, убедился я, что нетздесь никакого недоразумения. Дело обстоит куда хуже. В местном экспертномсообществе утвердилась жесткая монополия «текущей политики» – в диапазоне отГорбачева до Медведева – а прочее, как говорил Пастернак, литература. И этодалеко выходит за пределы частного случая. Ибо такая монополия не безобидна,она опасна, она безнадежно сковывает политическое воображение оппозиции, посути, обезоруживает ее перед лицом сложной проблемы, в которой она оказалась.
Это обстоятельство, собственно, иподвигло меня на то, чтобы – в попытке, если не разрушить, то, по крайней мере,скомпрометировать эту монополию – посвятить вторую часть этюда не в последнююочередь урокам «древней истории». Даже самому древнему из них,нестяжательскому.
Не в последнюю очередь потому, что, какуже упоминалось в первой части этюда, сегодняшняя оппозиция – первое поколение,живущее в России, в наибольшей степени напоминающей ту, в которой пришлось житьи бороться нестяжателям – в неимперской, несамодержавной, не- крепостнической.
Но чтобы разрыв между «текущей политикой» и «древнейисторией» не шокировал читателя, как шокировала меня формулировка отказа, начнувсе-таки с уроков сравнительно недавних, которые у всех пока еще на памяти.
На протяжении десятилетий «холодной войны»преобладающая часть западного экспертного сообщества жила под тем же девизом,что и сегодняшняя оппозиция в России. Я имею в виду, конечно, монополию«текущей политики». Прошлое своего антагониста она не знала. То есть проСталина и про Ленина, и даже про формирование большевистской партии в начале ХХвека, разумеется, читали. Но какое, спрашивается, практическое значение моглаиметь вся эта «древняя история» к тому, спихнет ли Хрущев Маленкова или БрежневШелепина? Ведь главная забота кремлинологов именно в том и заключалась, чтобызаранее угадать, кто из кремлевских бульдогов берет верх в их вечной «драке подковром».
Согласитесь,это не только похоже, но и буквально то же самое, чем занималось российскоеэкспертное сообщество в 2008 году, гадая, кого – Иванова или Медведева –назначит в президенты Путин. Или то, чем занимается оно сейчас, в преддверии2012. Как бы то ни было, для нас важен здесь опыт кремлинологии лишь в одномотношении. В том, что, разработав тонкую и рафинированную методологиюраспознавания «сигналов из-под ковра», слона-то она и не приметила.
Нет спора, это была увлекательная игра.Я и сам однажды увлекся ею, когда в Мичиганском университете в Энн Арборезавязался бурный факультетский спор о том, кто придет на смену умирающемуАндропову. Я даже выиграл этот спор (с призом в 10 долларов), угадав, чтонемедленным преемником станет Черненко и вскоре после него Горбачев.
Действительно интересно в этой историилишь то, что Горбачев был для меня фигурой знаковой. Я писал о нем еще в книге«Драма советских 1960-х» в 1984 году и ждал от него резкого поворота руля вКремле, куда более резкого, чем хрущевский в 1956-м (1). Коллег-кремлинологов,однако, мои взгляды не заинтересовали. Нисколько. За то, что я угадал Черненко,меня хвалили: молодец, лучше других прочитал «сигналы из-под ковра». Ноникакого поворота от Горбачева они не ждали, как, впрочем, не ждали и ни откого другого. И вообще были уверены, что драк под кремлевским ковром на их векхватит. И еще на долю следующих поколений останется. Чего же еще ожидать от«азиатского монстра»?
Вот это и было на самом деле важно вкремлинологии: рутина «текущей политики» лишила ее возможности предвидеть. До такой степени, что даже когда из Москвыраздались вполне уже различимые трубы Перестройки, большинство продолжалонастаивать, что это лишь очередной маневр Кремля, имеющий целью усыпитьбдительность Запада.
Подумать только, так много серьезных,ярких, квалифицированных людей столь примитивно, столь невероятнооскандалились. Научившись грамотно читать «сигналы из-под ковра», они просмотрели Перестройку, которая (при всех ее очевидных прегрешениях)оказалась тем не менее поворотным пунктом в истории ХХ века, ничуть неуступающим по важности великой победе над фашизмом в 1945 году.
Конечно, и для России стала этаПерестройка глотком свежего воздуха, отчаянным воплем о свободе последесятилетий угрюмого молчания. Впечатлял один уже вид многосоттысячных колонн,грозно марширующих – без всяких признаков бесчинств или мародерство – во имяотмены монополии коммунистической власти. Казалось, что, как предсказывалПушкин, и впрямь вспряла ото сна Россия. И прокатившаяся по Восточной иЦентральной Европе волна «бархатных» революций тоже ведь подтверждала:происходит что-то непредвиденное – и непревидимое – «текущей политикой». Какможно было такое просмотреть?
Еще более очевидным и необратимымоказался этот кремлевский поворот в мировой политике. Исчезла вдруг,растворилась в тумане наводившая десятилетиями ужас картина двух насупленныхсупергигантов, ощетинившихся друг против друга десятками тысяч смертоносныхракет. Никто больше не угрожал стереть с лица земли все живое. Выглядело это,согласитесь, скорее как чудо. Так можно ли, спросите вы, упрекнуть западноеэкспертное сообщество в том, что оно не предвидело чудо?
Я, как уже знает читатель, упрекаю. Просто потому,что русская история полна таких «чудес». И всякий, кто осмеливается что бы тони было о ней предсказывать, обязан был держать это в уме. А западноеэкспертное сообщество, окунувшись в омут монополии «текущей политики»,позволило себе об этом забыть. И я, по правде сказать, не понимаю, почему ихсегодяшние российские коллеги так равнодушны к опыту своих оскандалившихсязападных предшественников. Чему-то же все-таки не мешает учиться и на чужихошибках...
Тем более, что не в одних ведькремлинологах дело. Разве не точно так же оконфузились и стратеги Антанты,втягивая в 1914 году царскую Россию в заведомо пагубную для нее мировую войну,ни на минуту не задумываясь о том, что выйти из нее живой она ни при какихобстоятельствах не сможет? И хуже того, попытавшиеся в последний момент вообщеоставить ее один на один с могущественной военной машиной Германии?
Я рассказал эту малоизвестную историю втретьем томе трилогии, но не грех, думаю, ее здесь кратко повторить. Хотя бызатем, чтобы читатель убедился: некоторых «древняя история» все-таки учит. Вовсяком случае, 27 лет спустя западные державы больше не повторили ошибку,допущенную ими в канун первой мировой войны. Напротив, на этот раз онимобилизовали все силы, чтобы помочь России выстоять против той же германскойвоенной машины. В этом и разница: есть, оказывается люди на свете, умеющиеучиться хоть на своих ошибках.
А тогдашняя история была такая. 1августа 1914 года князь Лихновский, немецкий посол в Лондоне, телеграфировалкайзеру Вильгельму, что в случае русско-германской войны Англия не толькоготова остаться нейтральной, но и гарантирует нейтралитет Франции. Обрадованный Вилли, как называл его «дорогойкузен» Ники (Николай II), тотчасприказал перебросить все силы на русский фронт. Еще бы! Кошмар войны на двафронта всю жизнь преследовал Вилли, а тут неожиданно явилась возможность ееизбежать, раздавив Россию уже в1914-м.
Увы, кайзера ждало разочарование.Фельдмаршал Мольтке ответил, что поздно, германские дивизии сосредоточены набельгийской границе и ровно через шесть недель будут в Париже. Таков планШлиффена и не нам от него отступать (2). Выходит, что от возможностинемедленного разгрома спасла в 1914 году Россию вовсе не лояльность союзников,но догматизм немецкого Генерального штаба.
Тем не менее, результаты обеих ошибокзападного экспертного сообщество в ХХ веки разнились между собою как дантовскийад от мильтоновского потерянного рая. Ошибка 1914-го оказалась катастрофической– как для России, так и для мира. Почти уже прирученная, уже полусамодержавнаябелая империя царей вдруг сменилась – еще одно русское «чудо» – краснойимперией большевиков. И мир раскололся надвое.
Не только трактовала себя новая империякак победоносную альтернативу современной цивилизации, но и возжаждалавоплотить почти уже забытую мечту Н.Я. Данилевского о гегемонии России вславянской Европе. А попутно породила еще и предельно уродливый феноменсопротивления коммунистической экспансии, лучше известный под названием фашизм.И с ним вторую мировую войну, как раз и закончившуюся, наряду с разгромомфашизма, тем самым воплощением безумной мечты Данилевского. Понадобилось ещеполстолетия «холодной войны», чтобы – в результате очередного русского «чуда» –избавиться от последствий этой ошибки.
