Внешняя политика Германии

"Полит.ру" продолжает тему, заявленную в статье Александра Рара ("Исследования"), публикацией двух статей Гасана Гусейнова о евреях в объединенной Германии и внешнеполитическом кризисе в Германии в связи с Ближним Востоком. Эти статьи вышли в иерусалимском альманахе "Время искать": первая около года назад, вторая - недавно. В них представлена несколько иная точка зрения на политическую ситуацию Германии.

ПЕРСПЕКТИВЫ ЕВРЕЕВ В ОБЪЕДИНЕННОЙ ГЕРМАНИИ

В конце 2002 года Центральный совет евреев в Германии – организация, руководство которой в своё время добилось от правительства ФРГ разрешения на въезд евреев из бывшего СССР, подающих соответствующее прошение на приём в качестве беженцев, - достиг новой договорённости с правительством Германии. 14 ноября 2002 года канцлер Герхард Шрёдер и председатель Центрального совета Пауль Шпигель заявили о намерении подписать государственный договор, который перевёл бы эту организацию в статус правового представительства евреев Германии как сообщества. В пятницу 6 июня 2003 года германский бундестаг единогласно ратифицировал государственный договор между Федеративной Республикой Германии и Центральным советов евреев в Германии.

Центральный совет был создан в 1950 году, когда от 600.000 членов еврейских общин Германии осталось не более 15 тысяч. На 2002 год в Германии насчитывалось уже не меньше 100.000 членов 83 еврейских общин. По официальным данным за 1990-е годы из бывшего СССР прибыло не менее 60.000 евреев, зарегистрированных в общинах страны. Это - количественная сторона дела. Качественная - куда интереснее. Большая часть истребленного или бежавшего из Германии еврейского населения были экономически и политически интегрированными в тогдашнем немецком обществе европейцами. Большая часть нынешнего, пост-советского еврейства по своему социальному статусу и самочувствию гораздо ближе к тогдашним "евреям с востока" - польскому, украинскому еврейству, по которому пришелся главный удар нацизма. В гитлеровской пропаганде эти люди имели статус главного источника опасности для арийского мира. Самые разнообразные чувства охватывают тех, кто задумывается: как случилось, что именно потомки и родственники этих предназначенных к истреблению современников Гитлера, тысячами переселяются в страну, откуда когда-то исходила главная угроза для их рода.

Объединение Германии на первый взгляд мало связано с евреями. Хотя именно за прошедшие с момента официального включения ГДР в состав ФРГ годы и как раз вследствие этого воссоединения, численность еврейского населения Федеративной республики выросла раз в десять. За несколько месяцев до прекращения существования ГДР власти страны приняли решение открыть границу для евреев из СССР, которым, как тогда считали, грозили погромы. После воссоединения это решение, при активной поддержке тогдашнего председателя Центрального совета евреев в Германии Галинского, было перенято правительством Гельмута Коля. Составляя не более 5 процентов от общего числа русскоязычных переселенцев, люди, выехавшие по еврейской визе, представляют собой всё более заметный фрагмент социального ландшафта Германии.

Первое, что подверглось изменению в Германии с нарастанием потока эмигрантов, - это, конечно, еврейские общины больших и маленьких городов ФРГ. В одних случаях общины раскололись на еврейские национально-религиозные институты, каковыми они и являлись до сих пор, и – советские культурные клубы с еврейской окраской. В других случаях – возникли новые сложные образования, сохраняющие и основные черты традиционной общины, и элементы советского клуба. Свобода перемещения и, главное, встречная открытость России делает наложила на жизнь многих евреев в Германии отпечаток не всегда устраивающей их двойственности: не случайно, многие называют свой бессрочный вид на жительство здесь "Aufenthaltsurlaubnis" (вместо Aufenthaltserlaubnis) – они и живут здесь в бессрочном отпуске от тягот российской, украинской или молдавской повседневности.

Обстоятельством, определяющим характер жизни всех выходцев из России в Германии, является полоса кризисов, в которые вступила Германия в последние годы. Какие последствия могут иметь эти кризисы для евреев?

Основная трудность, с которой сталкивается Германия во внутриполитической сфере, состоит в слабой подготовленности этой страны к новизне и к ухудшению мировой конъюнктуры. ФРГ израсходовала значительные запасы, отложившиеся за десятилетия экономического чуда, на освоение ГДР. При дележе "советского наследства" объединенной Германии достался значительный человеческий потенциал – в виде потока иммигрантов из бывшего СССР. Другой вопрос, когда и как этот потенциал может быть востребован. Пока в обустройство так называемых поздних переселенцев и так называемых контингентных беженцев вложено столько средств, что Германию можно смело назвать крупнейшим заграничным социальным ведомством бывшего СССР. Лишь в долгосрочной перспективе – силами второго и третьего поколения иммигрантов – можно ожидать возвращения этих инвестиций.

Трудно оценить, какую роль в долгосрочной перспективе сыграет присущее многим иммигрантам из бывшего СССР сложное сочетание социально-политической инертности и криминальной энергии, с тем большей лёгкостью реализуемой в Германии, чем менее репрессивно действующее здесь законодательство.

Если сами поздние переселенцы и еврейские беженцы обычно чётко различают, кто есть кто, то немецкое большинство в их окружении воспринимает всю эту массу как единую общность - "русских". Всё это – люди, воспользовавшиеся, в глазах большинства, удачно подвернувшейся оказией для того, чтобы перенести социальную ответственность за своё и своей семьи существование с бывших республик СССР на германское государство.

