будущее есть!
  • После
  • Конспект
  • Документ недели
  • Бутовский полигон
  • Колонки
  • Pro Science
  • Все рубрики
    После Конспект Документ недели Бутовский полигон Колонки Pro Science Публичные лекции Медленное чтение Кино Афиша
После Конспект Документ недели Бутовский полигон Колонки Pro Science Публичные лекции Медленное чтение Кино Афиша

Конспекты Полит.ру

Смотреть все
Алексей Макаркин — о выборах 1996 года
Апрель 26, 2024
Николай Эппле — о речи Пашиняна по случаю годовщины геноцида армян
Апрель 26, 2024
«Демография упала» — о демографической политике в России
Апрель 26, 2024
Артем Соколов — о технологическом будущем в военных действиях
Апрель 26, 2024
Анатолий Несмиян — о технологическом будущем в военных действиях
Апрель 26, 2024

После

Смотреть все
«После» для майских
Май 7, 2024

Публичные лекции

Смотреть все
Всеволод Емелин в «Клубе»: мои первые книжки
Апрель 29, 2024
Вернуться к публикациям
Июнь 18, 2025
Медленное чтение
Сагдеев Роальд

Вспоминая учителя

Наука и жизнь

«Полит.ру» публикует статью физика-академика Роальда Сагдеева, посвященную его учителю, советскому физику и астрофизику Давиду Франк-Каменецкому. В статье автор делится своими воспоминаниями о жизни в закрытом городе Сарове, где располагался первый советский ядерный центр Арзамас-16, а также рассказывает о судьбе Давида-Франк-Каменецкого и том, как одному из ведущих советских ученых удалось уйти из закрытой оружейной физики и посвятить себя науке. Материал опубликован в журнале «Наука и жизнь» (2010. №7).

В первый раз я услышал о физике по имени Давид Альбертович Франк-Каменецкий совершенно случайно, не подозревая, насколько судьба в будущем меня с ним свяжет. Это было зимой 1953—1954 годов — я учился на четвёртом курсе физфака МГУ, — почти сразу после переезда университета в новое здание на Ленинских горах. Университет с его потрясающими для того времени возможностями становился местом проведения научных конференций. Интересующиеся студенты могли прочесть на доске объявлений, какие конференции проходят или планируются в будущем.

Я случайно бросил взгляд на программу очередной конференции физиков — уже не помню её названия, — быстро пробежал глазами имена докладчиков и темы докладов, и внимание остановилось на фамилии Франк-Каменецкий. Название его доклада просто бросалось в глаза — оно как бы требовало остановиться и подумать: о чём это? Тема формулировалась примерно так: «Возможность нахождения константы слабого взаимодействия, исходя из данных о Солнце». Для студента-физика константа слабого взаимодействия — это нечто относящееся к ядерной тематике или к физике микромира, а тут вдруг оказывается, что из чисто макроскопических соображений по поведению ближайшей к нам звезды можно её определить. Я запомнил имя докладчика, но потом, как всегда, заела текучка, да и, признаться, на конференции такого рода я ещё, как правило, не ходил — и постепенно забыл, какой экстравагантный доклад планировался на этой конференции.

Давид Альбертович Франк-Каменецкий (1910—1970).

Давид Альбертович Франк-Каменецкий (1910—1970).

Я сдавал экзамены теорминимума Ландау и надеялся, что мне со временем удастся попасть ну если не на дипломную работу, то хотя бы в аспирантуру в Институт физических проблем. Однако этим планам не суждено было сбыться: вмешалась большая политика «холодной войны». Меня и ещё нескольких студентов — это было уже в начале пятого курса — вызвали в деканат и сказали, что нам предстоит поехать на дипломную практику в некое заведение с загадочным названием «Приволжская контора». Попытки узнать, что это за место и что за физики будут руководить нашими дипломными работами, оказались тщетными: в ответ только многозначительное молчание и покашливание. Единственная информация, которую нам дали, — инструкции, как добираться: Казанский вокзал, номер поезда и вагона, оказавшегося последним. На каком-то полустанке его отцепили. Наконец, проснувшись утром, мы увидели, что поезд медленно входит в зону, огороженную колючей проволокой. Вот это и была «Приволжская контора».