Результат второй, кремлинологической,ошибки, хотя и не шел ни в какое сравнение с первой, тоже, однако, был далеконе безобидным. Да, надорвавшаяся красная империя рухнула столь же неожиданно,как возникла, но Европа не пришла на помощь новой постимперской России. Неучредила для нее какой-нибудь «план Маршалла» вроде того, какой учредила длянее самой после 1945-го Америка, не приняла ее обратно в европейскую семью какблудного сына.
Попросту говоря, все поверхностные«текущие» расчеты западного экспертного сообщество не соответствовали сложности«древней истории» России, не улавливали присущие ей «чудеса», ошеломляющиеповороты ее судьбы, ее невероятные на первый взгляд Перестройки иКонтрперестройки. В первом случае геополитические расчеты стратегов Антантыупустили из виду как петровскую «порчу», безнадежно расколовшую страну, так ито, что вовлечение ее в мировую войну чревато было гигантским восстанием однойРоссии против другой – и возвращением мечты Данилевского.
Во втором случае стратегам кремлинологиии в голову не приходило, что новая неимперская Россия, которую они, как мывидели, и представить себе не могли, неминуемо окажется все той же «испорченнойЕвропой», какой была она и в царские и в советские времена. И, оставленная самана себя, она непременно скатится к привычной ей за столетия политическоймонополии. В известном смысле Россия до сих пор расплачивается за две этижестокие ошибки «текущей политики».
Так, по крайней мере, следует изинтерпретации русской истории, изложенной в моей трилогии. Ясное дело, я непридумал ее вчера или в прошлом году. Я работал над ней всю жизнь. И источники,на которые эта интерпретация опирается, очень высокого качества. Самого, ядумаю, высокого, какой доступен исследователю «древней истории» России.
Я имею в виду в первую очередь идеилучших из лучших ее либеральных мыслителей, начиная от Вассиана Патрикеева икончая Георгием Федотовым. Говорю я также о таких замечательных историкахРоссии, как Василий Ключевский и славная когорта советскихмедиевистов-шестидесятников, как Александр Зимин, Сигурд Шмидт, Алексей Копаневили Николай Носов.
Вполне возможно, конечно, что все этилюди ошибались (или что я неправильно их понял). В этом случае мояинтерпретация, понятно, неверна. Я не знаю, однако, ни одного заметногомыслителя, будь то в России или на Западе, кто предложил бы за последниедесятилетия какую либо другую серьезную интерпретацию русской истории какцелого – с начало ее государственности до наших дней. Или показал быошибочность той, что предложена в трилогии.
Так или иначе, предполагает этаинтерпретация, две главных идеи, на первый взгляд противоречащие друг другу, нона самом деле друг друга дополняющие. Сформулированные предельно кратко,выглядят они так. Во-первых, в силу исторических причин, изложенных в первойчасти этюда, шансы на то, что Россия сможет добиться политической модернизации,опираясь лишь на собственные силы, исчезающе малы. Во-вторых, шансы такоймодернизации, опирающейся на поддержку Европы, благоприятны сегодня, какникогда. Во всяком случае, никогда со времен первой, самой затяжной и страшной,иосифлянской Контрперестройки XVI века,захватившей страну в самую хрупкую и уязвимую ее пору, в момент становления ее государственности,– и искалечившей ее судьбу. На четыре столетия вперед.
С точки зрения «текущей политики» этиутверждения несомненно покажутся взаимоисключающими. С точки зрения «древнейистории» России,однако, они заслуживают, я думаю, серьезного рассмотрения. Вособенности, если вспомнить, что препятствия, которые пришлось преодолеватьпредшествующим поколениям оппозиции, выглядели несопоставимо более монументальыми,нежели сегодняшние. И все-таки были с помощью Европы преодолены.
Ну, представьте себе хоть ситуациюМосковии XVII века с ее «русским богом,никому более неведомым и не принадлежащим», с ее смертельным страхом передгеометрией и астрономией как «душевными грехами», с ее Кузьмой Индикопловомвместо Ньютона. На самом деле, опоздай тогда Петр со своими реформами, странунеминуемо ожидала бы участь Оттоманской империи, тогдашней сверхдержавы,безнадежно опоздавшей реформироваться. На века превратилась бы Россия, подобноэтой империи, в «больного человека Европы», в объект агрессивных вожделенийжадных соседей. И совсем другая была бы тогда у нее «древняя история».
А теперь, представив это себе,подумайте, почему удалось Петру в начале XVIII века то, над чем безуспешно бились на протяжениицелого столетия Оттоманские султаны (во втором томе трилогии описаны их попыткиочень подробно). Уверяю вас, вы найдете лишь один ответ на этотосновополагающий вопрос: Петр смог это сделать потому, что возвращал страну к ее европейским истокам, т.е к чему- то, чего не было и не могло быть у Оттоманскихсултанов. А также потому, что, в отличие от этих султанов, отрекся он от«особого пути» своей империи и вернул ее в Европу, как мы уже знаем, смиреннойученицей. И Европа ему помогла.
Да, сокрушение православногофундаментализма – после того, что натворила в Москве иосифлянскаяКонтрперестройка XVI века – былолишь первым шагом возвращения России в Европу. Но вспомните, ценою какихневообразимых жертв был этот шаг оплачен, ценой какой крови! И какой вдобавокко всему «порчи», за которую пришлось расплачиваться последующим поколениям...
Сопоставимо это, хоть отдаленно, хотьприблизительно, с препятствиями, перед которыми стоит сегодняшняя оппозиция – вканун завершающего шага к возвращению в Европу. Нелепо, согласитесь, выглядитдаже сам этот вопрос. Но ведь столь же нелепо и сопоставить сегодняшниепрепятствия с громадой крепостного права, этого любимого детища иосифлянскойКонтрперестройки, пережившего ее на столетия.
Нет нужды сегодня оппозиции начинатькампанию и против «сакрального самодержавия», внедренного в сознание народа всетой же роковой Контрперестройкой. Спросите сегодняшнего студента, и он вам дажене скажет, что такое «сакральное самодержавие». А ведь было время, и не такоеуж давнее, когда молодые люди в России шли во имя его свержения на террор иубийство царя, шли на виселицы. Где оно сейчас, это время?
Все это институциональное наследствопервой русской Контрперестройки, кроме разве, как мы скоро увидим, обломковархаической «сакральности», словно по волшебству, убрано с пути сегодняшнейоппозиции. Совершенно неожиданно оказалась она в ситуации своих древнихпредтеч, нестяжателей. Если мои источники меня не обманывают, впечатлениетакое, что после гигантского исторического детура, дав немыслимогочетырехвекового кругаля, возвращается сегодня Россия к себе – еще европейской,еще не познавшей разрушительных соблазнов «особого пути» в человечестве, но ужестоявшей на пороге крепостного рабства и «сакрального самодержавия».
Возвращается, увы, «испорченная»столетиями долгого рабства. В том же смысле испорченная, в каком «испорчены»были возвращавшиеся из векового египетского плена библейские евреи.
Как знаем мы, впрочем, из того же источника,исходом из Египта путь евреев к Земле обетованной не закончился. Предстоялодолгое кружение по Синайской пустыне. Предстояли бунты голодного, обнищавшегонарода, внезапно лишившегося всего своего скудного достояния. Предстоялисомнения в том, существует ли вообще Земля обетованная и даже страстная агитацияза возвращение в Египет. В рабство, то есть. Многие ведь помнили не толькобарский гнев, но и барскую любовь. «Испорченный», одним словом, оказался народ.
Одна из фатальных ошибок перестроечнойинтеллигенции, погруженной в «текущую политику», состояла в том, что упустилаона из виду в том числе и этот, библейский, урок, древней истории. Ожидалось,что Земля обетованная за ближайшим поворотом. Ожидалось, что вспомнит Европасвою роковую ошибку 14 года, поможет. Не помогла, увязла в «текущей политике».Да и вторая, кремлинологическая, ошибка, как мы помним, вмешалась. Асамостоятельно, как и предвидела предложенная в трилогии интерпретация «древнейистории», не получилось. Сейчас, впрочем, едва ли кто-нибудь сомневается, чтопо-прежнему кружит Россия по своей Синайской пустыне.
И тут вступает в спор сегодняшняяоппозиция. Да, может быть, она и согласится, что ее ситуация благоприятнее той,в которой пришлось работать предшественникам. Но что из того нам, сегодняшним?В конце концов, так же не видно на горизонте Земли обетованной, как не было еевидно из нашего Египта. Даже еще туманнее перспектива. По-прежнему непонятно,как долго еще будет продолжаться бесплодное кружение по пустыне и главное, чемоно закончится, не завершится ли, фигурально говоря, возвращением в Египет? Незря ведь предупреждал Герцен, что традиция «долгого рабства» может в конечномсчете и победить.
Это серьезные возражения, и онизаслуживают серьезного ответа. Прежде всего, констатируем, в чем оппонентыправы. Да, противостоящий им сегодня режим, пусть и лишенный освященныхисторией идей и институтов, пусть, по правде говоря, серый как валенок, сумел,тем не менее, вполне успешно адаптировать заимствованные с Западаконституционные учреждения к вполне традиционной в России политической монополии.
