Какую роль может сыграть Летняя физмат школа и преданные ученикам, увлеченные наукой педагоги, в становлении ученого? Сложно ли проходит адаптация российского ученого к западным стандартам работы в науке? Почему феномен «утечки мозгов» важен и полезен для России? В чем главные отличия в doing science в США по сравнению с Россией? Какая Академия Наук нужна Россия, а какая науке только вредит? Какие конкретные меры могли бы улучшить ситуацию в российской науке? Об этом в беседе с Наталией Деминой размышлял выпускник Физтеха, ныне профессор биомедицинской инженерии, клеточной биологии и физиологии, и радиологии в Вашингтонском Университете штата Миссури в Сент-Луисе, автор более 90 научных статей, почётный член Американской Сердечной Ассоциации (the American Heart Association) и Общества Сердечного Ритма (Heart Rhythm Society), почётный член Всероссийского научного общества специалистов по клинической электрофизиологии, аритмологии и кардиостимуляции Игорь Ефимов.
Что входит в область Ваших научных интересов? Почему Вы заинтересовались именно этой областью науки?
Выбор научной дисциплины редко предсказуем. В школе я мечтал быть либо молекулярным генетиком, либо физиком по элементарным частицам. Чтение фейнмановских лекций, научно-популярной литературы и программа «Очевидное-невероятное» сделали своё дело. Но, увидев и то и другое поближе, во время учёбы на Физтехе, я понял, что эти две когда-то романтические области науки стали слишком «индустриальными». Над интересными проектами, как правило, работают огромные коллективы, и требуется гигантское финансирование, за которым стоит государственная политика. В них нередко можно увидеть статьи с сотнями соавторов. Т.е. они из науки превратились в своего рода научную промышленность, где трудно найти место для независимого творчества. Есть, конечно, те, кто находят. Но это, как правило, узкие специалисты в той или иной области технологий, обслуживающих эти гигантские проекты. Это было не совсем то, как я представлял себе научную профессию. Поэтому я начал искать другое поле деятельности.
Важнейшее влияние в выборе профессии на меня лично оказала Красноярская Летняя Школа. Эта замечательная организация была основана в 1976 году всего за пару лет до того, как я туда случайно попал. Теперь ей уже 30 лет. Эта школа каждый год набирает талантливых школьников из Красноярского Края и всей Сибири. Приезжают школьники и из Москвы и Московской области. В общем счете, приезжая в эту школу несколько лет подряд, я провел в ней всего несколько месяцев, но получил заряд на всю жизнь. Красноярская Летняя Школа показала мне, что люди, интересующиеся наукой, живут не только в книжках, но и в реальном мире. В Школе преподавали замечательные учёные и талантливые, преданные детям педагоги. С некоторыми из них я поддерживаю отношения все эти годы, несмотря на то, что нас разбросало по всему миру. Многие работают в ведущих университетах всего мира, в российских и международных органах, ведающих образованием. Опыт этой уникальной Школы ещё предстоит изучить и осмыслить. Она является одной из немногих известных мне организаций в России, да и в мире, которой удалось организовать отбор детей не по принципу дохода или социального положения родителей, а исключительно по принципу способностей и мотивации к занятию наукой. Эта организация сумела привить сильнейший интерес к науке уже нескольким поколениям своих выпускников.
После окончания средней школы и двух летних сезонов в Красноярской Летней Школе мне не оставалось ничего другого, как поступить в МФТИ, известном так же как Физтех.
Какую роль сыграл Физтех в Вашем становлении как ученого?
Моя учёба на Физтехе (1980-1986 гг.) совпала с одним из самым непростых периодов истории России 20-го века. За это время СССР достиг расцвета «апофигея социализма», умерли 3 генсека, и началась перестройка. Политический накал был заразителен. Я вместе с другом попытался выйти из комсомола, будучи на втором курсе, написал соответствующее заявление. Но время было ещё не то. Представители администрации факультета, на котором я тогда учился, пообещали мне в цветистых матерных выражениях скорейшего и гарантированного призыва в Афганистан и направления в Кандагар, где тогда были самые большие потери. Я выбрал другое – перевёлся на другой факультет, зам. декана которого, Фёдор Фёдорович Каменец (теперь декан), был менее политизирован. Посмотрел на зачётку, а учился я хорошо, и сказал – беру. Спасибо ему за это. Не знаю, выжил бы я иначе, и как сложилась бы жизнь, если бы попал в Афган.