Конечно, мы догадывались, что нас отправляют в какой-то суперсекретный почтовый ящик, но не имели ни малейшего представления о том, что за люди в нём работают и с кем мы встретимся.

В первый же день в назначенное время мы явились по указанному адресу в центре закрытого города. Название его мы сначала узнали от наших новых друзей, с которыми познакомились в общежитии для молодых специалистов, а затем в теоретическом отделе этой известной тогда лишь ограниченному кругу лиц, а впоследствии ставшей всемирно знаменитой «Приволжской конторы». Это был город Саров, или Арзамас-16, хотя он никакого отношения к настоящему Арзамасу не имеет. Первая встреча с будущими руководителями открыла нам глаза на всё. Это были Андрей Дмитриевич Сахаров, Яков Борисович Зельдович и человек, тема доклада которого меня так поразила год тому назад.

Случайная встреча с любительской фотокамерой. На снимке (слева направо): Яков Борисович Зельдович, Андрей Дмитриевич Сахаров и Давид Альбертович Франк-Каменецкий. Саров, 1952 год.

Случайная встреча с любительской фотокамерой. На снимке (слева направо): Яков Борисович Зельдович, Андрей Дмитриевич Сахаров и Давид Альбертович Франк-Каменецкий. Саров, 1952 год.

После вступительной беседы, вопросов, которые должны были показать, насколько мы готовы к серьёзной работе, каков у нас фундамент в теоретической физике, произошло почти стихийное распределение между руководителями. Надо сказать, что безо всякой инициативы с моей стороны опять судьба свела меня с Давидом Альбертовичем, на этот раз уже лицом к лицу, поскольку он оказался научным руководителем моей дипломной практики.

Первая же беседа, довольно длительная, с Франк-Каменецким касалась в основном той физической проблематики, которой он занимался, — перенос тепла и энергии излучением, вычисление коэффициента лучистой теплопроводности в очень горячем веществе. Я сразу понял, что это как раз и есть та самая «кухня», где родилась идея связать процессы внутри звёзд, определяемые в первую очередь лучистой теплопроводностью, с константой слабого взаимодействия, которая входит через цепочку термоядерных реакций и распадов. Благодаря этой органической связи и возникла попытка определить константу слабого взаимодействия, чтобы сравнить её с тем, что дают экспериментальные работы по физике микромира.

Давид Альбертович подробно расспрашивал меня о том, чем я занимаюсь, и, естественно, я ему прямо сказал, что нахожусь в процессе сдачи экзаменов теоретического минимума Ландау и что в будущем буду пытаться поступить в аспирантуру. Мой новый ментор с самого начала дал мне понять, что станет полностью поддерживать эти планы.

Он провёл меня в комнату, где работали его сотрудники, мне выделили стол. Интересно, что одним из моих соседей по комнате был Юрий Трутнев, в то время младший научный сотрудник, ныне член Российской академии наук, продолжающий работать там же, в Сарове, — один из ведущих физиков в разработке ядерного оружия. В своих мемуарах Андрей Дмитриевич Сахаров особо упомянул вклад Трутнева в одну из ключевых идей при создании водородной бомбы.

Тем не менее задача, которую поставил передо мной Давид Альбертович в рамках дипломной практики, не имела никакого отношения к военной тематике. Я думаю, что сам он старался постепенно отдалиться от закрытой тематики и найти области применения далеко за пределами оружейной физики. В частности, астрофизика, к которой относилась задача построения моделей звёзд, включая модели Солнца, была в то время одной из наиболее «горячих» областей. Как позднее неоднократно любил говорить Яков Борисович Зельдович, Давид Альбертович первым из «звёзд», работавших по закрытым темам, сумел наряду с оружейной наукой взяться за проблемы открытой мировой науки, показав и Зельдовичу и Сахарову пример, как это надо делать.

