В марте 1999года Общество «Мемориал», Совет по краеведению Российской академии образования,Кафедра региональной истории и краеведения и Центр устной истории Российскогогосударственного гуманитарного университета объявили первый всероссийскийконкурс исследовательских работ для старшеклассников «Человек в истории.Россия – ХХ век». В этом году были подведены итоги одиннадцатого конкурса.За прошедшие годы изменился состав организаторов, тематика работ, наконец, страна.Об истории и опыте конкурса мы побеседовали с руководителем образовательныхпрограмм общества «Мемориал» Ириной Щербаковой. Интервью взяла ЛюбовьБорусяк.
Любовь Борусяк: Я пришла поговорить об итогах ХI Всероссийского конкурса историческихисследовательских работ старшеклассников.
Ирина Лазаревна,как возникла эта замечательная идея? Насколько я понимаю, это произошло в конце1990-ых годов, то есть в несколько иной исторической ситуации.
Ирина Щербакова: Да, в другой историческойситуации, но она в каком-то смысле тоже была критической. Эта идея возниклапотому, что в 1998-м году я оказалась в Германии на учительском семинаре. Яхорошо это помню, поскольку там меня попросили рассказать о России в 1968-мгоду, о настроениях в Советском Союзе, о настроениях интеллигенции. И я вдругувидела, чем занимаются эти учителя. В Германии это все организовывал ФондКербера. Кербер – это такой человек, который, между прочим, сделал состояниееще во время войны. Когда в моду вошли сигареты, он придумал и внедрилспециальные станки для их производства, после чего очень сильно разбогател. И уэтого человека появились всякие меценатские идеи. Сейчас из этого, может быть,делают легенду, но, в любом случае, он создал один из первых в Германии фондов,основанных на частном капитале.
Одной из задачфонда сразу же стала просветительская работа, и в 1973-м году они началиорганизовывать и проводить исторический конкурс для немецких старшеклассников.Это действительно была новация. Первая тема была такая: «Повседневность вовремя национал-социализма». Надо понимать, что для того времени это былогромный прорыв. Дети начали копать в своих семьях, и там много чего открылосьиз того, что совсем не вызвало одобрения и позитивной реакции у многих людей.До этого все было, как говорят немцы, заметено под ковер, а тут многое началовскрываться на семейном уровне.
Я увидела, чтоони объявили тему следующего конкурса – «Протест и 1968-й год», и мне этопоказалось чрезвычайно интересным. Я увидела, как работают учителя, какработают с учителями и как их готовят к этой теме. Конкурс, который онипроводят, – это только верхушка айсберга. За всем этим стоит огромныйпросветительский проект, который включает в себя и учительские семинары, ипубликации, и разные методические разработки, пособия, посвященные тому, какбрать интервью, как работать в архивах и так далее.
У меня мамапроработала в школе больше 60 лет, и я знаю, что если учителю интересноработать со школьниками, то это может вырасти в нечто чрезвычайно интересное иувлекательное. Потому что это такой момент, когда их можно увлечь этойдеятельностью абсолютно бескорыстно. Как правило, в этих конкурсах принимаютучастие школьники с 14-то до 18-то лет. В Германии они постарше, потому что тамгимназия 12-тиклассная.
Мне этопоказалось чрезвычайно увлекательным еще и потому, что по своей основнойспециальности я – германист, закончила филологический факультет МГУ поотделению германистики и до перестройки занималась этой своей германистикой. Ямного переводила: нет ни одного писателя из ГДР, у которого я что-нибудь бы неперевела. Знаете, у переводчиков, как у актеров, была своя иерархия. Когда тытолько начинаешь, ты переводишь литературу ГДР – это была такая начальная стадия.Потом, если ты хорошо работал, и если у тебя возникали связи с редакторами, тоэто уже была ступень повыше: ты уже мог переводить западногерманских писателей.Смешно, но качество этой литературы не имело большого значения, зато статусписателя ФРГ был выше. А когда ты хоть какое-то имя получал, то тебе ужедоверялась классика, и вот это я уже считаю справедливым. Последнее, что япереводила, были некоторые непереведенные вещи Кафки, после чего я радостно иоткрыто ушла в историю. Это был 1987-й год.