И эта откровенная имитация сходит ему срук. Сходит, ибо, помимо нефтегазовых богатств, которыми он может подкармливатьнаселение, опирается он еще и на древнюю и мощную ментальную инерцию«испорченных» поколений страны. На стереотипы Sonderweg, переведенного с немецкого на русский как «особыйпуть» России, на имперские амбиции, усвоенные бог весть когда, быть может, ещево времена Иосифа Волоцкого, но многократно усиленные тремя поколениямисоветской пропаганды, обеспечившей им долгую жизнь.
Все это верно. Но давайте по порядку.Сначала о главном: может ли сегодняшнее кружение по пустыне и впрямь закончитсявозвращением в Египет? Все на свете вероятно, но возможно ли? Похоже, чтоневозможно. Просто потому, что прошлые поколения оппозиции лишили режимнеобходимых для этого атрибутов.
Судите сами. В отличие, допустим, отрежима Грозного царя, не может сегодняшний режим поверить в свою «сакральность»,и тем более в то, что он единственно правоверный в мире. Не может, посколькуоснован на откровенной имитации чужих учреждений. В отличие от режима Николая I, не может он принудить интеллигенцию к «духовномуоцепенению». В отличие от сталинского, не в силах он и увлечь народ великойисторической целью. Нет у него такой цели.
Нет слов, вторгнись сегодня в Россиюкакой-нибудь Гитлер (или, по крайней мере Наполеон), и все эти расчеты нестоили бы и ломаного гроша. Страна сплотилась бы вокруг режима, каков бы он нибыл. Только вот откуда взяться в современном мире новому Гитлеру (илиНаполеону)?
Если, однако, исключить невероятныеситуации, то я ведь перечислил, по сути, всю идеологическую амуницию,необходимую для Контрперестройки. Не только нет ничего подобного в арсенале нынешнегорежима, не смеет он даже просто доверить свою судьбу честным выборам. И впадаетв отчаянную панику, мобилизует молодежную массовку для протеста против честныхвыборов на Украине. Дрожит перед ними, как некогда Брежнев перед «социализмом счеловеческим лицом». Согласитесь, что уже по одной этой причине историческийлимит власти в России на возвращение народа в Египет выглядит исчерпанным.Окончательно.
Пойдем дальше. Как свидетельствует та же«древняя история», с политической имитацией можно бороться. Можно даже еесломать. Нестяжателям, как мы скоро увидим, это удалось. И вообще в сфере идей интеллигенциясильнее власти. Если, конечно, она способнасосредоточиться на той единственной задаче, которая в каждый историческиймомент решает дело. Как умели это прежние поколения оппозиции.
Так обстояло дело в первой половине XIX векас отменой крепостного права. Так обстояло оно во второй половине века сизбавлением страны от «сакрального самодержавия». Точнее всех сформулировалтогда задачу Герцен. «В XIX столетии,–твердил он,– самодержавие и цивилизация не могут больше идти рядом» (3). Исамодержавие было сокрушено. Как выяснилось, однако, десятилетия спустя,сокрушено не до конца. Обломки его дожили и до наших дней. Надо полагать, попричине псевдосакральной сталинской диктатуры в ХХ веке. Так или иначе,осталось от дважды свергнутой «сакральности» своего рода охвостье,осталась аура первого лица государства.
И получился парадокс. Большинствонаселения, откровенно презирающее режим, принципиально неспособный создать длянего условия жизни, хоть приблизительно сопоставимые с европейскими, продолжает,тем не менее, преклоняться перед аурой создателя и возглавителя этого самогорежима. И именно на этой ауре, на рейтинге, как говорят сегодня, первого лица режим,собственно, и держится.
Казалось бы, Хрущев, Брежнев, Андропов,Черненко работали, не покладая рук, над разрушением сталинскойпсевдосакральности. Но вот, оказалось, недоразрушили: жив курилка. Никуда неделась аура первого лица. И, подумать только, на этой недоразрушенной во второйполовине ХХ века тени от тени свергнутого еще в 1917 «сакрального самодержавия»стоит сегодня режим политической монополии, ведущий страну, если верить вполне прагматическимрасчетам проф. А.Ю.Ретеюма, к нарастающей «африканизации» (4). Нелогично,нелепо, если хотите,но факт. Такова, как видите, мощь «древней истории».
Но этот же факт подсказывает и задачусегодняшней оппозиции. Вопрос в том, способна ли она так же сосредоточиться насокрушении тени, как ее предшественники на избавлении России от оригинала?Требуется ли для этого еще одна революция, пусть и бескровная, как в феврале1917? Не думаю. Февраль был лишь результатом процесса, начавшегося задолго донего. Процесса разрушения ауры первого лица, в ходе которого русскойинтеллигенции удалось убедить большинство, включая элиты страны, включая дажечленов императорского дома, в том, что стыдно – и губительно – доверять ее судьбу режиму, возглавляемомусамодержцем.
Начался этот процесс с декабристов.Конечно, свергали в России царей и до них. Но никогда из-за того, чтоменьшинство устыдилось отечественного самодержавия. Ни малейших сомнений неоставляет в этом хотя бы проект конституции Сергея Трубецкого. «Опыт всех народови всех государств доказал,– говорится в нем,– что власть самодержавная равногубительна для правителей и для народов... Нельзя допустить основаниемправительства произвол одного лица. Ставя себя выше закона, государи забыли,что и они в таком случае вне закона»(5).
Декабристы, конечно, были в ничтожномменьшинстве. Должно было пройти еще три четверти столетия прежде, чем их стыдза российское самовластье завоевал большинство. И все таки прав оказался Трубецкой:устыдилась в конечном счете Россия самодержавия.
Едва ли кто-либо усомнится, чтоаналогичный процесс, как напомнила нам недавно на Эхе Москвы Ксения Соколова(6), происходит и сегодня. Можно сказать, что для меньшинства ауры первого лицабольше не существует. Должно ли, однако, пройти еще три четверти столетия, чтобыустыдилось ее и большинство? Все-таки, не забудем, что, в отличие отдекабристов, имеет сегодняшняя оппозиция дело лишь с тенью от тени.
Короче, проблема в сроках. А сроки кружениеРоссии по своей Синайской пустыне зависят не столько от режима, сколькоот самой оппозиции ( и ее европейскихединомышленников, конечно).
Едва ли многие в московскихоппозиционных кругах воспримут это утверждение серьезно. Тем более в ситуации,которую Лев Гудков, руководитель Левада-центра, очень точно охарактеризовал как«устойчивую атмосферу аморализма, цинизма и политической пассивности» (7).Наверное, следовало бы добавить к этому прискорбному списку еще и взаимнуюнеприязнь среди разных отрядов оппозиции, своего рода политическую депрессию,обезоруживающую широкие слои либеральной интеллигенции и удручающий недостатокполитического воображения.
При такой печальной диспозицииприступать к разрушению ауры первого лица следует, боюсь, не столько даже спробуждения большинства, сколько с пробуждения меньшинства. Для началапредставлю на рассмотрение оппозиции один из возможных вариантов такогопробуждения. Выглядит он, мне кажется, вполне практичным и реалистическим, ноосуществить его, как, впрочем, и любой другой, непросто. Требуется ряд условий.Все они опираются на опыт «древней истории» и не мне судить, насколько ониосуществимы. Постараюсь свести их к нескольким пунктам.
1. Прежде всего, конечно, необходимоточно сформулировать задачу, способную убедить либеральных лидеров отложить набудущее бесконечные споры, связанные с «текущей политикой». Я предложил бытакую формулировку задачи: предотвратить необратимое отставание Россииот современного мира (или, что то же самое, деградацию страны и ее превращение в«больного человека Европы»).
Курс, избранный президентом Путиным,начиная с 2003 года, уверенно вел Россию по пути деградации. Глобальныйэкономический кризис как будто бы его подкосил. Но подкосил ли? Это правда,кампания президента Медведева за технологическую модернизацию страны с опоройна иностранный капитал и know how свидетельствует, что в высших эшелонах власти некотораятревога по этому поводу и впрямь возникла. Беда в том, что медведевскаякампания принципиально не изменила путинский курс. Слишком уж напоминает онааналогичную попытку спасти «сакральное самодержавие», предпринятую в 1890–е СергеемЮльевичем Витте.
Нет спора, Медведев со всех сторонзафлажкован путинскими кадрами и стреножен умышленно созданной атмосферой неопределенности:он ведь и сам не знает, дадут ли ему довести свою кампанию до ума после 12года. Так или иначе, страну она не вдохновила. Да и опыт Витте ничего хорошегоей не предвещает: самодержавие он не спас. С другой стороны, еще 12 летсуверенной демократии без сомнения продвинули бы страну по пути деградацииочень далеко.