Хочу сразу оговориться – речь идет не о субъективно честных намерениях отдельных лиц "позаботиться о будущем детей", "получить, наконец, свободу действий", "уйти от угрозы насилия со стороны ксенофобов и расистов" и т.п. Речь идет о том, что, по сравнению с двумя другими целями массовой эмиграции из СССР – США и Израилем, - Германия предъявляет к иммигрантам наименьшие практические требования для получения наиболее приемлемого качества жизни. Поэтому с начала 1990-х годов в Германии сосредоточились в культурно-религиозном отношении менее всего связанная с еврейством, а в социальном отношении наименее динамичная часть эмигрантов.

По данным немецкой статистики, во второй половине 1990-х и в начале 2000-х гг. всё больше становится в Германии и так называемых поздних переселенцев, не знающих немецкого языка. От страны, где большинство населения принимает интеграцию иностранцев как ассимиляцию, очень трудно ожидать приязненного отношения к тем, кто перебирается не столько в Германию, сколько в разросшееся русское гетто.

Немецкое общество несколько десятилетий привыкало к тому, что в нём неуклонно росла доля иностранцев. Но иностранцы эти были явными, бросающимися в глаза. Сначала – итальянцы и греки, потом – турки и югославы. Культурные анклавы, образуемые этими сообществами, стали приобретать черты гетто, во-первых, параллельно общему ухудшению положения на рынке труда, а во-вторых, и это, по-моему, главное, параллельно стремительному образованию русского культурного гетто.

Нерв общественного раздражения – не столько "настоящие" чужаки, сколько не желающие растворяться в немецком окружении "новые немцы". Одно из главных свойств этих людей, опять-таки – в глазах местного населения, парадоксальное сочетание полной зависимости от государства и склонности при первом удобном случае это государство провести. Это отношение, не вызывающее у большинства бывших советских людей ощущения противоречия, проступает здесь как родовая черта выходцев из СССР без различия по признаку национально-религиозной принадлежности.

Наконец, всё сказанное происходит в ещё более широком контексте ассимиляции бывших граждан Германской Демократической Республики в составе новой ФРГ. Общество благоденствия, которым ФРГ была или казалась в 1970-1980-е годы, вследствие открытия межсистемных шлюзов, должно было поделиться частью своего благоденствия с другими.

К этому прибавилось и то немаловажное обстоятельство, что на последней фазе пребывания у власти в ФРГ христианско-либеральной коалиции под руководством Гельмута Коля в экономической сфере господствовала умеренная социал-демократическая идеология. Государство, формально управляемое буржуазным правительством, по мере развития идей социально-рыночной экономики мало-помалу растратило свободные средства фактически на подкуп электората: ресурсы сокращались, а социальная подушка толстела. Когда в 1998 году к власти пришли социал-демократы и зелёные, они даже не сразу успели сообразить, что для вывода Германии из кризиса от них самих потребуется не свойственная им политика де-социализации.

Этот, по необходимости в огрублённой форме представленный здесь парадокс вызвал глубокое недоверие в немецком обществе к существующему раскладу политических сил. В конце 1990-х годов в Германии носилась в воздухе идея-опасение формирования из крупных фрагментов существующих партий новой правой силы. Такая партия, вопреки опасениям, пока не возникла. Однако начало 2000-х гг. стало временем эмансипации социал-демократов от центральных социал-демократических догм, а партии зелёных – от репутации чисто левой политической силы.

Политико-экономические последствия этого процесса трудно предсказать, однако следует помнить, что социальный статус большинства еврейских переселенцев, формально не изменившись, фактически ухудшится. Не только потому, что всем вообще гражданам Германии, живущим за счёт государственной поддержки, предстоят гораздо более трудные времена. Это произойдет вследствие возможного обострения конкурентных трений среди маргиналов, не обязательно ищущих, но обязательно находящих своего козла отпущения.

Говоря предельно обобщённо, советские евреи ехали в германский социализм, но застали его в фазе демонтажа как раз того механизма социальной рыночной экономики, который функционировал в ФРГ во времена холодной войны и ради которого большинство эмигрантов предпочло уехать из России и других стран-наследниц СССР именно в ФРГ. Помимо экономических перемен, в Германии советских евреев ждала и самая неприятная для них ревизия.

Этим неуклюжим словосочетанием приходится обозначить и тот процесс, который многими воспринимается и обозначается как рост антисемитизма в Германии и в Европе вообще. Антисемитские настроения в определенных слоях или, скорее, фрагментах общества могут то усиливаться, то ослабевать. Опыт личного общения может подсказывать, что, например, определенная часть населения бывшей ГДР при столкновении с первыми трудностями интеграции в ФРГ в поисках причин неудач без большого труда "обнаруживала" и элементы "еврейского заговора". Это, однако, лишь предсказуемая реакция маргиналов. По мере удаления от того времени, которое определяет особое место евреев в общественном сознании Германии, неизбежно разворачивается процесс переналадки инструмента национальной памяти. Стареет уже поколение детей, первые годы жизни которых пришлись на национал-социалистическую эпоху, а отрочество и зрелость - на бескомпромиссное отрицание опыта родителей. Поколение, принявшее на себя ответственность за государственное преступление, совершенное против евреев от имени немецкого народа, до сих пор определяет германский политический консенсус.