Мне всегдахотелось заниматься советской историей, тем более что подспудно и тайно я этимвсе равно всегда занималась. В течение 10 лет я делала интервью с узникамиГУЛАГа – потихоньку, очень тайно и осторожно. У меня был архив, я знала людей,которые тоже этим занимаются. У меня возникли связи с «Мемориалом», и онипродолжались в течение всех 90-х годов. Но потом я долго жила на Западе,преподавала там. В общем, это такая классическая история, когда германист вЗападную Германию первый раз попадает в 1990-м году.
Но хочу сказатьо том, чего мне не хватало. В 1998-м году я отчетливо ощутила, что не понимаю,что сейчас происходит в стране. Мне, человеку, главный интерес которогосоставляет советская история, было совсем непонятно, что теперь думают опрошлом российские школьники и их учителя. Я этого совершенно не понимала.Между прочим, тогда ситуация в школах была еще очень тяжелая: они только-тольконачали получать хоть какие-то дотации, только-только начали вылезать изэкономической катастрофы.
Об этих проблемахмы несколько раз говорили с Арсением Рогинским в «Мемориале». Он и другиеруководители «Мемориала» тоже ощущали, что стареют люди, которые начинали этодвижение в регионах, что нет связи с молодежью. Это такие банальные, почтисоветские слова, но связь со следующим поколением действительно выстраиваласьочень сложно. Где-то с середины 90-х годов интерес к истории стал резкоугасать.
Л.Б.: Это началось даже раньше.
И.Щ.: Да, но до середины 90-х еще оставаласькакая-то волна. Понятно, что 91-й год был таким переломным, а в 92-м, когданачались экономические реформы, вообще все рухнуло. Но все-таки явная тенденциятакого спада началась с середины 90-х годов, когда всем стало не до истории, недо прошлого. Война в Чечне началась и так далее.
И стало ясно, чтонадо сейчас искать какие-то пути, какие-то способы. Ну, что может маленькаяорганизация собственными силами? Наверное, немного. Но мы все-таки решилипопробовать. Нам очень повезло, потому что в этот момент Фондом Форда, которыйуже работал в Москве, руководила профессор Мэри Маколи (Mary McAuley). Она быласлависткой, занималась устной историей в свое время, и ей чрезвычайнопонравилась наша идея. Кроме того, мы узнали, что вслед за немцами такой жеконкурс проводят поляки. А в Польше есть «Карта» – это очень близкая«Мемориалу» организация, созданная польскими диссидентами, которые занималисьсудьбами репрессированных поляков. Мы узнали, что они тоже проводят такойшкольный конкурс, тоже занимаются историей сталинизма в Польше. Нам показалось,что это очень хорошо. Мэри Маколи нас поддержала и дала на это первые небольшиеденьги.
Вернувшись изАвстрии, где я преподавала – у меня была так называемая «гостевая профессура» вЗальцбурге, – я решила, что попробую. Но все-таки относилась к этомучрезвычайно скептически, потому что совершенно не понимала, а что мы,собственно, можем? Мы же не можем обратиться на радио и на телевидение, чтобы унас была настоящая реклама, чтобы нас как-то поддержали, чтобы это сталошироким движением. Поэтому я подумала: «Ну, пойдет это через наши мемориальскиеорганизации, ну, получим мы в лучшем случае работ триста, и это еще хорошо».Ведь немцы вбухивают в это много сил и средств. После многих лет проведенияконкурса у них есть специальное большое здание, где находится архив этогоконкурса. Там можно получить любую работу или заказать ее копию. Можно заказатьее и по Интернету, а можно работать в библиотеке – там целый штат сотрудников.Там каждый раз эти премии вручает президент. Они проводят конкурс раз в полторагода. Это – очень высокий уровень, это – самый престижный у них конкурс,поэтому очень многим победителям конкурса это дает разные преференции. Я уже неговорю о больших премиях. Все это поставлено на очень широкую ногу. И я думала:«А что же мы сможем нашими малыми усилиями сделать, что мы можем опубликовать?»
И мыдействительно начинали все это немножко на коленке, хотя такой опыт уже был унемцев и поляков. Поляки нам прислали все материалы, которые они делали. Мыпоняли, что нужны буклеты, нужны плакаты – мы же тогда ничего этого совершенноне понимали. Это сейчас существует более или менее отработанный механизм, атогда мы не понимали, как это все делается. Но мы, конечно, постарались иобъявили конкурс. Нас очень поддержали региональные организации. Они очень положительноотреагировали на эту нашу идею: они увидели, что это дает возможность и в школыпопасть, и в библиотеки.