2. Очевидно, что в такихэкстраординарных обстоятельствах серьезно изменить ситуацию могло бы лишьпоявление на политической арене сильной либеральной оппозиции, способнойпредложить реальную – и убедительную, пусть пока что хоть для меньшинства –альтернативу путинскому курсу. Поистине можно сказать об этом словами другогодекабриста Ивана Пущина: «Нас по справедливости сочли бы подлецами, если бы мыпропустили этот единственный случай» (8). Пущинский «единственный случай»,похоже, при дверях. Но вот опять парадокс: сильной либеральной оппозиции,которая могла бы его «не пропустить» практически нет. Ее строительствопредстоит начинать, по сути, с нуля.
3. Отправной точкой такого строительства могло бы,представляется, послужить создание из обломков Солидарности, Яблока,Демократического выбора, Союза правых сил и десятка других малых либеральныхгрупп, включая, возможно, из либералов из ЕР, новой партии. Назвать ее следовало бы, наверное, без затей, но – вдухе древнего варяжского князя Святослава и его знаменитого «Иду на вы!» – свызовом. Короче назвать ее предложил бы я Европейской партией России (ЕПР).
Само уже это название с порога отметало бы идею«особого пути» России (на которой, как мы еше увидим, и зиждется курс надеградацию страны), открыто провозгласив ее вновь обретенную великуюисторическую цель (которая,если верить Марксу, рождает великую энергию), – возвращениев Европу. Не интеграция, как принятозастенчиво выражаться в академических кругах, но именно возвращение.
Только такая сильная и необыкновенно по нынешнемусостоянию исторической науки спорная идея тотчас выделила бы ЕПР из привычнойтолпы политических животных, из года в год жующих одну и ту же унылую жвачку«текущей политики».
4. Время такой идеи, похоже, пришло. И дело нетолько в том, что откровенно затосковала невостребованная режимоминтеллигенция. И не только в том, что бушевавшие адским летом 2010 в Россиипожары, очевидная беспомощность властей и заведомая неисполнимость розданныхпогорельцам обещаний серьезно подорвали в глазах большинства миф обадекватности режима. И даже не в том, что впервые создана в моей трилогии дляэтой идеи достаточно надежная теоретическая база. Дело еще и в том, что оченьубедительно подтверждает ее десятками графиков и диаграмм даже сухаястатистика.
Иначе говоря, дерзкие утверждения трилогии,основанные лишь на исторических фактах, которые могут представляться спорными,сегодня, благодаря усилиям М.Л.Козельцева, директора Российского региональногоэкологического центра (РРЭЦ), впервые формализованы, переведены на языкприкладной науки, легко и просто верифицируемы. Вот лишь один пример.
Н.А.Пивоварова, директор Института экономическогоанализа, самым тщательным образом исследуя сравнительные параметры развитияРоссии и Румынии (которая в 1990-е стояла перед аналогичной угрозой деградации)пришла к неожиданному для нее самой выводу. «В это трудно сейчас поверить, –пишет она, – но в начале и середине 90-х годов Россия по большинству индикаторовнаходилась в лучшем стартовом положении, чем Румыния. Причем, речь отнюдь нетолько об экономических показателях, но и о ситуации с гражданскими свободами иполитическими правами, свободой прессы» (9).
В начале третьего тысячелетия, однако, обе страныпошли разными путями: Россия своим «особым», а Румыния, ничтоже сумняшеся,приступила к переговорам о возвращении в Европу. И что же? «”Возвращение вЕвропу,“ – продолжает Пивоварова, – запустило процесс модернизации Румынии»(10). Согласно тем же индикаторам, по которым она еще 1996 году отставала отРоссии, Румыния обогнала ее в «нулевые».
Во всяком случае процесс деградации, продолжающийсяв России, был в Румынии повернут вспять. «Пример Румынии как страны счудовищным тоталитарным прошлым, – заключает Пивоварова, – сумевшей политическии экономически модернизироваться благодаря добровольному присоединению кевропейской модели развития, показателен» (11).
Еще бы! В высшей степени показателен. И не только всмысле, подчеркнутом автором, но и в самом важном для нашей идеи. В том, что спредельной ясностью высветил неоспоримый факт: своей нарастающей деградацией обязанаРоссия не столько советскому прошлому или реформам Гайдара – еще 1996-м,вспомним, она опережала Румынию – сколько именно путинскому курсу, неосознанновоспроизводящему фундаменталистскую линию «древней истории». Тому самому,который Чаадаев заклеймил в свое время «моральным обособлением от Европы».Тому, короче говоря, что обрекает Россию на деградацию.
Проблема оппозиции, следовательно, в том, чтобыизбавить страну от мертвого груза инерции этого московитского наследства,своего рода идейной чумы, преследующей Россию на протяжении столетий. Вот жечто на самом деле означало бы возвращение в Европу.
5 Есть шанс, что провозглашение такой неожиданнопровокативной исторической цели страны пробудит ото сна интеллигенцию – и вРоссии и в Европе. Во всяком случае, сделает неизбежным жесточайший интеллектуальныйспор о роли России в Европе. И спор этот неминуемо потребует мобилизации всехневостребованных сегодня интеллектуальных сил страны. Хотя бы потому, чтоподразумевает: России принадлежит в Европе место не на приставном стульчике, нов концерте великих держав континента. Просто по праву рождения.
Сшибка взглядов, спровоцированная столь спорнойпостановкой вопроса, была бы практически гарантирована. И представьте вдобавокярость, с которой сопротивлялась бы этой идее вся «ретроградная партия» России(как называли при старом режиме националистическую котерию, противившуюсяотмене крепостного права и самодержавия), не говоря уже о русофобском лобби вЕвропе! Но разве не послужила бы такая интеллектуальная сшибка неслыханному современ Перестройки оживлению морального климата страны? В конце концов, оживитьего, рассеять «устойчивую атмосферу аморализма, цинизма и политическойпассивности» и само по себе первостепенно важная задача оппозиции.
6. Разумеется, пробуждение интеллигенции не можетбыть самоцелью: для победы на выборах его недостаточно. И потому уже наследующем шагу ЕПР должна были бы начать то, что так хорошо умели делать, какмы скоро увидим, нестяжатели (и не умели декабристы). А именно, массовуюкампанию за умы и сердца большинства, практически лишенного после брутальной«зачистки» политического поля убедительной альтернативы путинскому курсу.
Первостепенно важно при этом не повторить ошибкурадикалов, уверенных, что курс этот покоится лишь на телевизионной монополии,избирательных манипуляциях и спорадическом насилии. На самом деле, как мы ужеговорили, у него есть сильная – и популярная – идейная основа, без которой онне продержался бы и года. Нужно ли напоминать читателю, что речь все о том же«особом пути»?
Нет спора, в условиях, когда ни в конституции, ни вполитических учреждениях режима нет ровно ничего «особого», когда они простоскопированы с чужих образцов, идеологам режима пришлось решать головоломнуюзадачу: как в самом деле примирить этот элементарный факт жизни с мощнойвековой традицией «ментального обособления от Европы»?
Фокус, однако, в том, что они успешно ее решили,придумали «суверенную демократию» – и вновь обрели почти уже утраченную идейнуюоснову. Теперь они с чистой совестью могут сказать большинству: мы по-прежнему«особые». Европейцы готовы пожертвовать частью суверенитета в обмен на свободуи «нормальную жизнь», а мы не готовы. Для нас суверенитет – святое, важнее исвободы и «нормальной жизни».
Сила этого аргумента в его укорененности в древнеймосковитской традиции. Слабость в том, что именно его в как раз и употребляла«ретроградная партия», защищая крепостное право и «сакральное самодержавие». Ив обоих случаях она потерпела сокрушительное поражение: ее аргумент был, как ипредсказывал Герцен, побит «другими элементами» русской политической культуры.Теми самыми, которые и представляет сегодняшняя оппозиция. Тут ей и впрямь,похоже, есть чему поучиться у предшественников.
В конце концов, ситуация ведь и сегодня в принципе таже, что и при старом режиме. Тогда оппозиции удалось поставить мыслящеебольшинство элиты перед судьбоносным вопросом: сохранение крепостного рабства,на чем настаивала ретроградная партия, или «нормальная жизнь»? Разница лишь втом, что сегодняшней оппозиции предстояло бы сделать центральным пунктом своейкампании аналогичный вопрос, адресованный большинству электората: «нормальная жизнь» или сохранение архаической всовременном мире полноты суверенитета?
А имея в виду, что нарастающая деградация страны,верховным оправданием которой как раз и служит идеология суверенной демократии,неминуемо сделает «нормальную жизнь» все менее и менее возможной, выбор этотдолжен будет выглядеть в глазах большинства поистине судьбоносным. Помощьпробудившейся интеллигенции была бы в такой кампании неоценима, но ...