Физтех дал прекрасное образование. Нас учили лучшие учёные СССР. Но самое большое влияние на меня оказал профессор физики Дмитрий Васильевич Сивухин (1914-1988). Мне посчастливилось быть одним из его последних студентов, так как он умер через два года, после того как я окончил Физтех.
Дмитрий Васильевич был преподавателем от Бога. Его 5-ти томник «Общий курс физики» является одним из лучших в мире. К сожалению, ко времени моей учёбы он уже не читал свой основной курс. Говорил он очень тихо и с трудом слышал. Были жалобы студентов одного из предыдущих курсов, которые не могли его слышать в большой лекционной аудитории, и его место профессора, как говорили, понадобилось кому-то другому. С курса физики его сняли, но позволили читать дополнительный, для желающих рано утром в субботу приходить и слушать лекции пожилого профессора, за которые не делали записи в зачётке. Таких «странных» студентов оказалось всего трое. К счастью, я был одним из них. Это были замечательные, феноменальные лекции. Дмитрий Васильевич рассказывал не только о результате той или иной научной дисциплины, но и о том, как этот результат был получен, кем и когда. Как тот или иной физик одевался, какие шутки любил, и многое-многое другое из реальной жизни реальных учёных, в том числе тех, кто не попал в серию книг «Жизнь замечательных людей», хотя и сделал многое для науки. Мы также обсуждали последний 5-ый том его «Общего Курса Физики», который он тогда только готовил к изданию. Это был уникальный курс Истории Физики. Как жаль, что этот курс услышали всего трое студентов.
Наряду с трепетным отношением к науке, Физтех научил меня также тому, что позже один из моих наставников наполовину в шутку, наполовину всерьёз выразил следующим образом: «Советские учёные доказали, что научный талант передаётся по наследству: от отца к зятю». Советская наука была больна непотизмом и клановостью. Целые «династии» людей без больших способностей к науке, тем не менее, занимали руководящие должности только потому, что их учитель, тесть, отец, дедушка или прадедушка когда-то сделали важный вклад в науку или занимали важный пост в академии или министерствах. Непотизм и клановость – одни из главных причин непрофессионального управления в российской науке, приведшего к её загниванию. Я не раз был свидетелем того, как писались статьи и диссертации для «своего человечка» или родственника шефа научными «рабами» за прописку, возможность защитить диссертацию и т.п.
После окончания МФТИ, мой выбор научной дисциплины был достаточно случайным. Мне нужна была работа, я был уже женат, родилась дочь, а выбор был очень ограничен из-за отсутствия московской прописки. После примерно года поисков посчастливилось получить работу для себя и жены, которая тоже закончила Физтех, в одной из самых продуктивных лабораторий в Пущино, руководимой лауреатом Ленинской премии, профессором МФТИ В.И. Кринским. Это и определило выбор. В нашей лаборатории почти все были выпускниками Физтеха, включая проф. Кринского. Команда была замечательная, по интеллектуальному накалу, по эрудиции, по глубине и широте охвата тематики, которой мы все занимались. А занимались мы «автоволнами», т.е. волнами возбуждения в сердце, и в других возбудимых системах, включая химические, физические и биологические среды. Меня больше всего привлекли сердечные задачи, так как они вели к важнейшему приложению – механизмам сердечных аритмий, от которых умирает миллион граждан России в год.
Сложно ли проходила Ваша адаптация как ученого в США?
Любая трансплантация тяжела. Особенно трансплантация из одной культуры в другую. Помимо чисто бытовых и языковых проблем, есть проблемы разного отношения к тем или иным стереотипам поведения в профессиональной среде. Мы приехали с женой и дочкой в США в 1992 году. Поначалу жили бедно. Но для меня поразительно новым и притягательным был космополитизм учёных. Мой американский научный руководитель в те годы набрал команду из 4-х научных сотрудников – американца, китайца, индуса и русского (меня). Для человека, выросшего в закрытом сибирском городке Железногорске, окружённом тремя рядами колючей проволоки и учившемся в одном из самых закрытых институтов - это был настоящий шок. Все сенсорные системы работали на пределе возможностей. Я учился понимать разнообразные акценты и пробовать самые необычные виды национальной кухни одновременно с новыми научными методиками. Но жизнь была настолько увлекательна, что ни о чём другом, в общем-то, и не мечталось. Я практически забыл о России до конца 90-х годов, не читал русских газет, не имел доступа к ТВ, не ездил в Россию. Было полное погружение в науку о сердце и многонациональное, межконтинентальное племя учёных всех стран.