Мы очень долгообсуждали с Арсением Рогинским, с Александром Даниэлем и с другими нашимиколлегами, которые являются членами жюри, как назвать этот конкурс, когопригласить в жюри. Нам очень повезло, что Сигурд Оттович Шмидт согласился, намповезло, что тогда Даниил Гранин нас поддержал. А что касается того, как мы этоназовем, то вообще-то мы боялись, что если за этим встанет слово «Мемориал»,или если мы объявим тему политических репрессий, то…
Л.Б.: Но ведь это конкурс не носилполитического характера?
И.Щ.: Нет, политического характера не имел, номы боялись некоторой усталости от этой темы. Мы боялись, что этот конкурс можетстать маргинальным. «А, – скажут, – они всегда свою песню поют». Кроме того,нам было интересно вот что: если объявить такую общую тему, которая никакимобразом не связана с репрессиями, то интересно, что мы получим в результате,какой будет эффект? И в результате мы назвали это так: «Человек в истории.Россия – ХХ век». Звучит вроде бы очень просто, но, тем не менее, поверьте,сформулировать это стоило долгих усилий. В любом случае было ясно, что в центредолжна стоять судьба человека. Судьба человека и исторический источник, это мыточно и сразу для себя определили. В этом смысле мы с немцами и с поляками былисовершенно солидарны.
Мы сразу поняли,что это не должен быть конкурс эссе или школьных сочинений. Само по себе этонеплохо, но живут такие конкурсы, как правило, очень недолго. Для меня всегдабыло очевидно, что это – очень полезная вещь, и чем больше они таких работписали бы в школе, учились свои мысли выражать, тем лучше. Но все-таки это нелитературно-художественный конкурс, а исторический. А для того чтобы историческийконкурс жил и наполнялся реальным содержанием, в основе его должен лежатьисточник. Это мог быть документ или устный источник – возможны разные формы. Имы создали специальную методичку, что тоже потребовало больших усилий. Потомучто надо было понять, каким языком нужно разговаривать со школьниками иучителями, чтобы они нас поняли. Мы создали методичку, где написали, как братьинтервью, где искать темы, что нам годится, а что не подходит, как должнавыглядеть работа и так далее.
Конкурс мы объявиливесной, а в середине января решили, что цикл у нас будет не очень длинный, дляРоссии это плохо. В Германии раз в полтора года конкурс проводится, а у наснесколько другая психология: или люди сразу начинают что-то делать, или теряютинтерес. Именно это происходит, если цикл растягивается. Я считала, что с тремясотнями работ мы как-то справимся. У меня была одна сотрудница, и я надеялась,что вдвоем с ней мы это как-то осуществим.
Л.Б.: А сколько работ у них бывает обычно?
И.Щ.: У немцев бывает около 2000 работ раз вполтора года. И это очень много, это самый большой конкурс в Европе, за которымстоит настоящая машина и очень серьезное жюри, серьезная работа методистов. Этоведь у них продолжается с 1973-го года.
И вдруг намстали носить с почты пакеты мешками. Потом на почте сказали, что больше носитьничего не будут: «Приходите забирать сами». Я помню, как на саночках, по снегумы это тащили к себе. Это было абсолютное чудо – мы получили 1800 работ. Икак?! – Без рекламы, без всего, за полгода! Это было совершенным чудом. И мывдруг поняли, что потребность в этом конкурсе есть, причем и у школьников, и уучителей.
С самого началамы поставили очень широкие условия, и, прежде всего, очень широкий выбор тем,но одну тему мы всегда объявляем основной.
Л.Б.: А какая тема была самой первой?
И.Щ.: «Человек в истории». Тема очень широкая,но она включала разные направления: «История семьи», «Человек и война», «Моямалая Родина», краеведческие темы. Вот такие были направления, которые так иостались у нас основными. Главная наша тема – «История семьи», потом, в той илииной форме, тема Победы. Мы ее сделали основной в 2005-му году – пришлоогромное количество работ. Потом «Человек и малая Родина». Это о том, чтовокруг них находится: история улиц, домов, церквей, зданий, их собственных школи так далее. Темой одного из конкурсов была «Послевоенная повседневность» – здесьмы последовали примеру немцев.