7. Но у режима большой опыт – и ресурсы – по части замалчиванияи мистификации кампаний оппозиции. Незарегистрированная партия не может имечтать о ресурсах, которыми располагает режим. Резонно поэтому, согласитесь,для Европейской партии обратиться за помощью к ресурсам – как интеллектуальным,так и технологическим и пиаровским – своего естественного союзника, ЕС. Другимисловами, почему бы не сделать кампанию ЕПР международной? Так чтобы за каждымходом оппозиции и за каждым контрударом режима следила европейская пресса, чтобысчетом этих ходов и контрударов пестрели заголовки европейских газет и новостиевропейского телевидения. Короче, почему бы Европейской партии не вырваться запределы внутрироссийской «черты оседлости», куда загнал оппозицию режим? Пустьв путинской России нет гласности, но в Европе-то она есть...
9. Тем более, что у Европейского Союза есть своирезоны явить миру, и в первую очередь Восточной Европе, однажды уже побывавшейв чреве чудовища, лицо другой, европейской России, достаточно серьезной икомпетентной, чтобы в один прекрасный день сменить у руля страны режимсуверенной демократии. Доказать, другими словами, что путинский курс не безальтернативен.
Если верить крупнейшему британскому историку НормануДэвису, «включать или не включать Россию – центральная проблема Европы напротяжении последних пятисот лет» (12). И за все эти столетия никогда не былаеще эта мучительная проблема так близка к разрешению, как сегодня, покудаспособна европейская оппозиция России мобилизовать свои интеллектуальные – иморальные – ресурсы, чтобы повернуть вспять опасный процесс деградации ядернойсверхдержавы. В известном смысле российская оппозиция оказалась сейчас в ролиПетра. Так же, как в свое время Петру, ей нельзя опоздать. Слишком далеко зашелуже процесс превращения России в «больного человека Европы».
Стамбульские султаны, как мы помним, опоздали. И –тут уже проблема Европы – на столетие обосновалась на ее границах медленно имучительно деградирующая Оттоманская империя, самим своим существованиемпорождавшая бесчисленные и неразрешимые международные конфликты. Ее территориятоже была, как и российская, необозрима – от северной Африки до Балкан и МалойАзии, – она тоже, как и Россия, была бывшей евразийской сверхдержавой и тожеоказалась неспособной самостоятельно интегрироваться в современную ейцивилизацию
Таков на самом деле реальный выбор, перед которымстоит сегодня ЕС. Он может беспомощно наблюдать за нарастающей деградациейсовременного Стамбула, но может и вырваться из затягивающей, как болото, рутины«текущей политики» и всей своей политической, технологической иинтеллектуальной мощью поддержать своих союзников в России. Как видим, интерестут на самом деле обоюдный. Так или иначе, одной из главных обязанностей ЕПРбыло бы поставить Европу перед этим выбором.
10. В случае если ЕС и впрямь решится поддержатьЕвропейскую партию России (что никак, кстати, не осложнило бы его отношения софициальным режимом: тот ведь и сам проповедует многопартийность, пустьдекоративную, но и декорации ведь обязывают!), ЕПР могла бы на вполне законномосновании зарегистрироваться и принять участие в выборах. Любопытно, не правдали, было бы посмотреть, как ЦИК рутинно откажет ей в регистрации – на виду уЕвропы, в разгар континентального спора о природе и происхождении европейскойтрадиции Росии. Да еще и в момент, когда европейские инвестиции оказалисьвопросом жизни и смерти для модернизации страны.
Конечно, согласись, и сумей, Медведев сыграть врусской истории роль Ивана III, послекоторого, как мы знаем, страна расцвела – несмотря на столетия варварского ига,которые ей пришлось преодолевать, – ЕПР без сомнения поддержала бы его, какподдержали в свое время нестяжатели Ивана III. В противном случае придется, боюсь, Медведевусмириться с тем, что останется он в анналах истории чем-то вроде сноски №1428 втруде какого-нибудь особенно дотошного летописца.
Как бы то ни было, теоретически все в проекте ЕПРвроде бы сходится, все логично, не придерешься. В конце концов, придется жедекоративному режиму уважать собственные декорации. Но как подумаешь, сколькона пути этого проекта встанет препятствий, начиная от амбиций либеральныхлидеров, с головой погруженных в перипетии «текущей политики», и кончаянеописуемой яростью «ретроградной партии», в глазах которой ЕПР неминуемопредстанет чем-то вроде предательства родины, как подумаешь обо всем этом,право, руки опускаются. И не забудьте о главном, о том, с чего я, собственно, иначал эту часть этюда. Я говорю, конечно, о монополии «текущей политики» воппозиционной периодике, не сломав которую не поднимешь в бой за Европейскуюпартию даже интеллигенцию!
По всем этим причинам, боюсь, начинать свержениепоследнего обломка сакрального самодержавия (речь, понятна, об ауре первоголица, о рейтинге, если хотите, на котором держится режим), начинать придется,наверное, с какого-нибудь более скромного проекта. Поговорим о нем в заключенииэтюда. Но лишь после обещанного урока «древней истории», который мог бы сделатьбольше для компрометации монополии, чем дюжина проектов. И в первую очередьможет он продемонстрировать, что предшественники сегодняшней оппозиции умелизавоевывать большинство, вопреки отчаянномусопротивлению «ретроградной партии». Понадобилась свирепая Контрперестройка,чтобы перечеркнуть их триумф.
Я не говорю уже о том, что вопиет об этом уроке то,что Владимир Ильич Ленин назвал однажды «национальной гордостью великороссов».В самом деле, не одни же были в прошлом России долгое рабство и сакральноесамодержавие. Были и замечательные победы. Триумфы, которыми по праву может онагордиться. О самом важном из них я сейчас и расскажу.
Конечно, нестяжателям в XV-XVI веках неприходилось, в отличие от сегодняшней оппозиции, иметь дело с проблемой «проклятогопрошлого». Но было нечто схожее. Они тоже воевали с гигантской политическойимитацией. И ситуация их, поверьте, была ничуть не менее сложной, нежелисегодня. Ибо противостояла им господствовавшая в тогдашней церквимогущественная иосифлянская иерархия, перед которой трепетали и сами московскиегосудари.
Действительный ее интерес заключался примерно в томже, что и у нынешнего режима, т.е. в сохранении и приумножении своихбаснословных земных богатств. А также, поскольку по тем временам было это необычайновыгодно, в закрепощении крестьян, обрабатывавших монастырские земли. Но выникогда не узнали бы об этом из официальной риторики иерархии (как и из писанийее последующих апологетов – вплоть до сегодняшнего дня). Официально иерархияпредставлялась миру пастырем народным, хранительницей единственной истиннойверы, основой государства и даже целью его существования. Так, собственно, иформулирует эту риторику один из сегодняшних ее апологетов А.Л.Дворкин:«Главная задача православного царя [состоит] в защите церкви» (13).
Естественно всякий протест против приумножения еегигантских латифундий и тем более против закрепощения крестьян рассматривалсяиерархией как предательство этой «главной задачи» и, страшнее того, как ересь(что по тем временам равносильно было государственной измене). В этом и быласуть дела. Имитировалось нечто в высшей степени благородное, от чего зависеласама жизнь страны, а прикрывался этой риторикой на практике обыкновенныйграбеж.
Вот что рассказывает о нем замечательный знатокпроблемы Б.Д.Греков: «вотчины Троице-Сергиевского монастыря росли на боярскихкостях» (14). Не менее ярко описывает подвиги собрата ТроицыКирилло-Белозерского монастыря А.И.Копанев: «Вотчины светских феодалов,обширные в XV веке, исчезли к концу XVI почти целиком. Крупнейший феодал края,Кирилло-Белозерский монастырь, забрал в свои руки большинство вотчинных земель»(15).
А теперь представьте себе, какие чувства должна былаиспытывать эта грабительская иерархия по отношению к православному царю Ивану III, который, разгадав эту несложную шараду, посягнулна самое ее святое – ее гигантские латифундии. И какие чувства должна была онаиспытывать по отношению к благочестивым и авторитетным в церковном народезаволжским старцам (они же нестяжатели), которые неожиданно оказалисьвдохновителями этого склонного к ереси государя.
К таким, например, как старец Нил (Сорский), которыйочень громко «нача глаголати, чтоб у монастырей сел не было» (16). Можно лиусомниться в том, что восприняла она эту внутрицерковную оппозицию, как ударножом в спину? Тем более, что принялся так предательски «глаголати» старец Нилна церковном соборе 1503 года, самом, быть может, драматическом в историиправославия, где, как рассказывает летописец, «восхоте князь великой ИванВасильевич у митрополита и у всех владык, и у всех монастырей селапоимати…Митрополита же и владык и всех монастырей из своей казны деньгамииздоволити и хлебом изоброчити из своих житниц» (17). Посадить, короче говоря,иосифлянскую знать, привыкшую за столетия ига к роскоши и «стяжанию», назарплату.