Но именно это поколение регистрирует наступление новой исторической фазы - фазы превращения Германии в нормальную страну.

Ровно год назад - 8 мая 2002 года Социал-демократическая партия Германия организовала в берлинском "Доме Вилли Брандта" диспут, на который канцлер Шрёдер пригласил писателя Мартина Вальзера. Заявленная тема диспута – "Нация. Патриотизм. Демократическая культура". Мероприятие СДПГ, которое вёл публицист лево-либерального еженедельника "Цайт" Кристоф Дикманн, продолжалось 2 часа при большом стечении публики с соблюдением повышенных мер безопасности и сопровождалось демонстрацией протеста, в которой приняли участие от 100 до 200 человек.

Накануне проведения диспута с письмом протеста против приглашения Мартина Вальзера, подписанным Паулем Шпигелем, выступило руководство еврейской общины Германии. В 1998 году, в речи по случаю вручения ему Премии мира немецкой книготорговли во Франкфурте-на-Майне, Мартин Вальзер назвал Освенцим "моральной дубиной" и высказался против превращения "национального позора" Германии в "политический инструмент". Тогдашний председатель Центрального совета евреев в Германии Игнац Бубис обвинил Вальзера в подстрекательстве радикализма и в преждевременной, по мнению Бубиса, попытке объявить Германию "нормальной страной". После смерти Бубиса в 2000 году к этому спору на уровне федеральной политики не возвращались. Известный еврейский публицист Рафаил Зелигман не одобрил демонстрации протеста и отверг "предварительную цензуру": сначала полагается выслушать, сказал Зелигман.

8 мая 2002 года Вальзер снова вернулся к выступлению 1998 года. Оба его главных положения – о господстве чувства над разумом там, где речь идет о национальном самоопределении человека, и о том, что национал-социализм в Германии был обусловлен разорением страны Версальским договором после Первой мировой войны, - не были поддержаны Герхардом Шрёдером. По словам канцлера, "подчеркивая свою нормальность", немцы не испытывают ни чувства превосходства, ни чувства самоуничижения. В диалоге с соседями Германия должна помнить: "мы стали другими, потому что нас заставили стать другими".

В ответ на постоянно выказываемую Мартином Вальзером "тоску по нормальности", канцлер подчеркнул: "Да, Германия – нормальная страна, но часть этой нормальности состоит как раз в том, что история не должна вытесняться из памяти". Нормальность Германии именно в том, что у нас нет никакого особого пути, сказал Шрёдер. Мартин Вальзер не согласился с этой мыслью канцлера как "утопичной". Мы очень хотели бы жить в нормальной стране, сказал он. Но наша история не даёт такой возможности. Это-то, по словам Вальзера, "постоянно и делает немцев уязвимыми".

Шрёдер отверг ключевое для Вальзера понятие "товарищества по судьбе" (Schicksalsgenossenschaft), заявив, что национальная гордость Германии должна распространяться не на историю, а на успехи тех, кто живёт в Германии сегодня. Что же касается чувства, то патриотическое чувство у него, Шрёдера, возникает, когда национальная футбольная команда страны одерживает победы. Вместе с тем, он, Шрёдер, никогда, подобно Мартину Вальзеру, не суммировал олимпийские медали, полученные командами ФРГ и ГДР.

По мнению одних наблюдателей, канцлер Шрёдер воспользовался диспутом для того, чтобы именно в день 57-летней годовщины подписания безоговорочной капитуляции национал-социалистической Германии подчеркнуть неизменность официальной позиции ФРГ в отношении как оценки тогдашних событий, так и недопустимости снятия с себя исторической ответственности и новой Германией.

С точки зрения других (её высказал в тот же день заместитель председателя Центрального совета евреев Мишель Фридман), пригласив на дискуссию под таким названием именно Вальзера, канцлер Шрёдер, возможно, хотел обратиться к избирателям праворадикальных партий. Председатель Центрального совета евреев Пауль Шпигель, после протестов получивший приглашение на диспут, отказался принимать в нём участие.

Под лозунгом "Никакого прощения, никакого забвения!" около 200 демонстрантов провели пикет против участия Мартина Вальзера в диспуте в "Доме Вилли Брандта". Они напомнили слова Игнаца Бубиса в ответ на протесты Мартина Вальзера против "монументализации германского позора" путем создания грандиозного мемориала жертвам Холокоста: "Позор был монументален сам по себе, без всяких памятников".

Это исторически верное замечание оказалось, по-видимому, политически запоздалым. Можно, конечно, подозревать всякого, кто заговаривает о "нормальности" Германии, в том, что тот делает первый шаг к отрицанию Холокоста. Во всяком случае, тон, взятый Центральным советом евреев в отношении неизбежного процесса исторической ревизии, оказался полезным: он вскрыл вполне реальное наличие в немецком обществе источника возможной опасности. Еженедельник "Цайт", анализируя взаимоотношения между евреями и немцами в современной Германии, писал 25 мая 2002 (пер. Виктора Кирхмайера):

"Новый антисемитизм не имеет ничего общего со "старым" антисемитизмом - лишением гражданских прав, дискриминацией, вытеснением евреев из системы образования и созданием им препятствий в профессиональной карьере, чтобы они не составляли конкуренции немцам. Для этого евреев, в своё время ставших авангардом модернизации, в Германии слишком мало. С такими эмоциями сегодня сталкивается Америка - сверхдержава, якобы навязывающая нам глобализацию, а заодно и предрасполагающую к переменам открытость, на которых Германия, будучи второй в мире державой по объёму экспорта, отлично зарабатывает. Именно предубеждениями в отношении Америки и объясняется столь необычный союз крайне правых и крайне левых со всеми прочими антиглобалистами посредине.