Ведущие научные сотрудники Института химфизики Я. Б. Зельдович и Д. А. Франк-Каменецкий, когда-то начинавшие в институте как лаборанты, на институтском новогоднем празднике. Москва, 1947 год.

Ведущие научные сотрудники Института химфизики Я. Б. Зельдович и Д. А. Франк-Каменецкий, когда-то начинавшие в институте как лаборанты, на институтском новогоднем празднике. Москва, 1947 год.

Там же, в Сарове, я познакомился и по-дружился со своим сверстником, приехавшим на дипломную практику из МИФИ — Московского инженерно-физического института. Это был Толя, Анатолий Иванович Ларкин, позднее получивший широкое международное признание. В Сарове его непосредственным руководителем стал Андрей Дмитриевич Сахаров. Надо сказать, что тема, которую дали Ларкину, пожалуй, была ближе к закрытой тематике, чем моя.

О студентах, приехавших на дипломную практику, позаботились достаточно хорошо. Нас поместили не в общежитии, а в нормальных квартирах, так что у каждого была своя комната. Зачислили на довольствие, то есть на ставку препараторов пятого разряда, но зарплата была значительно выше, чем та скромная стипендия, которую мы получали в Московском университете.

Д. А. Франк-Каменецкий с женой Еленой Ефимовной, дочерью Тэмой и сыном Максимом во дворе своего дома в Сарове. 1950 год.

Д. А. Франк-Каменецкий с женой Еленой Ефимовной, дочерью Тэмой и сыном Максимом во дворе своего дома в Сарове. 1950 год.

Так продолжалась моя студенческая практика — регулярное общение с Давидом Альбертовичем, сложности закрытого режима, невозможность свободно выйти за пределы закрытой зоны, которая, кстати, включала кроме города Сарова территорию с довольно красивой природой. Естественно, я не имел возможности ездить на семинары Ландау. Передо мной стояла проблема: из девяти экзаменов минимума мне осталось сдать ещё два. Я как-то посетовал Давиду Альбертовичу на то, что, если не успею сдать все экзамены минимума, то это, возможно, создаст проблему при поступлении в аспирантуру. Давид Альбертович принял разговор близко к сердцу, и не знаю, как ему это удалось, но он добился, что меня дважды отпускали на несколько дней для сдачи экзаменов. Давали мне специальную бумагу с правом выезда за пределы закрытой зоны, и таким образом, я сумел вовремя, до завершения пятого курса, закончить минимум Ландау, за что бесконечно благодарен Давиду Альбертовичу.

Сам Давид Альбертович, по моим тогдашним ощущениям, в то время (в 1955 году) практически отошёл от оружейной тематики. Он работал над тем, что впоследствии легло в основу его книги «Физические процессы внутри звёзд». Это была первая монография в советской научной литературе, посвящённая данной тематике. И для астрономов, и для астрофизиков она стала просто настольной книгой. Те, кто работал в секторе Давида Альбертовича — так называлась лаборатория, — имели возможность читать черновики, над которыми он работал, обсуждать с ним проблемы. Мне особо повезло: тема моей дипломной работы была очень тесно связана именно с этим. В конечном счёте результат моей дипломной работы был опубликован в виде статьи в «Астрономическом журнале» под названием «К теории звёздной непрозрачности». Формулировка моей конкретной задачи весьма тесно связана и с эффектами чисто плазменно-физического характера, с «экранировкой электрических полей взаимодействующих частиц». Давид Альбертович попросил разобраться, насколько такая плазменная экранировка влияет на процессы лучистой теплопроводности. Я тогда ещё не знал, что в недалёком будущем плазма станет полем моей собственной научной работы на многие годы вперёд.