Могла ли, спрашивается, иерархия простить такоецарю-отступнику? И мудрено ли, что ее лидер Иосиф Волоцкий публично сообщилцерковному народу, что православный царь, столь бесстыдно уклонившийся от своей«главной задачи», и не царь вовсе, а «неправедный властитель, слуга диавола итиран»? По каковой причине православные от повиновения ему свободны? (18)
Еще в 1889 году замечательный русский историкМ.А.Дьяконов обратил внимание на этот «революционный тезис» Иосифа и пришел кзаключению, что в конце XV века именноиосифляне выступили в роли мятежников, призвавших народ сопротивляться волигосударя, которого сочли отступником от канонов православия и покровителем ереси(19). И даже вполне правоверный современный историк церкви В.А.Алексеев заметил– не смог не заметить – в поведении тогдашней иерархии странный парадокс:«Против государства выступили государственники – иосифляне, а в интересахгосударства – либералы, заволжские старцы» (20). Иначе говоря, борясь с государством,иерархия имитировала борьбу с ересью.
Не было, конечно, для нее секретом и откуда ветердует. Один из самых авторитетных современных историков церкви А.В.Карташев такобъяснял «странный, по его словам, либерализм Москвы». Отчетливо видела, он уверен,иерархия, что «лукавым прикрытием их [государя и его окружения] свободомыслиюслужила идеалистическая проповедь свободной религиозной совести целойаскетической школы так называемых заволжских старцев. Геннадий призывал кбеспощадному истреблению еретиков». (21)
В изображении Карташева позиция иерархии не требуетособых пояснений, она сводится к простейшему уравнению: «проповедь свободнойрелигиозной совести» = «свободомыслию» = «странному либерализму» власти.Единственное поэтому, что может озадачить в его пассаже читателя, этонеожиданное противопоставление проповеди мирных заволжских старцев фанатическойярости некого Геннадия.
Архиепископ Новгородский Геннадий, главныйинквизитор иосифлянства, слыл радикалом даже в кругах иерархии. Известен он былв церковный кругах своим посланием собору 1490 года, где требовал прекратить серетиками споры о вере, «а токмо для того собор учинити, чтобы их казнити –жечи и вешати» (22). Но при чем здесь, спрашивается, благочестивые заволжскиестарцы? Какая, казалось бы, связь между ними и еретиками? Карташевскоепротивопоставление как раз эту связь нам и выдает .
Ибо на самом деле никто в иосифлянской Москве серетиками о вере не спорил, их жгли и вешали без всяких споров. Спорили снестяжателями. Именно в них и видел прямолинейный Геннадий вдохновителей «слугидиавола». И именно с ними требовал он прекратить споры, «а токмо казнити – жечии вешати». Иначе говоря, иосифлянское уравнение имело на самом деле зловещеепродолжение.
И было оно такое: нестяжательская «проповедьсвободной религиозной совести» приравниваласьк ереси. Пассаж Карташева как раз идает нам представление по сколь опасному краю пропасти ходили в свое времянестяжатели.И тем не менее сражались до конца. И победили.
Разумеется, после смерти «неправедного властителя»иосифляне резко сменили тактику. Вчерашние мятежники не только превратились вярых государственников, но и предложили новым царям проект неограниченнойвласти и «особого пути» России в еретическом мире, – конечно, в обмен напокровительство своим латифундиям. Идеям этим, как мы знаем, суждена быладолгая жизнь. И все-таки неспокойны были иосифлянские сердца, покуда не былиподверстаны к еретикам проповедники свободной религиозной совести. И борьба сзаволжской «ересью» продолжалась.
А что еще, спрашивается, оставалась иерархии? Опятьтаки подобно нынешнему режиму, не могла же она, право, открыто признать, чтосмыслом ее деятельности было «стяжание», а вовсе не забота о своей пастве. Анестяжатели в это их уязвимое место как раз и били, доказывая, что издревлепротивно православию церковное стяжание и тем более закрепощениесоотечественников и, стало быть, забота о чистоте веры не требует ни гигантскихлатифундий ни крепостных.
Вот как на своем языке объяснял это церковномународу самый талантливый из нестяжательских публицистов Вассиан Патрикеев:«Испытайте и уразумейте, кто от века из воссиявших в святости и соорудившихмонастыри заботился о приобретении сел? Кто молил царей и князей о льготе длясебя или об обиде для окрестных крестьян? Кто имел с кем-нибудь тяжбу определах земель или мучил бичом тела человеческие, или облачал их оковами, илиотнимал у братьев имения?» (23)
И представьте себе, таковы были мощь и правота этойнестяжательской проповеди, что даже в век, когда не было еще ни телевидения, нирадио, ни даже газет, работала она с удивительной силой. Есть у нас томудокументальное подтверждение. Хотя иосифлянские идеологи продолжали (ипродолжают) привычно именовать нестяжательские обличения «ересью», не могли онискрыть, что не верил им больше православный народ. И недоверие это обреталомассовый характер.
Вот что писал по этому поводу сам преподобный Иосиф:«С того времени, когда солнце православия воссияло в земле нашей, никогда небывало такой ереси. В домах, на дорогах, на рынке все – иноки и миряне – ссомнением рассуждают о вере, основываясь не на учении пророков, апостолов исвятых отцов, а на словах еретиков, отступников христианства, с ними дружатся, учатсяу них жидовству» (24).
От себя-то не скрывали, конечно, иосифлянскиеидеологи, что никогда не учили пророки, апостолы и святые отцы «отнимать убратьев имения» и тем более «мучить бичом тела человеческие». Как объяснял тотже Вассиан, напротив, жили святые отцы «в последней нищете, так что часто неимели даже дневного хлеба, однако монастыри не запустели от скудости, авозрастали и преуспевали во всем, наполнялись иноками которые трудились своимируками и в поте лица своего ели хлеб свой» (25). Можно себе представить, что«есть хлеб свой в поте лица своего» – последнее чего хотелось иерархам.
Вернемся, однако, к письму преподобного.Согласитесь, что ситуация которую он описывает, подозрительно смахивает на ту,что видели мы своими глазами, и совсем недавно, в 1989 году. Ведь звучит жалобаИосифа скорее как всхлип какого-нибудь позднеперестроечного секретаря обкома нато, что с тех пор, как солнце коммунизма воссияло в земле нашей, никогда еще неслышали мы такой ереси на распоясавшейся улице. Орут, демонстрируют, несутнесусветицу «в домах, на дорогах, на рынке», основываясь не на учении апостоловмарксизма, а на словах еретиков, учатся у них жидовству. Того и гляди,потребуют отмены 6 статьи Конституции. Вот же до чего довел социалистическую державу«странный либерализм Москвы».
Трудно, согласитесь, поверить, что такое моглопроисходить в Москве в 1489 году (хотя не менее ведь трудно становиться ипредставить, что происходило то же самое в России и в 1989). Трудно, нопридется, перед нами документальное свидетельство очевидца. И означает оно, чтонестяжатели добились того, чего не может добиться сегодняшняя оппозиция:имитация была изобличена. Да, иосифлянская церковь была успешным ростовщиком,удачливым предпринимателем и землевладельцем, но она перестала быть пастыремнародным, духовным лидером нации – вот же что взялись доказать православнымнестяжатели. И, как видим, доказали.
Жалоба Иосифа Волоцкого лишь одно из многихдокументальных свидетельств этого. Вот еще одно. Годы спустя после смертиВассиана, замученного в иосифлянском монастыре, еще раз – увы, в последний, –как гром, прозвучал голос нестяжателей в устах самого молодого царя. Я говорю ознаменитых царских вопросах церковному собору 1551 года: «В монастыри поступаютне ради спасения души… а чтобы всегда бражничать. Архимандриты и игуменыдокупаются своих мест, не знают ни службы Божией, ни братства… прикупают себесела, а иные угодья у меня выпрашивают. Где те прибыли и кто имикорыстуется?... И такое бесчиние и совершенное нерадение о церкви Божией, наком весь этот грех взыщется? Если в монастырях все делается не по Богу, токакого добра ждать от нас, мирской чади?» (26).
Это было совершенное очевидное эхо речей Вассиана. Ив устах царя свидетельствовало оно, что идеи его завоевали не толькобольшинство церковного народа (а другого народа тогда, собственно, и не было),но дошли и до самого трона. Только где же было заволжским старцам состязаться сиосифлянской иерархией, плотной стеной окружавшей молодого царя и нашептывавшейему соблазнительные речи о том, что негоже единственному христианскому государюв мире и прямому наследнику Августа кесаря не быть самодержцем и делитьсявластью с какой-то Думой (которая все-таки была в ту пору, если верить ВасилиюОсиповичу Ключевскому, «конституционным учреждением с обширным политическимвлиянием» 27)? Перефразируя популярную поговорку, «ближняя кукушка всегдадальнюю перекукует». Уж слишком внушаемый попался им царь, совсем не Иван III, умевший, как мы видели, разгадывать иосифлянскиешарады. Результатом этой пирровой победы иосифлян и оказалась свирепаяКонтрперестройка, разорившая и Думу, и церковь – и страну.На века.