На 1800 работникто не рассчитывал. Это было, конечно, поразительно. И тут абсолютно всепобросали свою основную деятельность и стали читать присланные работы. Авремя-то еще было практически докомпьютерное, работы были написаны от руки, Богзнает на чем. К тому же плохо действовала почта, работы шли к нам очень долго.Я помню, что девочка из какой-то школы написала нам: «Извините, что мызадержали наши работы. У нас машинка есть только в соседней школе. А насзанесло снегом, и мы неделю не могли туда добраться». В этом смысле за 10 летпроизошли решительные изменения. Что у них творилось в головах, это тоже былаотдельная песня. Помню, один мальчик написал: «Я живу в деревне под Казанью. Выобъявили, что участниками конкурса могут быть только российские школьники. А яне знаю, Татарстан, это Россия?»
Л.Б.: И это спрашивал юный историк?
И.Щ.: Да, да, да. Просто это было еще такоесмутное время.
Надо сказать,что мы получали фантастические вещи: посылку с лагерным башмаком, который былнайден в Воркуте на каком-то складе. Брезентовый такой башмак на деревяшке – онтеперь хранится у нас в архиве. Звонок для партизанской школы, сделанный изпатрона. Они нам присылали свои поделки, украшали работы кружевами, рисовали ираскрашивали какие-то картинки, рисовали свои генеалогические древа. Многоработ было написано от руки, были какие-то фантастические переписанные вещи,какие-то обрывки дневников.
Я никогда незабуду одну работу. Она ничего не получила: мальчишка был очень маленький.Видимо, мать его посадила, и он переписал дневник деда. Это было нечтодушераздирающее. Дневник был написан на уровне нашей литературы 20-х годов. Япомню, там такая история была. Его дед – выдвиженец и партиец. Он делаетсоветскую карьеру – становится, по-моему, генералом. Где-то в 1919-м году егоназначают ответственным за что-то работником в каком-то небольшом городе, можетбыть, даже начальником трибунала. Я это плохо помню, потому что это было десятьлет назад, и мы эту работу не печатали. Он любит девушку из дворянской семьи,которая для него прежде была совершенно недосягаема. Из дневника непонятно, чтос ее семьей произошло. И она – по-видимому, от безвыходности, с отчаяния игоря, выходит за него замуж. Дневник – отчаянный: как он ни старается, она егоне любит. Все это на фоне голода, разрухи, ужаса и так далее. Потом начинаетсяголод 21-го года. Он почему-то должен распоряжаться продовольствием в городе.Он пишет, что находится в ужасном состоянии. На ступенях все время сидятумирающие люди. Она пытается им помочь – и не может. Короче говоря, в какой-томомент у нее начинается депрессия, и она кончает жизнь самоубийством. Это недневник, это такие записи вслед, потом.
Л.Б.: Скорее воспоминания.
И.Щ.: Да, воспоминания, наверное,послевоенные. Дед этого мальчика потом не сел, он даже сделал карьеру, ночитать это было страшно.
Это только одинпример, а там были работы совершенно поразительные. Когда я получила работунашего первого победителя – Филиппа Абрютина, я сказала, что надо вызыватьмальчишку, в Москве надо с ним разговаривать. Я просто не поверила, что это онсам написал.
Л.Б.: А откуда был этот мальчик?
И.Щ.: Он был из семьи наполовину украинской, анаполовину чукотской. Его родители в этот момент перебрались в Москву, они – врачи.Мать училась в аспирантуре, и где-то они тут бедовали. А мальчишка написалфиктивный дневник своей бабушки с Чукотки. Его бабушка – чукча. Возможно,кто-то ему это посоветовал, но оказалось, что он и сам очень одаренный мальчик.Она все рассказывала ему в настоящем времени: у них нет прошедшего. То, что онарассказывала, звучало абсолютным дневником, и это было поразительно. Называласьработа «Если бы моя бабушка вела дневник». Мы ее много раз печатали[1].Он трижды участвовал в нашем конкурсе.
Л.Б.: Трижды?
И.Щ.: Да. Ему же было только 14 лет. Оннаписал еще историю своей украинской семьи[2],потом еще что-то. Сейчас он окончил ВГИК, снял дебютный фильм, который получилпремию на «Сталкере» и еще какую-то международную премию, где тоже речь идет оЧукотке[3].
Работы былихорошие: поразительные, толстые, многостраничные. Это действительно былинастоящие победители. Они словно только и ждали момента, чтобы нам свои работыприслать. Мы следим за судьбой этих ребят – многие уже закончили аспирантуру,преподают.
Л.Б.: А многие ли в стали историками?