Наступила пора отъезда, дипломную работу я защитил, и мы с Давидом Альбертовичем прощались как хорошие друзья. Было грустно расставаться, но все мои мысли были уже о Москве, о будущей аспирантуре в Институте физических проблем. Приехав в Москву, с ужасом узнал, что совсем недавно Совет министров СССР принял некое закрытое постановление, по которому вся наша группа физиков-теоретиков, выпускников физического факультета МГУ, отправлялась на работу в ещё один суперсекретный почтовый ящик, который должен был вот-вот открыться на Урале. В будущем он получил название Челябинск-70 (сейчас этот «ящик» известен как Всероссийский НИИ технической физики во всё ещё закрытом городе Снежинске).

В отличие от большинства моих сокурсников я уже знал, о чём идёт речь, потому что пребывание в Арзамасе открыло глаза на многое, и понял, что это означало бы конец моих надежд стать физиком-теоретиком, учеником Ландау. Я пошёл ко Льву Давидовичу и рассказал о том, что произошло. Он прислал в комиссию по распределению выпускников письмо, которое, естественно, просто проигнорировали, оно было «побито» более высокой картой: подписью председателя Совета министров. Единственное, что Ландау мог мне посоветовать, — это проявить твёрдость характера и не подписывать бумагу о распределении в расчёте на то, что он тем временем предпримет меры по всем своим возможным каналам, а пока продолжать ходить на его семинары.

Примерно два месяца я оставался в общежитии последним обитателем из студентов нашего курса, все остальные уже разъехались. Почти все студенты, коллеги по группе теоретиков-ядерщиков (около двадцати человек), уехали на Урал. Лишь двоим из нашей группы удалось освободиться от жёсткой разнарядки — отец одного был известным физиком, связанным с подобными закрытыми работами, а за другого вступился отец, занимавший пост первого секретаря одного из обкомов партии.

Прошло два месяца, и во время очередного разговора Ландау мне сказал: «Ну, проблема решена на 80 процентов». Я переспросил: «Что значит на 80 процентов?» Он ответил: «Вы не поедете на Урал, но, к сожалению, не попадёте и ко мне. На самом высоком уровне, при вмешательстве Курчатова, удалось вас освободить от поездки на Урал с условием, что будете работать в институте самого Курчатова. Но вы сможете всегда приходить ко мне на семинары, и мы будем поддерживать самый тесный контакт». Это всё, чего сумел добиться великий Ландау в ту эпоху.

Я принёс свои документы в Курчатовский институт — тогда он назывался ЛИПАН, Лаборатория измерительных приборов Академии наук, хотя, конечно, ни к измерительным приборам, ни к академии он никакого отношения не имел. Теперь он называется Институт атомной энергии имени Курчатова. Как только я стал оформляться на работу, ещё раз с огромной долей неожиданности узнал, что работать буду в качестве молодого специалиста, старшего лаборанта — следующая ступень после препаратора пятого разряда — во вновь создающемся секторе под руководством Давида Альбертовича Франк-Каменецкого. И тогда я всё понял: связка Ландау — Курчатов — Франк-Каменецкий, видимо, с самого начала была включена, и она освободила меня от участия в оружейной физике, которое ждало многих моих сокурсников. Мне также стало понятно, что то, к чему стремился сам Давид Альбертович — уйти из сферы прикладной закрытой тематики и посвятить себя открытой физике, — в конце концов ему удалось. Я думаю, здесь Курчатов сыграл особую роль и помог ему вернуться в Москву из Сарова.

Для меня началась совершенно новая жизнь. Я стал самым первым сотрудником Давида Альбертовича в его новом секторе в ЛИПАНе. Вскоре — буквально не прошло и месяца — появился ещё один молодой специалист — Леонид Иванович Рудаков, который закончил МИФИ в одной группе с Толей Ларкиным. Кстати, Ларкину тоже удалось перевестись из Сарова в Курчатовский институт, но он попал на работу в другой отдел — к выдающемуся советскому физику Аркадию Бенедиктовичу Мигдалу.