Разумеется нестяжателям не приходилось ломатьмонополию власти, как пришлось бы сегодняшней оппозиции. Но всякий кто жил вСССР, знает, что покушаться на монополию идеологическую – занятие ничуть неменее опасное и драматическое. Поэтому первый урок, который несет в себе опытборьбы нестяжателей, очевиден: монополию сломать можно.
Хотя приходилось им разрушать опять таки неполитическую имитацию, а иосифлянскую, церковную, – и эта задача выглядела,согласитесь, по их временам, неподъемной и, как мы видели, смертельно опасной.Они ее, однако, разрушили. Понадобились столетия иосифлянской пропаганды, чтобыголос их был заглушен и урок стерт из памяти народной.
Последний урок нестяжательской оппозиции, однако,печален: довести свою борьбу до ума они не сумели. Именно он, этот урок, междутем, самый поучительный и актуальный из всех. Просто потому, что ихсевероевропейские единомышленники свою борьбу до ума довели. Они сумеливыработать вполне практический проект, благодаря которому тотальноезакрепощение соотечественников было предотвращено. И сумели убедить впреимуществах своего проекта королей и правящие элиты своих стран. Врезультате, как я надеюсь, помнит читатель из первой части этюда, смертоносныйвоенно-церковный альянс был в Северной Европе расколот – и ужасы опричнины ееминовали.
В исторических источниках нет никаких следов чеголибо подобного у российских нестяжателей. После того, как иерархия нанеслапоражение «неправедному властителю», заволжские старцы посвятили свое блестящеекрасноречие исключительно изобличению иосифлянской имитации. Да, они добилисьна этом поле замечательного успеха. Но никакого практического проекта они непредложили – ни Василию III, наследнику«неправедного», ни молодому Ивану VI. Иосифлянесвой проект, как мы видели, им предложили, а нестяжатели – ничего, кромеразоблачения иерархии.
Между тем, судя по царским вопросам Собора 1551года, шанс у них был. Не было лишь европейской способности воплотить свойидейный триумф в четкий политический проект. А к европейскому опыту путь им былотрезан средневековой религиозной рознью. Два столетия должны были пройти,прежде чем Петр открыл стране этот неисчерпаемый интеллектуальный итехнологический ресурс. Даже в XVIII векепрослыл он, как известно, из-за этого антихристом.
Сейчас, однако, на дворе век XXI. И ничто, казалось бы, не мешает сегодняшней вполнесекулярной оппозиции этим ресурсом всерьез воспользоваться. Да вот почему то нехватает у нее для этого духу. И, даже не подозревая об этом, повторяет онароковую ошибку своих средневековых предтеч.
Конечно, возьми сегодняшняя оппозиция на вооружениепроект Европейской партии, который мы так подробно обсудили, дело обстояло быпроще. Читатель помнит, однако, какие серьезные сомнения возникли у нас поповоду того, готова ли к такому нетривиальному (и вызывающему) проекту самаоппозиция.
Проблема, однако, остается. И несмотря на столетия,отделяющие сегодняшнюю оппозицию – и сегодняшнюю Европу – от опытанестяжателей, опыт этот лишь сделал ее более наглядной.. Без поддержки Европывозвращение в нее России выглядит практически невозможным. А без него невозможнаи политическая модернизация. То, в чем состоит здесь интерес оппозиции,понятно. И о том, в чем тут интерес Европы, мы тоже говорили.
Образование на ее границах медленно деградирующейядерной сверхдержавы, своего рода новой Оттоманской империи XIX века, жестокая, и, что еще более важно,непредсказуемая, согласитесь, перспектива.
Но есть и более немедленная забота. Россиястановиться яблоком раздора в ЕС. И покуда Восточная Европа будетидентифицировать ее с «оттоманским» режимом, с его фантомными имперскимипритязаниями, и, как следствие, тревожиться о своей безопасности, раздор будетлишь углубляться. Проблема, стало быть, в том, чтобы каким-то образом доказатьвосточноевропейскому меньшинству, что другая, европейская, Россия не только существует,но и достаточно компетентна, чтобы, в обозримой перспективе сменить«оттоманский» режим. И сделать то же самое, что сделала в аналогичныхобстоятельствах Румыния, т.е вступить в переговоры об условиях ее возвращения вЕвропу. Вопрос лишь в том, как это доказать.
В качестве первого шага я предложил бы, как это нистранно, обратить внимание на … кадровую ситуацию в стране. В конце концов, всоставе этой, другой, европейской России есть первоклассные специалисты,которые сегодня практически исключены из политической и хозяйственной жизнистраны. Та самая, если хотите, Европейская партия, только атомизированная и вглухой политической изоляции. В составе ее между тем и бывший председательправительства, и бывший заместитель председателя правительства, и бывшийсоветник президента, и бывший заместитель спикера Думы, и великое множествобывших министров и их заместителей. Я не говорю уже о сотнях блестящиханалитиков и публицистов, уж во всяком случае не менее серьезных, чемрумынские.
И весь этот бесценный кадровый капитал, запертыйсегодня в оппозиционном гетто, растрачивает себя в бесплодных идейных баталиях,лишенный возможности каким бы то ни было образом способствовать модернизациистраны.
Понятно, лишен он этой возможности целым арсеналомприемов «оттоманского» режима, призванных обеспечить его политическуюмонополию. И произволом избирательных комиссий, и откровенной фальсификациейвыборов, и государственной цензурой СМИ, и запретом выборов по одномандатнымокругам. Сломать эту изоляцию внутри «оттоманского» режима выглядит деломневозможным. Но ведь есть еще, как мы уже упоминали, и европейский ресурс. И онтоже, как и управленческие и политические ресурсы оппозиции никак неиспользуется.
Так почему бы не соединить оба эти бездействующиеныне ресурса в рамках проекта «Партнерство во имя модернизации»? Нет спора,либеральная оппозиция представляет сегодня меньшинство в российском электорате.Но ведь и соображения миноритариев имеют право быть услышанными, если речь ивпрямь идет о партнерстве, не так ли? В Европе всякий может их услышать – потелевидению, если не within the executive board, – но в России-то не может. Так почему бы ЕС ненастоять на том, чтобы голос российского меньшинства был услышан, по крайнеймере, в комитетах и комиссиях вовлеченных в эти переговоры?
В конце концов, заинтересована в модернизации, есливерить президенту Медведеву, именно Россия и само собою заинтересована она и ввовлечении всех своих интеллектуальных ресурсов в эту самуюмодернизацию. И отторгать от нее значительную часть этих ресурсов явно не винтересах страны. С какой, собственно, стати должна тогда российская сторонавозражать против предложения ЕС включить в свои делегации наравне с порученцамирежима и компетентных представителей либерального меньшинства? А если все-такистанет Россия возражать, то это ведь было бы равносильно признанию перед лицомевропейской гласности, что заинтересована она на самом деле не столько вмодернизации страны, как уверяет мир Медведев, сколько в увековечивании режимаполитической монополии.
Допустим, однако, что на такой уничтожающий ущербсвоей репутации «оттоманский» режим (весьма, кстати, этой репутациейозабоченный), пойти все-таки не решится. Ибо слишком велика в этом случае былабы вероятность, что все его любимые проекты, включая Сколково, повиснут ввоздухе. И так откровенно разоблачаться перед миром режиму все таки не с руки.Тем более, что в крайнем случае представители российского либеральногоменьшинства могут быть включены и в состав европейских делегаций.
Так или иначе, посмотрим, что произошло бы,согласись Россия и Европа на наше предложение. Вот лишь один пример. В СоветеРоссия – НАТО представляет Россию некто Дмитрий Рогозин. За плечами у негоровно ничего, кроме руководящего комсомольского прошлого и обычного для этойсреды ультранационализма. Одним словом, ветродуй, никто, типичный порученец. Ипоручено ему разоблачать продвижение НАТО на Восток, фигурирующее в военнойдоктрине режима в качестве главной потенциальной угрозы России. Не исламскийфундаментализм, угрожающий всему остальному миру, включая, кстати, Россию, ноименно НАТО. Что поделаешь, «особый путь». Рогозин собственно и не скрывает,что мыслит, как в благословенные для него времена «холодной войны», в терминахигры с нулевой суммой: «если не мы их – то они нас» (28).
А теперь представьте себе, что в той же делегации,рядом с нашим ветродуем, сидит представитель либерального меньшинства,компетентный уважаемый специалист, русский, если хотите, европеец, скажемВладимир Милов. Он был бы готов к конструктивному диалогу с партнерами, нопопутно настаивал и на том, чтобы обе стороны соблюдали одни и те же правилаигры. Ибо какое же это в самом деле равноправное партнерство, если одна изсторон позволяет своему электорату слышать мнение политического меньшинства, адругая запирает его в оппозиционное гетто, изолирует от общества, какпрокаженных?