Но антиеврейские настроения выполняют и одну сугубо немецкую функцию - они избавляют от унаследованной вины. Примерно так: если евреи ведут себя как нацисты (а это сейчас излюбленный тезис в отношении Израиля), то преступления наших отцов и дедов на этом фоне уже перестают быть чем-то исключительным, и нечего потомкам жертв Холокоста впредь тыкать в нас пальцем. Прав журналист Хериберт Прантль, заметивший, что "если бы Шарона не было, антисемитам пришлось бы его изобрести". Точно так же, как он был изобретён в начале 80-х и потом в начале 90-х годов, когда наступление с целью списания исторической вины началась слева и когда не делалось различий между атаками террористов и мерами по защите от них. Требуется ли повторять, что критика израильского правительства, как и любого другого, правомерна и справедлива? Но когда политик Юрген Мёллеман обвиняет заместителя председателя Центрального совета евреев Германии Мишеля Фридмана в том, что тот своими "нетерпимыми и злобными высказываниями" сам же будит дремлющих псов антисемитизма, то он своими словами как раз подтверждает то, что хотел опровергнуть. Значит, эти псы существуют, и господам евреям следует приближаться к ним лишь с должным смирением. Однако и Фридману не мешало бы подумать о том, насколько столь беспощадный тон, превративший его в звезду ток-шоу, подходит к роли проповедника нравственности в политике..."

Упомянутые в статье имена и реалии сейчас, в середине 2003 года, воспринимаются в Германии особенно болезненно. Слишком театрально разворачивались все перипетии конфликта между бывшим лидером Свободной демократической партии Юргеном Мёллеманом и теперь, скорее всего, также бывшим заместителем главы Центрального совета Германии Мишелем Фридманом. Мёллеман покончил собой 5 июня 2003 года, Фридман несколькими днями позже был обвинён в употреблении кокаина и связях с некоей восточноевропейской бандой, поставлявшей на VIP-рынок ФРГ украинских проституток.

Но если бы эта пара – заметный, вызывающе популярный еврей-телезвезда, с одной стороны, и – талантливый, но считающий себя обделённым на политическом или ином поприще немец, - если бы эта пара была явлена только в обличье Мёллемана и Фридмана, можно было бы говорить о единичном случае. Но пара эта – не одна. Зеркально повторялась она в споре Мартина Вальзера и Игнаца Бубиса в 1998 году, а затем – в конце мая 2002 – в противостоянии того же Вальзера и другой звезды германского телеэкрана, получившего в масс-медиа страны титул "папы римского немецкой литературы" – Марселя Райх-Раницкого.

Много лет подряд этот чудом выживший во времена национал-социализма польский еврей, говорящий по-немецки с сильным акцентом, восстанавливал в Германии – средствами нового медиума – телевизионного ток-шоу – стародавнюю роль еврейского интеллектуала на службе немецкой культуры. Происхождение Райх-Раницкого в 1990-е годы публично обсуждалось в Германии крайне редко. Даже сообщение о том, что вскоре после войны литературный критик одно время сотрудничал с польскими спецслужбами, было проигнорировано. В необычайной массовой популярности Райх-Раницкого – не менее безжалостного в роли литературного критика, чем был Мишель Фридман в роли "политического инквизитора", как охарактеризовал его еженедельник "Шпигель", - разгадка особого культурного филосемитизма – нарочитой приязни образованного общества к заметному, к не стеснительному еврейству.

Католические медийные клички-титулы, присвоенные двум самым заметным еврейским телезвёздам 1990-х годов в Германии – "папы" и "инквизитора", – придают всей истории "эмансипации" от евреев Райх-Раницкого и Фридмана недовольных немцев – либерального политика Мёллемана и обделённого вниманием писателя Вальзера – характер фантасмагории. Кажется, будто кто-то придумал и записал эту историю. Это ощущение многократно усилилось после того, как летом 2002 года Мартин Вальзер опубликовал роман "Смерть критика", почти пародийную в своём гротескном признании книгу – "да, я хочу убить этого еврея!"

В действительности, однако, её никто не придумывал, и наряду с культурным и нелукавым филосемитизмом в немецком обществе – как в его низах, так и в его интеллектуальной верхушке имеются ресурсы совсем других настроений. Во внутриполитической дискуссии эти настроения пыталось использовать популистское крыло Свободной демократической партии (либералов). Во внешнеполитической дискуссии они пробились под прикрытием антиамериканизма во время подготовки к Иракской войне.

Исследователи партийно-политической жизни Германии давно заметили, что либералы Германии, подобно некоторым другим европейским либеральным партиям, начиная с 1980-х годов сместились в направлении правового популизма. Гёттингенский социолог Франц Вальтер объясняет это смещение тем, что для достижения успеха СвДП постоянно должна рекрутировать новые группы избирателей. Политолог полагает, что либералы достигают этого, идя путём политических скандалов.