Трудно ли на Западе быть ученым?
Наверное, мне повезло в жизни. Я довольно скоро, для человека с неамериканским образованием, получил свою лабораторию (всего через два года после приезда), т.е. получил научную независимость, и опубликовал статьи, получившие резонанс в области электрофизиологии сердца. В России такое быстрое достижение научной независимости было бы практически невозможно. Из моих однокурсников (я только что ездил в Россию на 20-летие выпуска) всего несколько человек продолжают работать в науке. Большинство – бедствует, борются за существование. Один из однокурсников добился успеха, занимает довольно большой пост в известном академическом институте. Но большими научными успехами мало кто может похвастаться. С отъездом в США, мне удалось избежать выматывающей душу растраты самых продуктивных в науке лет жизни на борьбу за существование вместо научного поиска. Другие однокурсники ушли из науки, стали известными и богатыми бизнесменами, банкирами и политконсультантами. Один из них, Тимофей Сергейцев, недавно давал интервью на polit.ru о своём политконсультантстве. Другие однокурсники руководят крупнейшими риэлтерскими фирмами России, банками, издательскими фирмами. Видимо, это было нужнее России, чем наука в годы, доставшиеся моему поколению. Но я не хотел менять профессию учёного, ради которой я учился в Красноярской Летней Школой и на Физтехе, и которая стала моим призванием.
При каких условиях Вы бы вернулись в Россию и стали бы заниматься наукой здесь? Возможно ли это?
Продуктивно заниматься наукой в России в настоящих условиях практически не возможно, по крайней мере, в моей области, физиологии сердца. Нет ни инфраструктуры, ни средств, ни аппаратуры, ни должного общественного заказа на продукцию науки – т.е. заказа на высококвалифицированные кадры, интеллектуальную собственность, высокие технологии. Похоже, что последние несколько недель могут стать историческими для российской науки. Начались серьёзные изменения. Но доверять серьёзности правительства пока рано, так как оно уже много раз делало громкие заявления о реформах в науке. И каждый раз не хватало политической воли, квалификации, средств и кадров на реформы. Однако такие реформы – неизбежны и необходимы, если Россия серьёзно претендует на место среди высокотехнологических наций, а не среди экспортёров ресурсов.
Как Вы относитесь к феномену "утечки мозгов"?
Утечка мозгов – явление чрезвычайно важное и полезное для России. Как показывает опыт моего поколения, мозги оставшиеся в России, за очень редким исключением, либо пропали, оставаясь в науке, но, не имея возможности работать, либо ушли в другие области деятельности, далёкие от науки и высоких технологий. «Утёкшие» же мозги не только усилились в профессиональном научном плане, но и приобрели мировой опыт, воспитали детей, которые говорят на многих языках мира, и учатся в лучших университетах мира. Среди «утекших мозгов» не только множество успешных учёных-профессоров ведущих университетов мира, но и основатели лидеров мировой высокотехнологической индустрии, таких как Google и Paypal. Утечка мозгов не только сохранила и обогатила эти мозги как часть мировой научной общины, но и показала несостоятельность существующей академической научной системы России, подверженной непотизму, коррупции, и безответственности перед обществом, которому она должна служить.
Талантливый учёный в России, у которого раньше не было выбора из-за железного занавеса, теперь имеет возможность попробовать свои силы на всемирном научном рынке мозгов, рук и идей. Несмотря на все рассуждения академической номенклатуры о «убиении науки», «геноциде против своего народа» и «заговоре против учёных», непрекращающаяся утечка мозгов показывает, что всё новые и новые поколения научной молодёжи России просто не желают оставаться рабами прогнившей коррумпированной структуры, которая совершенно безосновательно продолжает именовать себя научным цветом нации.
Один мой знакомый проиллюстрировал это показательной историей. Он является известным учёным, давно работающим в США. Несколько лет назад его пригласили в совет его когда-то родного института. Сразу после обвала экономики России, он приехал на совет с любопытством и тёплыми воспоминаниями о своей научной молодости. На совете присутствовало множество академиков и чиновников от науки с золотыми звёздами на лацканах пиджаков, приехавших на дорогих иномарках с шоферами. Один из них, намазывая хлеб чёрной икрой слоем в палец толщиной, с тоской сетовал: «Эх, до чего науку довели, мерзавцы. Тяжко науке...» А большинство рядовых сотрудников их института в это время получали по 30-100 долларов в месяц. Им, в самом деле, было тяжко.