И.Щ.: Некоторые стали историками. Сейчас такихстановится меньше, но вот из победителей первых лет историками стали многие, акто-то стал заниматься правозащитной деятельностью. Я имею в виду, конечно,победителей, а не всех этих 1800 человек.
Надо сказать,что это нас чрезвычайно вдохновило. Во-первых, читать работы было страшноинтересно. Вдруг с нами, выражаясь пафосным языком, заговорила Россия. До этогомы плохо себе представляли страну. Мы считали, что нам напишут только Москва иЛенинград, но оказалось, кто московские и питерские школьники пишут как разочень вяло – им не до этого, столичным подросткам. Потоком пошли письма изглубинки, иногда из таких немыслимых мест, о которых мы никогда в жизни неслышали – Няндома, Курлак, Ельники…Самая широкая география – маленькие городана Волге, Порхово, Подмосковье, Пущино. Оказалось, что в этой стране людикое-что поняли, что есть учителя, которые готовы заниматься этим с ребятами.
Л.Б.: Возникли какие-то постоянные связи сучителями истории?
И.Щ.: Конечно, возникли. Мы знаем этихучителей, многие потом стали нашими координаторами, возникла какая-томемориальская деятельность на этой базе, причем во многих регионах. В этом годуиз Воронежской области пришло 250 работ – как будто пишут три Болгарии и двеШвейцарии.
Л.Б.: Передо мной статистика этого года, именя поразили два обстоятельства. Первое, что по 250 работ пришло изВоронежской области и из Свердловска. В сумме это 1/5 часть всех присланныхработ. Второе, что поселки и деревни составили 44% присланных работ, почтиполовину.
И.Щ.: Эта доля растет.
Л.Б.: И малые города – 29%, то есть в сумме ¾работ получено из сел и малых городов, хотя очень многим людям кажется, чтонаучная жизнь (в том числе и в раннем возрасте) может бурлить только вкрупнейших городах, в столицах. А здесь все с точностью до наоборот, что,по-моему, просто замечательно.
И.Щ.: Так было с самого начала, но теперь этатенденция усиливается – нам все больше пишут из деревни. Кстати говоря, это вомногом определило содержание того, что мы получаем в этом конкурсе. И, можетбыть, это наш совместный вклад в историю, в историческую науку. К сожалению, унас до всего не доходят руки, а ведь за эти годы у нас накоплено уже более 30тысяч работ.
Л.Б.: А когда было получено максимальноеколичество работ?
И.Щ.: Максимум, когда главной была тема войны,– 3,5 тысяч работ, обычно же количество работ колеблется от 2 до 3 тысяч. Вэтом году было 2,5 тысячи. Это все-таки поразительно много!
Я вот еще чтохочу сказать, чтобы закончить эту тему. Во-первых, о том, что у нас остаетсянеизменным на протяжении всех лет существования конкурса – это огромноеколичество исследований истории деревни, а об этом в России практически ничегоне было написано, или написано она очень слабо. А уж количество мемуаров ивоспоминаний просто минимальное. Да, были какие-то проекты исследований этойпроблематики, но этого чрезвычайно мало. Мы еще успели что-то сделать 10 летназад, и это продолжается, благодаря нашему конкурсу. То есть, разумеется, этоне мы успели, а эти школьники и их учителя успели записать воспоминания людей.
Деревня – этоогромная тема. У нас есть масса работ и рассказов о раскулачивании. Этобесконечные, душераздирающие истории о бесправии, о голоде, о постепенном, апотом окончательном уничтожении деревни. По работам нашего конкурса можносоставить такое описание голода, который люди переживали тогда: это была однаиз главных составляющих повседневной жизни – бесконечный голод, и бесконечноевыживание невероятной ценой. Ясно, почему так много работ пишут о деревне –ведь страна к 1918-му году на 80% была крестьянской. Ясно, что история семьи –это история крестьянских семей.
Интересно, какиекрепкие были тогда традиции, и это можно было увидеть. Я все время думаю, чтоне случаен такой процент детей из раскулаченных семей. Потому что, во-первых,это – страшная травма, которая продолжала жить и существовать в памяти. Я обэтом уже много говорила и писала. Эти поразившие нас описания делали дети илисовсем молодые люди. В каких подробностях там описывается то, что былоутрачено: дома и сколько в них чего было, какой скот держали и так далее. Это,конечно, отчасти миф, потому что люди редко запоминают все в такихподробностях. Но миф не случайный, потому что вещественная память составляетоснову крестьянской жизни – вот этот скот, то, что у них было, то, что онисделали своими руками. И это отнятое так сильно запечатлелось в памяти, чтожило многие годы, передаваясь следующим поколениям. Передавалось, потому чтоони это ребятам рассказали, но были и сами свидетели. Сколько юбок бабка насебя надела, для того чтобы спасти, когда ее раскулачивали. Валенки надела сгалошами, хотя было тепло. Потому что знала, что сейчас придут и все отнимут,поснимают все с человека.