На вопрос о том, почему СвДП как самая современная, или лучше других мобилизующая новый электорат, партия избрала темой нового скандала именно Израиль, почему приманкой для новых голосов был избран антисемитизм, Франц Вальтер дает такой ответ. Заместитель председателя партии и едва ли не главный её стратег Юрген Мёллеман начал свою кампанию более года назад. Избрав целью достижение 18% голосов на сентябрьских выборах 2002 года, он начал искать темы, не занятые другими партиями, но явно находящиеся в мейнстриме. Иными словами Мёллеман увидел путь к выходу из жалкой роли маргинальной партии пятипроцентного меньшинства в успехе других европейских партий, партий буржуазной сердцевины, которые поменяли политический ландшафт Европы.

Мёллеману в Германии приходится труднее, чем было, например, Йоргу Хайдеру, который противопоставил своё движение всему политическому истеблишменту Австрии - большой коалиции левых и консерваторов. С помощью старой националистической риторики Хайдер завоевал новый электорат, стилизовав себя под свободного человека, не связанного с болотом партийных компромиссов.

Мёллеман же действовал в условиях противостояния так называемых народных партий - ХДС и СДПГ, - сам будучи частью того политического истеблишмента, против которого якобы выступал. Единственный способ рельефно противопоставить себя этому истеблишменту - подхватить скандальную тему.

Правые популисты перехватывали у либералов голоса и раньше. В отличие от "народных партий", у которых есть относительно прочное избирательское ядро, либералы очень нестойки: всё это можно наблюдать на протяжении 150 лет. Вальтер рисует такую схему перехода с либеральных на праворадикальные позиции: сначала либералы получают голоса молодежи из буржуазных семей, которая вовсе не хочет иметь ничего общего ни с какой партией. Но потом эта молодежь, как пишет Вальтер, "лизнув крови", начинает чуять, что у нее есть возможность выбраться из трехпроцентного угла, в котором прозябают все эти либералы старой закалки. Перевалив за 10-процентный барьер, они становятся твёрже, националистичней, начинают искать новых союзников, неструктурированные избирательские круги и, наконец, добираются до недовольных, до нытиков. А это уже не 23-летние студенты-экономисты, которых привлекает весельчак Вестервелле – председатель СвДП, а тёртые 28-летние получатели социальной помощи, трижды терявшие работу и не желающие иметь ничего общего с красно-зелеными. Вот вам и сдвиг вправо. Меняется избирательская база, меняется партия; она становится жестче, а со временем поменяется и ее руководство. И так исторически происходило повсюду в Европе.

Почему либералы не ищут поддержки у левых? Да, в арсенале у популистов есть, конечно, и левые темы. Популистские партии выступают против элит, против концернов, против европейской бюрократии. Мало-помалу они отходят и от неолиберализма и начинают чутче реагировать на социальные темы. Таким образом они могут привлечь избирателя из рабочей среды, но никак не левых интеллектуалов. Антисемитский дух оказывается идеальным средостением между низами и нестойко-разочарованными левыми интеллектуалами.

Программа СвДП носит либеральный характер лишь в том, что касается экономического либерализма, считает Вальтер. Она выступает за снижение налогов и привлекает к себе буржуазную молодежь. Но чем дальше партия углубляется в новый электорат, выразительницей интересов которого она себя изображает, тем больше её программа превращается просто в набор лозунгов. Причину этому Франц Вальтер видит в том, что, в отличие от народных партий, СвДП очень слаба организационно.

Для политического класса и демократии в Германии эта организационная слабость либералов оказалась в 2002 году спасением. Несмотря на неимоверное напряжение всех сил, привлечение крупных "теневых" ресурсов, популистскому крылу либералов не удалось привлечь новых избирателей. А после выборов восстание Мёллемана было подавлено: его инициатор был фактически выдавлен не только из руководства партии, но и из её рядов.

Критика Израиля, поданная в одном флаконе с обвинениями в адрес руководителей Центрального совета в том, что те одним своим видом и тоном публичных выступлений плодят новых и новых антисемитов, должна была принести, например, сотни тысяч голосов "новых немцев" – как из числа поздних переселенцев, так и обретающих гражданство мусульман. Один просчёт состоял в том, что среди мусульман Германии больше всего не арабов, а турок. Другой просчёт в том, что переселенцы политически инертны и, как правило, голосуют за крупные правящие партии, более всего – за ХДС.

Главный же просчёт правых и левых популистов в том, что политический класс Германии в критический момент приложил огромные усилия к восстановлению статус-кво. Кризис консенсуса по еврейскому вопросу 2002 года показал, что те реальные предпосылки к серьёзному изменению настроений в Германии в отношении евреев, о которых говорилось в начале статьи, не имеют ни организационной, ни общеполитической базы. Такие предпосылки пока лишь прощупываются различными силами. На выборах 2002 года эти силы, во всяком случае, потерпели поражение.

Внешнеполитический аспект проблемы – связь антисемитских и антиамериканских настроений в Германии и в Европе – будет предметом другой статьи.

ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЙ КРИЗИС ГЕРМАНИИ И ПОЛОЖЕНИЕ НА БЛИЖНЕМ ВОСТОКЕДля того, чтобы представить себе перспективы евреев в Европе и, в частности, в Германии, необходимо помнить два обстоятельства первостепенной важности. Первое касается истории вопроса. Еще живы и палачи холокоста, и его оправдатели, и те, кто не успел стать жертвами. То обстоятельство, что нападения на евреев в мире не вызывают массовых протестов, сравнимых с протестами против реформы налоговой или пенсионной системы, свидетельствует о постоянстве сейсмической опасности. Приходят новые поколения, для которых история Катастрофы - бумажная вода. Политическая сейсмография, сколь бы слабым ни было эхо регистрируемых ею толчков, должна охватывать и те плоскости политического ландшафта, что на первый взгляд довольно далеко отстоят от нашего предмета. Что касается Германии, то такой плоскостью является внешняя политика этой крупнейшей страны современной Европы. Рассмотрев в предыдущей статье внутриполитические факторы, имеющие первостепенное значение для судьбы евреев в Германии, перейдём к анализу внешнеполитического фактора, который в 2003 году обсуждается в мировой печати под довольно расплывчатой рубрикой "антиамериканизма".