Я думаю, что реформы в науке России невозможны без привлечения этих самых «утёкших мозгов». За годы жизни в США я говорил на эту тему с представителями многих стран, включая Китай, Тайвань, Индию, Японию, а также стран Европы. Все эти страны и регионы прошли через «утечку мозгов» и рассматривали её необходимым шагом развития своей науки. Многие из них ставили необходимым условием для занятия руководящей должности в национальной науке успешную работу в лучших университетах США. Во многих странах, уже развивших сильную науку, эта традиция сохранилась до сих пор. У меня работали научные сотрудники из многих развитых стран, перед тем как они получили свои лаборатории у себя на родине. Не говоря уже про сотрудников из развивающихся стран. Только так можно научиться методам управления современной лабораторией, традициям профессионального взаимодействия и международной кооперации, и т.п.
Как Вам кажется, каковы главные отличия в doing science в США по сравнению с Россией? Есть ли разница в требованиях к научной деятельности (качеству защищаемых диссертаций, научной экспертизе, научным публикациям и пр.)?
Это слишком большая тема для интервью. Но думаю, главное отличие состоит в том, что система науки в США строилась не на гигантском наслоении устаревших заскорузлых академических традиций, берущих своё начало в германских университетах допетровских времён, будуарах развратных императриц, назначавших своих приближённых «руководителями» академии, и в кабинетах членов Политбюро КПСС, выбиравших преданных партии руководителей науки, а с кристально ясного и детально проработанного плана научного строительства, разработанного одним из величайших научных администраторов мировой истории науки, Вонневаром Бушем (Vannevar Bush, 1890-1974), после года консультаций с лидерами науки и образования США во многих дисциплинах. Во время 2-ой мировой войны он был научным советником Рузвельта и руководил всеми научными проектами США, включая ядерный проект, проект по радиолокации, проект по массовому производству антибиотиков и многие тысячи других проектов. В конце войны президент Рузвельт поручил ему разработать план по послевоенному научному строительству, который позволил бы сохранить преимущество США в научной области, полученное в результате войны, приведшей к массовому исходу учёных из Германии, Италии, Франции. Он выполнил задачу блестяще, заложив фундаментальные принципы работы научных государственных фондов (National Science Foundation был создан по его эскизу); научных университетов, совмещающих образование и науку; системы оценки продуктивности по научному результату; и пр. Вклад Вонневара Буша почему-то не получил должного внимания в российской истории науки и научного управления. А именно с него стоило бы начать разработку проекта реформ.
Одним из краеугольных отличий российской и американской системой является кадровая политика. Многочисленные процедуры, основанные на профессиональном рецензировании статей, грантов и пр. обеспечивают относительно объективную оценку качества научной работы. Прежние заслуги, родство, чины, членство в академиях, партийность, и пр. не имеют большого значения в этом процессе, так как он – анонимный. Нет ничего пожизненного. Как только человек перестаёт генерировать идеи – он либо уходит в администраторы, либо на пенсию. В Европе теперь переняли эту же систему, но в ещё более жёсткой форме. Они ввели обязательный уход на пенсию после определённого возраста, не зависимо от заслуг. Этот возраст варьируется от 60 до 70 лет. Россия же задыхается от огромного кадрового балласта, начинающегося с верхушки Академии, с её пожизненным членством. Большинство членов Академии десятилетия назад перестали продуктивно работать. За редким исключением, членов РАН не видно ни среди участников ведущих мировых конференций, ни в редколлегиях ведущих мировых журналов. Я являюсь членом пяти редколлегий ведущих журналов мира по сердечно-сосудистой физиологии. Там нет ни одного представителя РАН! Все русские учёные в этих редколлегиях работают за рубежом.
Кроме того, система науки в США позволяет и даже поощряет горизонтальный рост кадров, когда должности занимают специалисты со стороны и строго по конкурсу. В России, как правило, единственный шанс профессионального роста связан с повышением, пенсией или смертью вышестоящего начальника. Именно эта система является наследием феодального непотизма, оставшегося в российской академической науке с петровских времён. Такая же система до недавнего времени доминировала в Германии, Японии, Китае – что является следствием их происхождения от одного корня. Но, в отличие от России, эти страны уже провели реформы и ввели горизонтальное передвижение растущих кадров. Например, в Германии в ряде университетов нельзя получить пост профессора в своём университете без того, чтобы не поработать в другом университете на промежуточной позиции. В Японии также появились возможности профессионального роста за пределами своей альма матер. России тоже придётся это сделать рано или поздно, что разрушит жёсткую вертикаль академической преемственности власти. Поэтому, существующая академическая номенклатура будет всеми силами препятствовать этому.