Тематика сектора Франк-Каменецкого уже не была связана с «изделиями», но тем не менее на первых порах считалась закрытой. Управляемый термоядерный синтез был ещё наукой за семью печатями, и Давиду Альбертовичу нужно было весь свой маленький коллектив поставить на службу решению этой проблемы. Я с большим интересом не только участвовал в этом процессе, но и стал свидетелем того, как уже совсем не молодой учёный должен был резко поменять свои интересы в физике. За плечами у Давида Альбертовича были крупные научные достижения в области химической физики. Думаю, что в школе академика Н. Н. Семёнова никто не разбирался в проблемах горения и связанных с ним вопросах химической кинетики так, как Д. А. Франк-Каменецкий. Неслучайно его монография «Диффузия и теплопередача в химической кинетике» — классика, написанная более 60 лет назад, — выдержала массу переизданий.

Молодой биофизик С. Э. Шноль и Д. А. Франк-Каменецкий на семинаре в Пущино-на-Оке.

Молодой биофизик С. Э. Шноль и Д. А. Франк-Каменецкий на семинаре в Пущино-на-Оке.

Конечно, существует много общего между управляемым термоядерным синтезом, который мы стремились осуществить в лабораторных условиях, и термоядерным синтезом, который естественным образом протекает внутри звёзд и Солнца. Тем не менее здесь огромную роль играют магнитное поле, магнитная гидродинамика, и Давиду Альбертовичу нужно было в очередной раз освоить совершенно новое научное направление. Нам с Леонидом Рудаковым всё это давалось гораздо легче, потому что мы впервые входили в науку, всё было внове, и только потом я понял, насколько труднее «перезагружаться», переключаться со старой тематики на новую. Давид Альбертович сумел сделать это с честью. Он не стал подключаться к уже выдвинутым идеям, попыткам нагреть плазму до высоких температур и удержать её, а нашёл свой подход, связанный с физикой резонансных явлений, предложив метод нагрева плазмы, основанный на так называемом магнитно-звуковом резонансе. Это примерно тот же акустический резонанс, но объектом и средой, в которой он происходит, должна быть горячая плазма в магнитном поле. Идея состояла в том, что резонанс может быстрее помочь превратить энергию внешнего высокочастотного источника в тепловую энергию плазмы.

Довольно быстро выяснилось, что Курчатов подключил к термоядерной тематике ещё одного сотрудника своего института, в прошлом имевшего отношение к суперсекретной тематике, — Евгения Константиновича Завойского. В своё время он сделал одно из самых выдающихся открытий в физике первой половины XX века: обнаружил электронный парамагнитный резонанс. Этот метод до сих пор — один из наиболее эффективных в изучении свойств вещества и в прикладной физике, и в химии, и в биологии. Затем Завойский (буквально через два-три года после своего открытия) также был «мобилизован» на военную тематику. И, наконец, в 1956 году Курчатов решил освободить его от оружейной тематики и подключить к проблеме термоядерных исследований, пока ещё остававшихся закрытыми.

Здесь я наблюдал и в какой-то степени участвовал в установлении партнёрства, творческого сотрудничества между Давидом Альбертовичем и Евгением Константиновичем. Физика резонанса имеет всё-таки какое-то особое звучание, и поэтому Завойский с энтузиазмом взялся за реализацию идеи Давида Альбертовича — нагрев плазмы на магнитно-звуковом резонансе. Их сотрудничество продолжалось несколько лет, но затем, как это часто бывает в науке, интересы сместились, но Завойский продолжал работать над проблемой высокочастотного нагрева, однако в несколько иной модификации, которая называлась тогда «высокочастотный турбулентный нагрев плазмы». В этих работах большую роль играли сотрудники и ученики Давида Альбертовича, в особенности Леонид Иванович Рудаков.

Широта научных интересов Д. А. Франк-Каменецкого практически отражала его натуру, его вкусы и интересы и вне пределов физики. Они охватывали всё — литературу, поэзию, историю, музыку. Я думаю, что эта энциклопедичность и жажда узнавать новое в самых разных областях делали его человеком, близким к людям эпохи Возрождения.