После прихода к власти красно-зелёной коалиции в 1998 году внешнеполитическое положение Германии значительно изменилось. Отчасти это связано с обстоятельствами чисто субъективного порядка, такими, например, как личные отношения между государственными деятелями. Имеются, однако, по меньшей мере две тенденции, которые, возможно, никак не связаны с субъективными приоритетами тех или иных конкретных политиков. Первая тенденция касается меняющегося места Германии на оси Вашингтон-Москва, вторая - меняющейся роли Германии в общеевропейской политической архитектуре после расширения Евросоюза на восток.

Существуют опасения, что за последние пять лет (с ускорением после 11 сентября 2001 года и особенно быстро в ходе подготовки к войне в Ираке) Германия подвергла пересмотру своё место в трансатлантической системе партнёрства и безопасности. Эмансипация от США, находящая психологическое оправдание в политике Джорджа Буша-младшего, зашла несколько дальше, чем мог себе представить политический класс обеих стран накануне и сразу после объединения двух германских государств. Усилиями федерального канцлера Герхарда Шрёдера политический диалог с Вашингтоном свёлся к чисто формальному поддержанию партнёрских отношений в рамках действующих договоров и обязательств. В ходе и особенно после дебатов об иракской войне США стали главным объектом критики со стороны СМИ и политиков ФРГ.

Одновременно происходило расширение партнёрских отношений с Москвой, выражавшееся, прежде всего, в постепенном исчезновении из официальной берлинской повестки дня проблемы грубейших нарушений прав человека в России. Ни ликвидация независимого российского телевидения, ни грубые нарушения собственного законодательства, ни информационная блокада Чечни не поколебали строго про-российской позиции Германии. Бросается в глаза, что российское направление внешней политики ФРГ полностью перешло в ведомство федерального канцлера, тогда как министерство иностранных дел во главе с Йошкой Фишером занимается находящимся в явно аварийном состоянии американским направлением.

Ведя не зависимую от Америки российскую политику, дипломатический Берлин выступает в лучшем случае в роли второстепенного экономического брокера на остальном постсоветском пространстве. Особенно это бросается в глаза в связи с событиями в Грузии, в ходе которых ушел в отставку друг Германии Эдуард Шеварднадзе. Германия оказалась не готовой к происшедшей смене власти, полностью уступив Грузию более активным глобальным игрокам - США и России. При этом не очевидна равноудалённость ФРГ в данном противостоянии. В отличие от США, Германия, по-видимому, признает особые права России по отношению к бывшим республикам СССР.

Параллельно с российским развивается китайское направление внешней политики Берлина. Заметно, что и в данном случае в глубокую тень ушли бывшие ранее более актуальными для ФРГ вопросы прав человека, попытка любой ценой добиться экспортных успехов на китайском рынке выдаётся за экономический прагматизм и заставляет федеральное правительство забыть даже о собственном решении выйти из ядерной энергетики. От политики в отношении двух важных евразийских партнеров Германии обратимся к Европейскому континенту.

Вторая тенденция внешней политики ФРГ - попытка нового позиционирования крупных стран Европы как региональных сверхдержав Евросоюза. В споре, идущем вокруг конституции, Германия противостоит двум тенденциям, выразителями которых оказались средние и малые страны ЕС, даже ещё и не ставшие формально членами этой континентальной организации. Польша (как и примкнувшие к ней Испания и ряд других государств) не намерены терпеть изменения статуса в зависимости от населённости стран-членов ЕС. Венгрия требует зафиксировать в конституции новой Европы положение об охране прав меньшинств. Это требование восходит к далёкому прошлому, а именно - к Версальскому договору 1918 года, по которому Венгрия была урезана в границах больше, чем какая бы то ни было другая страна-наследница распавшейся Австро-Венгерской империи. Не выдвигая территориальных претензий к соседям, Венгрия хотела бы правовой защиты для одного из самых многочисленных меньшинств Восточной и Юго-Восточной Европы - венгров.

Центральный мотив обоих на первый взгляд второстепенных противостояний - попытка позиционирования Европы как нового сильного континентального образования, структурируемого вокруг крупных национальных государств, прежде всего - Франции и Германии.

Реализация лозунга "Европа регионов" или превращение европейского правительства (Еврокомиссии) всего лишь в малый парламент, не способный прийти к действенному согласию, противоречили бы интересам Германии, как их понимает нынешнее правительство во главе с Герхардом Шрёдером и его важнейший европейский партнёр - президент Франции Жак Ширак. Стоит заметить, что на этой общей платформе оба государственных деятеля сумели преодолеть личную неприязнь, которой были отмечены первые месяцы пребывания Шрёдера на посту канцлера.