Западная система науки и образования децентрализованы. Диссертации не утверждаются каким-то государственным советом, вроде российского ВАКа. Каждый университет имеет на это право, после определённой государственной сертификации. Качество диссертаций зависит от репутации университетов, за которую они борются с конкурентами, и от которой зависит финансирование университетов и качество будущих кадров. Поэтому сами университеты контролируют качество. Государство в этом вопросе вряд ли сможет навести порядок без децентрализации с введением системы конкуренции между университетами.
Как Вам кажется, влияет ли политическая, экономическая ситуация в России на состояние ее научной сферы? Позитивно или негативно?
Наука существует только в том обществе, которое достаточно созрело для осознания необходимости научно-исследовательской деятельности. Поддержка науки является одной из обязанностей развитых стран, желающих оставаться развитыми. Плачевное состояние науки в России – в какой-то мере отражение государственного развала. Однако, в то же самое время, наука представляет собой странный парадокс. В стране произошли огромные перемены практически во всех сферах социальной и экономической жизни. Научная сфера претендует на интеллектуальное лидерство в обществе и, казалось бы, должна лидировать в реформах. Однако РАН - единственный динозавр, уцелевший практически без изменений с незапамятных времён, и унаследовавший худшие «традиции» безответственности перед обществом, презрения к системе образования и прикладной науке, неэффективного менеджмента, и феодальной кадровой политики. Похоже, что Россию, идущую через реформы, непростые и неоднозначные, как гиря тащит на дно нереформируемая научная сфера.
Не могли бы Вы поделиться Вашими размышлениями о реформировании науки в России? Нравится ли Вам, как эта реформа идет?
Власть в России многие годы говорила о необходимости реформ, но явно не решалась на них из-за возможных политических осложнений, которые могли бы быть вызваны отпором РАН, присвоившей себе право говорить от лица российской науки. Это противостояние только начинается. У России нет выбора – чтобы экономика сохранила позитивный момент развития – ей необходима современная, эффективно управляемая, финансируемая по прозрачным современным схемам, конкурентоспособная российская наука. Но без реформ управления и кадровой политики создать её будет невозможно.
Как и, думаю, большинство из десятков тысяч русских учёных работающих за рубежом, я слежу за событиями последних дней, связанных с реформами науки. Слежу с надеждой и интересом. К сожалению, имея печальный опыт общения с российскими средствами массовой информации, я не могу полностью доверять той картине, которая вырисовывается. Трудно сказать, как идёт реформа, потому что не совсем понятно, куда она идёт. Приходится додумывать и гадать.
Я согласен с тезисом, что РАН нереформируема. Последние несколько выборов в РАН показали, что академия продолжает воспроизводить саму себя на принципах развитого социализма, что самоубийственно. РАН отказывается от принятия ответственности за финансы и собственность, предоставленные страной. Научная эффективность продолжает падать. Участие в образовательной сфере России со стороны академии также оставляет желать лучшего. Ещё Дмитрий Иванович Менделеев писал в своей работе «Какая же Академия нужна России?», что необходимо вернуться к принципам участия в образовании студентов, заложенным со дня основания Академии Петром I. Но воз и ныне там.
Если бы реформатором были Вы, то какие бы предприняли шаги?
Если бы я был среди реформаторов науки, то я бы сделал следующее:
1. Наладил и укрепил бы систему массовой информации о науке, включая профессиональную научную журналистику, издательскую деятельность в области популярной литературы и Интернета.
2. Наладил и укрепил бы систему специализированного школьного образования талантливых детей, используя огромный опыт знаменитых физмат школ, летних и заочных школ при МФТИ, МГУ и НГУ. Отбор кадров для науки нужно начинать задолго до высшей школы.
3. Укрепил бы связь между наукой и высшим образованием. Лучшая наука в развитых странах делается именно в университетах, а не в «башнях из слоновой кости» вроде РАН. Студенты, аспиранты, молодые научные сотрудники являются самыми надёжными генераторами новых идей. Отрыв науки от образовательного процесса – самая большая ошибка науки СССР. Образовательные планы должны строиться на основе реальной потребности рынка кадров, в диалоге с индустрией, государством, и международными советами экспертов.