Мой научный подход сформировался под влиянием школы Ландау, сдачи его теорминимумов, семинаров, на которые я ходил каждую неделю, и, в конце концов, даже моей кандидатской диссертации. С благословения Давида Альбертовича я защищал её на учёном совете Института физпроблем, в который меня ввёл сам Ландау, поговорив с Петром Леонидовичем Капицей, сравнительно недавно вернувшимся из-под домашнего ареста в кабинет директора института. По складу мышления я был скорее физиком-теоретиком более строгого типа, больше полагающимся на математические доказательства, добываемые путём сложных вычислений. Давид Альбертович, напротив, в каком-то смысле был поэтом физики — он шёл от интуиции, от попытки построить очень простую физическую картину явления.

Более формальный, строгий подход, требовавший точных доказательств и выводов, иногда даже сковывал меня. Когда у меня появлялась какая-нибудь интуитивная идея, физически достаточно правдоподобная, но которую я не мог ещё изложить в строгом формате, соответствовавшем стандартам, скажем, семинара Ландау, Давид Альбертович всегда был готов выслушать меня и дать правильный совет. Так, во время одного из майских байдарочных походов в 1956 году у меня появилась идея, использовавшая аналогию с волнами на воде, — идея явления, которое получило впоследствии название «ударные волны без столкновений». После целой серии выдающихся книг Ландау–Лифшица, в одной из которых, самой толстой — «Механика сплошных сред», — даются правильные основы понимания того, что такое ударные волны, трудно было представить себе, что могут быть ударные волны без столкновений. Однако я пришёл к этой идее потому, что логика стандартного подхода в случае высокотемпературной плазмы должна привести именно к такому выводу. Но я боялся заговорить на эту тему и с Ландау, и с другими физиками его школы.

Не без трепета я рассказал о своей идее Давиду Альбертовичу, добавив, что пока ещё очень далёк от того, чтобы доказать математически свои выводы, как этого требуют сложившиеся «стандарты» приемлемости в теоретической физике. Давид Альбертович задал мне несколько вопросов, затем мы с ним обсудили качественные стороны, без математики, и он меня буквально за руку повёл на небольшую конференцию астрономов и астрофизиков в Москве, сказав: «Вы обязательно должны об этом рассказать». Так мой первый доклад на эту тему, пока ещё в виде гипотезы, был сделан на Всесоюзном совещании по космогонии. Если бы не Давид Альбертович, я, возможно, продолжал бы пытаться построить строгую теорию, что — как показало последующее развитие этой темы, в том числе и мои попытки, — а я должен сказать без ложной скромности, что считаю себя одним из лидеров в этой области науки, — заняло бы несколько лет, и я мог бы потерять приоритет. В этом году, кстати, в Сан-Франциско на ежегодной конференции Американского геофизического общества проводится специальный симпозиум «Пятьдесят лет бесстолкновительных ударных волн». И я бесконечно благодарен Давиду Альбертовичу за то, что он меня тогда буквально вытолкнул на трибуну совещания: неизвестно, сколько бы ещё времени я набирался храбрости опубликовать эту работу.

После моей женитьбы, посчитав неудобным продолжать работать в лаборатории своего тестя, я пришёл к Франк-Каменецкому и сказал: «Давид Альбертович, мне кажется, что было бы правильно перейти в другую лабораторию», и мы очень спокойно всё обсудили. В то время не было барьера между секторами Давида Альбертовича и Михаила Александровича Леонтовича, сотрудники которого сидели в соседних комнатах, и мы вместе пошли к Леонтовичу и изложили ему суть проблемы. Таким образом, я формально оказался сотрудником Михаила Александровича, хотя продолжал поддерживать постоянные контакты с Давидом Альбертовичем. Я хотел бы отметить, что эти два человека, оставившие большой след в науке и служившие нам образцом необыкновенной человеческой порядочности, относились один к другому с огромным уважением. Между ними никогда не было никакой ревности, поэтому неудивительно, что у сотрудников Давида Альбертовича, вроде меня и Леонида Ивановича Рудакова, было много общих работ с учениками Леонтовича, из которых я плодотворно сотрудничал с Виталием Дмитриевичем Шафрановым.