Президент Медведев уверяет, что «мы готовы улучшатьнашу политическую систему, но собираемся делать это самостоятельно, безпоучений извне» (29). Но Милов то не «извне», он изнутри, он такой жепредставитель России, как и Медведев, и он полагает, что «система» политическоймонополии вредит стране, превращает ее в «больного человека Европы». По сути,он просто отнял бы у Медведева возможность оперировать стандартной советскойотговоркой: СССР, мол, «не потерпит поучений извне». И, по правде сказать,оказал бы ему услугу. Ибо к большой беде, как мы помним, ведут такие отговорки.
Так или иначе, Европа получила бы таким образомвозможность формулировать условия своего участия в проекте модернизации Россииустами представителей России. Разумеется, самым очевидным из этих условийдолжна быть абсолютная гласность всех переговоров по проекту модернизации: как иначе услышала быевропейская публика голос того же Милова? И вообще представителей либеральногоменьшинства России?
Только при этом условии позиции сторон были бы понятныне только восточноевропейскому, но и российскому электорату. И больше того,выглядели бы в его глазах справедливыми. Тем более, что позиция ЕС на этихпереговорах должна быть элементарно простой: вы хотите чтоб мы помогли ваммодернизировать страну, так помогитенам разрушить окаменевший за столетияимидж России как непредсказуемой «испорченной» Европы. И в первую очередь вглазах тех восточноевропейцев, кто в силу собственного исторического опыта несклонен доверять «оттоманскому» режиму. Сформулируем позицию ЕС так: дайте намшанс вам помочь!
Я историк оппозиции в России, и для меня сегодняшняяситуация очень естественно походит на ту старинную борьбу нестяжателей противиосифлян, которую мы только что вкратце описали. Допустим, что в те далекие временасуществовал пусть не ЕС, но какая-нибудь конфедерация североевропейскихгосударств или, по крайней мере, некая международная организация нестяжателей,которая в эпоху «второго издания крепостного права» стояла бы перед одной и тойже проблемой: как предотвратить провал своих стран в пропасть тотальногокрепостничества. И одни из участников этой организации, шведы, скажем, илидатчане, додумались до проекта, способного предотвратить общее несчастье.
Разумеется, все эти допущения контрфактические, как принятоименовать их на научном жаргоне, и ничего подобного быть на самом деле тогда немогло. Но все таки, гипотетически, допустим, что те же шведы поделились своимпроектом с единомышленниками в самой большой из тогдашних североевропейскихдержав, Московской? И в результате московским нестяжателям удалось бы убедитьсвоих правителей в преимуществах шведского проекта? Что произошло бы, удайсятогдашней Москве избежать опричнины, т.е. разгрома своей аристократии итотального закрепощения соотечественников?
Едва ли что-нибудь серьезно изменилось бы вближайшей перспективе. Но зато в дальней, в longue duree, как говорят французы, изменения были бы поистинесудьбоносными. И самое важное из них состояло бы в том, что в XX веке не случилось бы рокового противостояниякоммунизма и нацизма и, как следствие этого, второй мировой войны исопровождавшей ее «холодной», и не пришлось бы сейчас Европе иметь дело с«испорченной» крепостничеством, петровским расколом и коммунизмом Россией. Ибыла бы она сегодня столь же полноправным членом ЕС как та же Северная Европа.
Убежден ведь был знаменитый основатель школы такназываемой мегаистории Фернан Бродель, что в конечном счете longue duree (в его представлении промежутки времени в 500 или1000 лет) всегда выигрывает. Вот и мне никак не удается избавиться от аналогиимежду той докрепостнической, досамодержавной и доимперской Россией исегодняшней – посткрепостнической, постсамодержавной, постимперской. Те же 500лет. Так не это ли имел в виду Бродель? Не пришло ли время longue duree начать выигрывать и в России?
Аналогия эта, однако, порождает тьму вполнеактуальных вопросов, на которые у меня нет ответов. И главный из них такой:есть ли сегодня среди лидеров объединенной Европы, ее мыслителей и влиятельныхпублицистов люди, способные мыслить в терминах longue duree? И если такие люди есть, способны ли онимобилизовать интелектуальный и моральный потенциал континента, чтобыпредотвратить новое общее несчастье?
По существу это тот же вопрос с которого и начал явторую часть своего этюда: преодолима ли монополия «текущей политики»? Толькона этот раз не в масштабах российской оппозиционной периодики, но в масштабахвсего экспертного сообщества Европы.
Если преодолима, то все остальное дело юристов.Смогут ли они обосновать право либерального меньшинства России быть услышаннымв общеевропейских организациях? Смогут ли отвести главный пропагандистскийдовод режима, что либеральная оппозиция в России представляет лишь ничтожноеменьшинство электората? Здесь впрочем юристам и карты в руки.
Потому хотя бы, что будь этот довод фактическиверен, смертельный страх режима перед честными выборами выглядел бы,согласитесь, необъяснимым. Во всяком случае, блокировать доступ выдающихсялидеров либеральной оппозиции к телевидению и запрещать им баллотироваться водномандатных округах было бы режиму ни к чему. А ведь он зачем то блокирует изапрещает. Зачем?
Между тем в отсутствие честных выборов косвенныепоказатели благоприятны скорее именно для русских европейцев. Другими словами,скорее для Милова, нежели для Рогозина. Замечательно остроумный вопросЛевада-центра это подтверждает. Спрашивали: «Как вы в целом воспринимаетеслово…»? Оказалось, что слово «национализм» положительно воспринимают лишь 9 %опрошенных (75% отрицательно), а слово «Евросоюз» воспринимают положительно 62% (отрицательно 13 %). Так у кого же больше оснований представлять России, унационалиста Рогозина или у русского европейца Милова? (30)
Имея ввиду столь благоприятную расстановку силвнутри страны (и, конечно, реальную поддержку Европы), шансы оппозициипредставить миру лицо другой «неиспорченной» России вовсе не кажутся такими ужбезнадежными, как выглядят они в рамках монополии «текущей политики». Во всякомслучае, «древняя история» обнадеживает: побили же нестяжатели в открытойидейной схватке иосифлян. Действительный вопрос, повторяю, лишь в том, хватитли у объединенной Европы духу поддержать своих единомышленников в России?
1. Alexander Yanov. The Drama of the Soviet 1960-s. A Lost Reform,Institute of International Studies, University of California, Berkeley, 1984
2. Martin Gilbert. The First World War. A Complete History,NY,1994, p. 30
3. А.И.Герцен.Собр.соч. в 30 томах, М., 1958, т.7, с.192
4. Европейскаямодернизация России как национальная идея. Сб.статей (далее ЕМР), с.6
5. Mikhail Zetlin. The Decembrists, NY,1958, p.252
6. www.Echo msc. Блоги. 25 июня 2010.
7. Европейскийвыбор России или снова «особый путь»? Сб.дискуссий, М.2010, с.206
8. Б.Б.Глинский.Борьба за Конституцию. 1612-1863, СПб,1908, с.188
9. ЕМР, с.69
10. EMP, с.69
11. Там же.
12. Norman Devies. Europe. A history, Oxford Univ.Press, NY,1996, p.907
13. А.И.Дворкин.Иван Грозный как религиозный тип, Нижний Новгород, 2005, с.543
14. Б.Д.Греков.Крестьяне на Руси с древнейших времен до XVII века, М.-Л., 1946Б с.604
15. А.И.Копанев.История землевладения Белозерского края в XVI-XVII веках,М.Л., 1957, с.181
16. Г.П.Федотов.Святые Древней Руси (X-XVII столетий),Нью-Йорк, 1959, с.156
17. А.С.Павлов.Исторический очерк секуляризации церковных земель в России, Одесса, 1871, с.46
18. А.Л.Дворкин.Цит.соч.,с 55
19. М.А.Дьяконов.Власть московских государей, М.,1889, С.208.
20. В.А.Алексеев.Роль церкви в создании Русского государства, СПб, 2003, с.234
21. А.В.Карташев.Очерки по истории русской церкви, Париж, 1959, с.495
22. Н.А.Казакова иЯ.С.Лурье. Антифеодальные еретические движения на Руси XIV- начала XV века,М.-Л., 1955, с.381
23. А.С.Павлов.Цит.соч.,с.68
24. С.М.Соловьев.История России с древнейших времен. Кн. III, М.,1960, с. 190
25. А.С.Павлов.Цит.соч., с.68
26. Там же
27. Цит. ПоМ.В.Нечкина. Василий Осипович Ключевский, М.,1974, с.235
28. НГ 23 июня 2010
29. www.kremlin.ru25 июня 2010
30. Общественноемнение 2009. Ежегодник. Я признателен М.Л.Козельцеву, обратившему мою вниманиена этом опрос.