У нас много естьтаких описаний. Во-первых, это – память об этой трагедии, сохранившаяся память.Во-вторых, сломали же становой хребет деревни. Это действительно были крепкиехозяева, это действительно были крепкие семьи, это действительно была традициякрепости человеческой, крестьянской, хозяйской. Традиция хозяина, которая,по-видимому, сохранялась и передавалась.
Вторая вещь – этосемьи старообрядцев. Были истории прямых родов, иногда об этом говорилосьвскользь, но это всегда можно было вычислить, почему были такие крепкиесемейные связи, почему была такая крепкая семья, почему дед поднялся изкрестьян в купцы. Повторяю, что это очень часто была старообрядческая линия.Вот такие вещи очень прослеживались.
Я уж не говорю отом, что мы увидели, как формируется региональная память. Потому что если этоКубань и Новочеркасск, – хотя почти нет там казачества настоящего, – но памятьвсе равно жива, если хоть часть семьи к нему принадлежала. История гражданскойвойны в семейных рассказах выглядит почти как «Тихий Дон», когда действительнобрат шел на брата. Это все абсолютно документировано.
Если это былДальний Восток, то мы и не знали, что это было еще так живо, что этовоспроизводится. Это и крестьянские восстания, и сопротивление советской власти,и Колчак, конечно же. Если Ленинград, то, безусловно, блокада. Илиоккупированные территории, как, например, поселок городского типа Матвеев Курганна подступах к Сталинграду. Оттуда не прекращаются работы, идут. Это историилюдей, которые в то время там оставались и прятались. Одна из работ так иназывалась «Жизнь на линии фронта». Я давала читать эти работы моему отцу[4].Когда он их прочитал, то сказал, что он и представить себе не мог, что там былкто-то живой в этих щелях. Кто там мог выжить, если там все было полито огнем?Линия фронта несколько раз переходила от немцев к нашим и наоборот – там былокровавое месиво. В общем, они там много чего нарыли; им много чего рассказалиих бабушки и дедушки.
Если этоНовочеркасск, то очень сильная травма, связанная с выступлением новочеркасскихрабочих. У нас было много работ на эту тему. Это семейные истории, которые тожеребятам рассказывали бабушки и дедушки. Что они в этот день делали, куда пошли,что они слышали, кто в этих событиях участвовал.
Об этом многоможно говорить, но главное, что мы точно почувствовали, – наш конкурс даеткартину нашей общей российской памяти. И это даже при наших малых возможностяхи усилиях.
Л.Б.: А есть какие-то темы, которые редкоисследуются?
И.Щ.: Доминирует у нас крестьянская Россия иистории крестьянских семей. Реже, но все-таки есть работы по истории дворянскихсемей. Например, у нас есть несколько работ об истории одной семьи воВладимире. Конечно, всё это очень грустные истории, потому что тяжело ходитьмежду домов, которые когда-то принадлежали предкам, и при этом знать историюуничтожения твоей семьи. И только бабушка сохранила несколько фотографий ифлакончики духов, потому что все остальное было отнято во время многократныхобысков и арестов. Если люди что-то сохранили, то они, как правило, оченьгрустно об этом пишут. Были георгиевские кресты, были семейные легенды.Например, история из Новочеркасска о сабле, пожалованной цесаревичем. Все этоушло, было забрано во время обыска, утрачено, потеряно и так далее. Я повторяю,что это более редкие для нас истории. Слишком много прошло времени. Многиесемьи уехали, часть семей распалась, «окрестьянилась» или «орабочилась». Многиезабыли свое происхождение.
За эти годы унас было большое количество работ о семьях российских немцев. Их все-таки былоочень много: в начале ХХ века в России было около 3-х миллионов немцев. Многоисторий распавшихся семей, работ по истории депортации. Если калмыки, то,конечно, это история семьи. В этом году была очень хорошая работа прокалмыцкого, можно сказать, интеллигента, про человека, который сочинил поэму иза это во время депортации попал в лагерь.