Широта и энциклопедичность знаний Давида Альбертовича Франк-Каменецкого проявлялись и в его подходе к физике плазмы. Он был первым, кто вышел за пределы чистой высокотемпературной плазмы, нужной для управляемого термоядерного реактора. Он говорил о совершенно разных областях будущего применения физики плазмы — это и плазма в экстремальных состояниях вещества, в первые секунды и минуты после Большого взрыва, и плазменные процессы в сверхплотных средах. В своей замечательной научно-популярной книге «Плазма — четвёртое состояние вещества» он как раз и говорит о многообразии форм и состояний плазмы. Эта удивительная книга в течение полувека выдержала множество переизданий. Никто из корифеев плазменной науки не смог даже приблизиться к такой степени передачи сложной физики простым и очень увлекательным языком. Когда-то Давид Альбертович придумал слово «эпиплазма», чтобы показать совершенно иные варианты использования плазменной физики. Примером эпиплазмы может служить плазма, состоящая только из электронов и позитронов. Теперь астрономы утверждают, что так называемые «галактические джеты» — струи вещества, вырывающиеся из центров галактик, связанные своим происхождением с чёрными дырами, — в ряде случаев можно идентифицировать как струи такой эпиплазмы. Или, скажем, сверхплотная глюонная плазма, о которой теперь смело говорят физики-ядерщики, изучающие процесс столкновения тяжёлых ядер при очень больших энергиях, какие достигаются, например, в знаменитом ускорителе тяжёлых ядер в Брукхейвене (США).

Д. А. Франк-Каменецкий. Москва, 1968 год.

Д. А. Франк-Каменецкий. Москва, 1968 год.

Я думаю, что необыкновенная интеллектуальная раскрепощённость, свобода мысли позволяли Давиду Альбертовичу думать и говорить в таких категориях, которые некоторым «пуристам» теоретической физики показались бы преждевременными и математически не подтверждёнными. Научные интересы Давида Альбертовича выходили не только за рамки плазмы и астрофизики, но и вообще физики. Он интересовался биологией и высокочастотные методы разрабатывал с точки зрения воздействия микроволновых полей на биологическую среду, на организмы. Здесь у него тоже были свои коллеги, ученики и публикации.

У Давида Альбертовича была поразительная поэтическая память — в разговорах вне науки он мог на память читать стихи Пастернака, русских поэтов, поэтов начала XX века, ранних советских поэтов... Я не знаю другого человека, у которого была бы такая уникальная память.

Д. А. Франк-Каменецкий (справа) с одним из руководителей советских атомных проектов К. И. Щёлкиным на экскурсии в Киеве.

Его английский язык не мог не удивлять — я даже не представляю, откуда он этот язык знал, человек, который при полной закрытости его области науки не мог и мечтать о поездке за границу. В Курчатовском институте он был наилучшим переводчиком, и, когда в конце пятидесятых годов нашу тематику стали открывать и на семинарах появились зарубежные исследователи, он всегда становился рядом с докладчиком и переводил. Позднее я понял, что он просто читал западную художественную литературу на английском языке. Я до сих пор помню разговор об американской литературе того времени: он почти всё знал, следил за новыми свежими именами и читал произведения в подлиннике, а не в переводе.

Неудивительно, что его книга «Физические процессы внутри звёзд» получила резонанс и за границей. Давид Альбертович переписывался со знаменитым американским ядерным астрофизиком Фаулером, который впоследствии получил Нобелевскую премию, и я помню, с каким интересом и уважением к нему всегда относился профессор Фаулер.