4. Наладил бы прозрачную систему оценки качества научных исследований, специфичную для каждой области науки. Мировой опыт в этой области огромен. Публикации, гранты, продвижение по службе, и т.п. должны решаться не кулуарно, закрытыми комитетами из «всезнающих оракулов», а путём научной экспертной оценки, с привлечением международных экспертов. Я рецензирую гранты для научных фондов многих стран мира, включая США, Англию, Швейцарию, Сингапур, Канаду, Новую Зеландию. Россия – единственная страна, которая под надуманными предлогами избегает открытости в этой области. Россия имеет огромный ресурс – десятки тысяч русскоговорящих экспертов по всему миру. Уверен, что большинство из них, несмотря на занятость, согласятся работать в качестве экспертов в комитетах по рецензированию грантов, оценки качества работы различных исследовательских центров, и т.п.
5. Создал бы профессию научных администраторов, работа которых оценивалась бы по эффективности администрирования, а не количеству «приписанных» статей, в которые администраторы вписывают своё имя, мало понимая написанное их подчинёнными.
6. Создал бы эффективные и хорошо финансируемые научные фонды под эгидой одного из ведомств государства. В этих фондах решения о финансировании конкретных грантов должны быть чётко отделены от государственных чиновников и научных экспертов с тем или иным конфликтом интересов. Чиновники фондов должны отвечать за финансовую прозрачность, и следить за финансовой дисциплиной грантополучателей.
7. Создал бы фонд для поддержки научной молодёжи, включая финансирование их участия в международных конференциях, работу в ведущих лабораториях мира, решение самых неотложных финансовых проблем.
8. Создал бы несколько экспериментальных образовательно-научных центров нового для России типа в центральной России, на Урале, в Сибири и на Дальнем Востоке.
9. Создал бы несколько технопарков для решения трансляции прикладных научных разработок в реальные изделия высокотехнологической промышленности.
10. Создал бы предпосылки для возникновения наукоёмкой малой индустрии, производящей высокоточные приборы и методики, необходимые для научной деятельности. В качестве предпосылок можно начать с создания государственного фонда финансирующего такие малые бизнесы после экспертной оценки, выполняемой учёными. Без такой индустрии инфраструктура науки и её приборная база не могут развиваться.
11. Создал бы предпосылки для стимулирования благотворительной деятельности в области науки и образования. В США, благотворительные фонды университетов, составленные из взносов бывших выпускников и лидеров бизнеса, составляют сотни миллиардов долларов.
Я надеюсь, что нефтяное богатство, свалившееся на Россию, будет обращено в развитие научного и технического потенциала, а не в покупку дюжины футбольных команд в развитых странах мира, которые вкладывают деньги именно в науку и технологию.
Примечания и полезные ссылки:
1. Ученая степень и ученое звание И. Ефимова на английском звучит так: Ph.D., the Stanley and Lucy Lopata Associate Professor of Biomedical Engineering, Associate Professor of Cell Biology and Physiology, Associate Professor of Radiology, Washington University in Saint Louis.
2. Полный список работ И. Ефимова (~ 90 статей, 15 глав в книгах, ~ 130 тезисов) можно посмотреть на его сайте http://efimov.wustl.edu/cv.pdf
3. Красноярская Летняя Школа (КЛШ). В настоящее время в Школе существует 9 предметных отделений: физико-математическое, химическое, биологическое, информатики, медицинское, экономическое, лингвистики, психологии и юридическое. И школьники, и сотрудники попадают в Школу на конкурсной основе. Первые должны продемонстрировать хорошие знания школьной программы по нескольким предметам, отбор проводится на основе письменного вступительного задания и собеседования. Для сотрудников ситуация более жёсткая: чтобы попасть в КЛШ, претендент должен быть не только профессионалом в своей области, но и интересным и развитым человеком вообще, уметь продуктивно работать по 16 часов в сутки в течение трёх недель и, разумеется, любить детей. Обычно сотрудники КЛШ работают в Школе бесплатно.
4. Официальный сайт Московского Физико-технического института - http://www.mipt.ru/; Интернет-портал «Легендарный Физтех»; страница о Физтехе на русской Википедии; Физтех: история, реальность, будущее.
5. Science The Endless Frontier. A Report to the President by Vannevar Bush, Director of the Office of Scientific Research and Development, July 1945