Я хочу сказать,что тему репрессий мы никогда прямо не формулировали. У нас есть тема, котораяназывается «Человек и власть», но мы никогда не пишем «история политическихрепрессий». Это все возникает само собой. Когда они начинают этим заниматься,они, может быть, этого и не знают. Но история каждой российской семьи – это,как правило, история, связанная с такими вещами.
Правда, есть и другиеистории. Иногда оказывается, что прадед был начальником лагеря или каким-нибудьэнкавэдэшником. И были работы, где дети пытаются с этим разобраться. Хотя такиеработы, безусловно, были, но, конечно, в массе своей они это с трудом осознают.И чем дальше эти события, тем больше это уходит. Они с трудом понимают рольсвоего предка, называя место его работы – это теперь не совсем осознается.Вообще, за десять лет конкурса произошло много изменений.
Л.Б.: Казалось бы, всего десять лет. А это –огромная эпоха.
И.Щ.: Да, целая эпоха. Я говорила в началенашего конкурса, что наш человек в истории – это бабушка. На семейном уровнебабушка – главный источник и хранитель семейной истории.
Л.Б.: Традиционно такого рода трансляциявсегда происходила через бабушек к внукам.
И.Щ.: Да. Во-первых, дедушек-то реально небыло. У нас работа была, которая называлась «Век вдов». Это – история семьи,где только женщины, потому что мужчины все время погибают и погибают. Разнымобразом погибают, а уже потом, в брежневское время, они погибают от алкоголя иБог знает от чего. Всего этого много, и алкоголя много. Ребята довольнооткровенно пишут о пьянстве в предыдущие эпохи, там много чего возникает.
Но все-таки 10лет назад они были еще живы, эти бабушки. Теперь это ушло – теперь это чащеистории про прабабушек, уже неживых. А их бабушки – это люди, родившиеся уже впослевоенное время. Это значит, что уходят живые свидетели.
Мы пытаемсяразобраться и с брежневской эпохой. В нашем конкурсе мы пытаемся это сделатьчерез историю повседневности. Ведь брежневская эпоха – это было время, как мыговорим, «свинцовое», застойное. Из него очень трудно вычленить какие-тодраматические события. Главные события семейной истории ХХ века – это, конечно,страшное раскулачивание, раскрестьянивание, это террор конца 30-х годов,связанный с этим голод, война. Все остальное для людей сливается. Время нерастягивается, наоборот, оно сплющивается, когда речь идет о каких-тодраматических событиях, как будто бы проглатываются какие-то кусочки.
А вот избрежневского времени бывает трудно что-то вытащить именно в силу такогодраматизма. Но все равно у нас такие истории есть. Это истории людей, которыесопротивлялись. Есть местные диссидентские истории, есть семейные коллизии,довольно интересные. Потом есть такая тема, как Афганистан. Все-таки у многихотцы были в Афганистане, и это, конечно, очень больная тема.
Л.Б.: А Чечня?
И.Щ.: Да, конечно. Не так много, но все-такиэта тема каждый год присутствует. Мы в 2005 году даже провели наш конкурс вЧечне. За несколько лет до этого, примерно с 2003 года, мы целенаправленнопытались получить работы от чеченских учителей. И нам это удалось – измаленькой Чечни на конкурс пришло 160 работ, это много. Тем более что никакихписьменных источников просто не существует, есть только устные свидетельства.Мы даже книжку такую выпустили – она называется «Быть чеченцем».
Л.Б.: Я читала. Очень страшная книга.
И.Щ.: Да, очень страшная книжка, и оченьстрашные свидетельства.
Доступ к архивамстановится для них все труднее. Когда мы начинали свой конкурс, учитель как-тодоговаривался с местным архивом. Он туда шел, и они с ребятами там смотрелиразные документы. Теперь с этим стало гораздо сложнее.
Л.Б.: А учителя помогают?
И.Щ.: Да, конечно. Без учителей мы ничего несмогли бы сделать. Учителя – это наша главная опора. Без них очень трудно темунайти, и потом, занятия историей – это ведь и школа тоже. Детям нужно датьподход, научить, как работать с документами, источниками. Учителя у нас,конечно, очень разные. Одни делают больший упор на устную историю, а кому-тоближе архивные документы или социологический подход. Есть учителя, которыенаправляют ребят в сторону опросов. И в этом году такого рода работы у насбыли. Опрашивали, как люди относятся к Сталину, как они относятся к войне и пр.