Сильной Европы очень не хватало Соединённым Штатам Америки в период гражданской войны в бывшей Югославии, а также первой войны в Персидском заливе 1991 года. Однако после ожесточённых споров вокруг иракской политики международного сообщества и особенно после того, как фронт в войне против международного терроризма мало-помалу слился с фронтом антииракской кампании, концепция сильной Европы приобрела самостоятельную динамику. Американская администрация не очень доверяет направлению, которую принял процесс, ранее инициированный самими Соединенными Штатами. При всех заверениях министра иностранных дел Йошки Фишера, что Америке-де никогда не будет грозить конфронтация с сильной Европой, имеются достаточные основания для того, чтобы сомневаться в правдоподобности заявления германского министра.

Сколь бы маловероятна ни была угроза непосредственного военного противостояния Европы и Америки, от новой холодной войны Америка (ослабляемая напряжением глобальной миссии) и Европа (прибавляющая в весе за счёт расширения на восток) всё же не застрахованы.

Несколько месяцев назад федеральный канцлер Германии высказался в том смысле, что у Германии есть свой путь в мировой политике. Анализ внешнеполитического вектора, избранного "красно-зелёным" правительством, показывает, что это высказывание ни в коем случае не является случайной проговоркой. Какая новая стратегическая ориентация правительства за ним скрывается? Федеральный канцлер, несмотря на сопротивление значительной части бундестага, навязывает Германии дружбу с авторитарным режимом Владимира Путина и пытается даже обойти собственных партнёров по коалиции в сделке с Китаем. Расширенный Евросоюз он понимает иначе, чем его предшественники на этом посту. Расширенная Европа должна превратиться из союза полностью равноправных государств в некое подобие федерации, в рамках которой крупные государства должны играть и более значительную роль при принятии и реализации принятых решений. Вопрос один: не оформляется ли под влиянием президента России Владимира Путина и его окружения новая, "евразийская" стратегия в Берлине?

Ответ на этот вопрос можно найти в многочисленных публикациях советника канцлера Шрёдера по России политолога Александра Рара (Alexander Rahr), возглавляющего отдел СНГ и России в Германском совете по внешней политике. Как автор весьма сочувственно написанной книги о Владимире Путине "Немец в Кремле", Рар в гораздо большей степени, чем кто бы то ни было из его немецких коллег, приближен к президенту России. Как глава одного из ключевых берлинских аналитических центров Рар лучше большинства немецких коллег-политологов осведомлен о прагматике внешнеполитических решений "красно-зелёного" кабинета. Его оптика поэтому представляется сугубо важной для понимания если и не практических тенденций в двусторонних отношениях, то, во всяком случае, очертаний и направления экспертного воздействия, или, если воспользоваться современным русским термином, приёмов политической технологии.

Основная задача, формулируемая Раром в ряде интервью и меморандумов, опубликованных за последний год в интернете, проста: главы России и Германии должны во что бы то ни стало провести максимальное сближение двух стран с тем, чтобы со временем "была достигнута цель создания единого евроазиатского союза на территории Евразии". "Чтобы действительно этого добиться, Европе необходимы отсутствующие сейчас ключевые стратегии, а также политики, которые обладали бы достаточным пониманием мира, чтобы спроектировать великую Европу. Сегодня же нами правят юристы"[1].

На сайте под говорящим названием "Париж-Берлин-Москва" Рар пишет в январе 2003 года о том, что до 11 сентября 2001 года "в России были слышны голоса, которые предсказывали слияние ЕС с Россией, после чего история смогла бы вылепить новую евразийскую супердержаву"[2]. "Но у старой Европы, - продолжает он, - не хватило политической воли, стратегии и желания идти на риск, чтобы встать на вышеописанный путь. Эмансипация от США рассматривалась в Европе как самоубийственное преступление. Да и сейчас многие европейские политики впадают в состояние шока от одной мысли, что сама Америка может "эмансипироваться" от своих европейских союзников"[3].

В этом пассаже точно названы реальные психологические мотивы европейских и особенно германских политиков, не желающих охлаждения отношений с США: после Второй мировой войны США нанесли урон многим странам и частям света, но только не Европе. И в качестве потенциального театра военных действий в борьбе с СССР, и в качестве разделяющей общей ценности союзницы, Европа, освобождённая от национал-социалистической диктатуры, получила от Америки такое ощущение безопасности, что смело могла себе позволить демонстрировать против американцев, воюющих во Вьетнаме или размещающих на территории Германии или Англии "крылатых ракет". Для того, чтобы эмансипироваться от такого союзника-соперника одного "желания идти на риск", как выразился Рар, явно не достаточно: тут надобна идеология и стратегия.

На такую стратегию, однако, ни Европа в целом, ни Германия в особенности до начала войны в Ираке способны не были. Война в Ираке вызвала кристаллизацию смутных эмоций. В первых рядах противников войны оказались Франция Жака Ширака, Германия Герхарда Шрёдера и Россия Владимира Путина. Призрак "антиамериканизма" показался силой, способной создать ту самую политическую континентальную ось, о которой грезили геополитики-евразийцы двадцатых годов, мечтавшие о союзе "тевтонского леса и славянской степи".

Понимая, что, "когда закончится война в Ираке, немцы вновь встанут на сторону США", Рар глубоко сожалеет, что Москва не воспользовалась возможностью сближения с Берлином в ущерб Америке. Евразийски настроенные русские, с точки зрения Рара, не протянули руку помощи Шрёдеру, оставшись в орбите США.