Неуёмная, ненасытная жажда узнать что-то новое — будь то из области науки или из области литературы — эта жажда распространялась на всё. Хочу закончить свои воспоминания забавным, но весьма характерным для Давида Альбертовича эпизодом. Мне довелось летом 1958 года впервые попасть на международную конференцию — это была Вторая женевская конференция по мирному использованию атомной энергии. Я был членом огромной делегации — человек в двести. Будучи в Женеве, случайно в каком-то магазинчике увидел компактный пистолет — настоящий «Вальтер», который можно было купить свободно. Отличие его от огнестрельного оружия заключалось в том, что это был стартовый пистолет, который, кроме того, мог заряжаться патронами со слезоточивым газом. Я был мальчишка, мне стало любопытно, и я решил привезти игрушку в Москву. Думаю, сейчас это было бы невозможно, а тогда не возбранялось, никто не проверял чемодан. Я, естественно, пришёл с пистолетом на работу и показал его Давиду Альбертовичу. Давид Альбертович был настолько любознателен и любопытен, что захотел на себе испытать действие слезоточивого газа, и я с ужасом смотрел на то, что происходит. После выстрела он сразу побежал промывать глаза, что у него заняло минут десять—пятнадцать, а затем он нам подробно рассказал про свои ощущения в ходе этого познавательного, но рискованного эксперимента.

Фото предоставлены Максимом Давидовичем Франк-Каменецким.

Сагдеев Роальд
читайте также
Медленное чтение
История эмоций
Май 15, 2024
Медленное чтение
Генрих VIII. Жизнь королевского двора
Май 12, 2024
ЗАГРУЗИТЬ ЕЩЕ

Бутовский полигон

Смотреть все
Начальник жандармов
Май 6, 2024

Человек дня

Смотреть все
Человек дня: Александр Белявский
Май 6, 2024
Публичные лекции

Лев Рубинштейн в «Клубе»

Pro Science

Мальчики поют для девочек

Колонки

«Год рождения»: обыкновенное чудо

Публичные лекции

Игорь Шумов в «Клубе»: миграция и литература

Pro Science

Инфракрасные полярные сияния на Уране

Страна

«Россия – административно-территориальный монстр» — лекция географа Бориса Родомана

Страна

Сколько субъектов нужно Федерации? Статья Бориса Родомана

Pro Science

Эксперименты империи. Адат, шариат и производство знаний в Казахской степи

О проекте Авторы Биографии
Свидетельство о регистрации средства массовой информации Эл. № 77-8425 от 1 декабря 2003 года. Выдано министерством Российской Федерации по делам печати, телерадиовещания и средств массовой информации.

© Полит.ру, 1998–2024.

Политика конфиденциальности
Политика в отношении обработки персональных данных ООО «ПОЛИТ.РУ»

В соответствии с подпунктом 2 статьи 3 Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 152-ФЗ «О персональных данных» ООО «ПОЛИТ.РУ» является оператором, т.е. юридическим лицом, самостоятельно организующим и (или) осуществляющим обработку персональных данных, а также определяющим цели обработки персональных данных, состав персональных данных, подлежащих обработке, действия (операции), совершаемые с персональными данными.

ООО «ПОЛИТ.РУ» осуществляет обработку персональных данных и использование cookie-файлов посетителей сайта https://polit.ru/

Мы обеспечиваем конфиденциальность персональных данных и применяем все необходимые организационные и технические меры по их защите.

Мы осуществляем обработку персональных данных с использованием средств автоматизации и без их использования, выполняя требования к автоматизированной и неавтоматизированной обработке персональных данных, предусмотренные Федеральным законом от 27 июля 2006 г. № 152-ФЗ «О персональных данных» и принятыми в соответствии с ним нормативными правовыми актами.

ООО «ПОЛИТ.РУ» не раскрывает третьим лицам и не распространяет персональные данные без согласия субъекта персональных данных (если иное не предусмотрено федеральным законом РФ).