"Должен сознаться, - пишет Рар, - я считаю Шрёдера самым честным из всех трех упомянутых руководителей. Он протестует против войны, не преследуя при этом никаких целей, кроме попытки сдержать данное избирателям обещание. Его пацифизм порой просто-таки наивен. Ширак, как и Путин, оставили для себя кое-какие лазейки, позволяющие поторговаться со Штатами, а Шрёдер буквально изолировал сам себя - даже в пределах самой Германии. Тот же Йошка Фишер, говоря об иракском конфликте, постоянно смягчает тон, постоянно лавирует, старается оставить ФРГ простор для маневра, - а Шрёдер просто в ужасе от того, что делает Буш, и не скрывает этого. В его реакции нет никакой торговли, никакой геополитики"[4].

Россия, однако, не поддалась искушению воспользоваться простодушием федерального канцлера и также не стала рисковать подрывом связей с Америкой ради Европы, кстати, в гораздо большей степени зависимой от США, чем это ей самой хотелось бы.

Несмотря на то, что шансы федерального канцлера на приход к власти в 2006 году пока минимальны (в декабре 2003 года социал-демократы почти вдвое отстают от ХДС/ХСС), заложенные им внешнеполитические ориентиры могут сохранить силу, прежде всего, под воздействием капитанов германской промышленности. Для концернов новая политическая стратегия Германии была бы лишь дополнительным, хотя и конкурентным ресурсом в прочной трансатлантической сети. Самосознаю немцев и европейцев эмансипация от США - при всех неолиберально-великодержавных издержках политики нынешней администрации - уже нанесло значительный методологический ущерб.

Главная опасность состоит здесь в том, что германская политика на европейском направлении может определяться не прагматическими, а идеологическими соображениями, не интересами, а сверхценными идеями. "Германии и России повезло, что в начале 1990-х у руля немецкой и где-то даже европейской политики стоял Гельмут Коль - человек с историческим мировоззрением, а не с чисто прагматическим". Рар даёт понять своим российским собеседникам, что для сближения России и Германии следует воспользоваться растерянностью германского руководства, чисто инстинктивно отреагировавшего на чересчур агрессивную политическую линию США в отношении Ирака. Он предупреждает и о том, что если бы на смену простодушному Шрёдеру пришла Ангела Меркель - председательница Христианско-демократического союза, - то в Германии "будет явный крен в сторону Америки... И где-то она может повернуться спиной к России, потому что для неё Америка гораздо важнее, в 10 раз важнее, чем Россия"[5].

На какой общности может строиться союз демократических стран Европы с автократическими странами Востока? Социально-политические ценности у них разные, единственное, что их могло бы объединить - чисто идеологическая цель "мягкого противостояния Америке". Если удастся хотя бы частично осуществить эту программу, то одним из первых испытательных полигонов "мягкого противостояния" станет регион Ближнего Востока, где кооперативно-конкурентные отношения Европы, США и России могут выйти из нынешнего равновесия.

О том, что главными очагами возможного противостояния станут Ближний Восток и бывший СССР, пишет и Александр Рар. Перечисляя проблемы европейского континента, над решением которых работают и американцы, и сами европейцы, политолог констатирует:

"Не европейцы, а американцы выстраивают на сегодняшний день будущую Европу и рассматривают её как составную часть мощного трансатлантического союза. Не исключено, что в обозримом будущем США попросят европейцев включить в состав ЕС такое государство, как Израиль. В Америке есть определенное представление о том, что долгосрочная защищенность Израиля может быть обеспечена только в том случае, если Израиль подключится к западным оборонительным и экономическим структурам. После перемены режима в Ираке подобные планы будут постепенно реализовываться. Ближний Восток и Средняя Азия будут, находясь под строгим контролем Америки, двигаться в сторону запада"[6].

Итак, мы вернулись к той развилке, с которой начинались эти заметки. Имеются как персонально окрашенные, так и зависящие лишь от макросоциальной конфигурации обстоятельства, которые ставят под вопрос сохранение статус-кво. Применительно к Германии выясняется: пока что этой страной, да и большинством других стран Европы, "правят юристы", а не визионеры-евразийцы. Но такое положение может легко измениться в условиях кризиса. На высоком политическом уровне в Германии "евразийский проект" всерьёз обсуждается как противовес "трансатлантическому", при этом областью соперничества между сверхдержавами близкого будущего остается Ближний Восток.

Примечания:

1. Александр Рар. Ориентировка России на Европейский Союз не имеет альтернативы // Интервью "Евразийскому журналу". Опубликовано на сайте Сергея Глазьева:
http://www.glazev.ru/sight/501
 

2. Мир под гегемонией Америки (Die Welt in einer Pax Americana). Публикация на сайте:
http://www.paris-berlin-moscou.org/die_welt_in_einer_pax_americana_a_rahr.htm
 

3. Там же.
 

4. Александр Рар: "Pax Americana" - живая реальность. Сайт информагентства Росбалт.RU:
http://www.rosbalt.ru/2003/03/21/90106.html
 

5. Александр Рар: ЕС не хочет, чтобы Россия топталась в "европейском огороде" // Интервью информационному агентству Росбалт 20.06.2003; опубликовано на сайте:
http://www.rosbalt.ru/2003/06/20/104038.html
 

6. Александр Рар: ЕС не хочет, чтобы Россия топталась в "европейском огороде"...
Мир под гегемонией Америки (Die Welt in einer Pax Americana). Публикация на сайте:
http://www.paris-berlin-moscou.org/die_welt_in_einer_pax_americana_a_rahr.htm