Л.Б.: Мне кажется, что это направление менееинтересно, потому что это нерепрезентативные опросы, и их результаты не имеютбольшой ценности.
И.Щ.: Но есть дети, которым это оченьнравится.
Л.Б.: Я знаю, заниматься проведением такихлюбительских опросов вообще интересно.
И.Щ.: Да, интересно, это живая работа, и мыприветствуем любой интерес в этом смысле.
Л.Б.: А с архивами стало сложнее, потому чтобоятся туда пускать посторонних – ваших учителей и юных историков?
И.Щ.: Во-первых, стали бояться выдавать имдела. Я помню, как одна девочка решила написать историю семьи, в которой былмолодой солдат, очень тяжело раненный в Чечне. Потом семья его нашла и привезладомой. Он почти ничего не говорил, и мать пять лет за него боролась невероятнымобразом. В основном это были рассказы матери и сестры. Эта душераздирающаяистория была во втором нашем конкурсе – Оля Попова, девочка из Коми написалаэту работу. Ей хотелось написать про Чечню, и она пошла в разные места. Ееспрашивали в ФСБ, в военкомате, почему она интересуется темой тех, кто был вЧечне. Она стучала во все эти двери, добивалась своего. Это, кстати говоря, идо сих пор у многих сохраняется – они, несмотря ни на что, требуют, просят,пишут куда-то. Все-таки у многих наших школьников страх ушел. И еще ушел страхузнать что-то о своем прошлом.
Л.Б.: Может быть, страх ушел у тех, кторешается, а у тех, кто не решается, страх не ушел, но вы этого не видите, таккак не приходят такие работы.
И.Щ.: Да, это правда. Так вот. Уходятсвидетели, становится труднее с архивами и, конечно, вообще уходит знаниеистории. Я повторяю, что наши школьники – и вы, наверное, видели их нанаграждении – это лучшие. Когда они сюда приезжают, мы проводим с ними многовремени.
Л.Б.: Вы за свой счет их приглашаете?
И.Щ.: Конечно, абсолютно все делается за нашсчет.
Л.Б.: Вы их здесь, в Москве устраиваете нанесколько дней?
И.Щ.: Да. У нас есть группа поддержки – этомолодые московские аспиранты. Есть среди них и историки, и не историки – этоцелая группа, их называют «вожатые». У нас есть такой актив – человек 20 изразных близких нам мемориальских общественных организаций и работающих на сайте«Уроки истории». Они с ними проводят дискуссии, они пишут и обсуждают эссе. Вэтом году, конечно, Сталин очень «вылезал» и сталинские плакаты. Когда мытолько начинали наш конкурс, у меня было такое ощущение: благодаря тому, чтоизменились учебники, за эти годы все-таки многого удалось добиться. Во всякомслучае, зачин у этих работ часто был такой: «У нас было такое тяжелое прошлое,много было трагического в моей семье. Страна пережила страшные репрессии,Сталин был тиран…»
Что интересно,сейчас дети меньше стали брать эпиграфы. Это ушло, потому что с литературой вшколе плохо. Если сравнить теперешние работы с прежними, то в первых своихработах ребята с большим удовольствием брали эпиграфы, и тогда было видно, чтоони это учили. Ну, например, «Век мой, зверь мой…», «Хотелось бы всех поименноназвать…» и так далее. Эти классические цитаты из Ахматовой, Пастернака, изМандельштама брали очень часто. Но сейчас это уходит, уходит... Сейчасэпиграфов вообще гораздо меньше. Они хуже знают литературу и меньше этиминтересуются. Это точно уходит. Уходит и просто знание исторических событий.
Так вот, адальше после этого зачина шла история семьи. А сейчас, как правило, особенно всредних по качеству работах, преобладает такой патриотический зачин:«прекрасная Родина», «великая Россия», «великая история». А вслед за этим частоидет такая страшная семейная история, которая никаким образом не сопрягается сэтим торжественным началом. Это дух нашего времени, для которого очень многоесделано. Этот вдолбленный в головы патриотизм, очень плоский, и абсолютнаянеясность в отношении фигуры Сталина. Потому что Сталин у нас присутствует каклакмусовая бумажка. Мы точно знаем по нашему конкурсу, что этот перелом началсяв 2005-м году.
Я эту историюуже сто раз рассказывала, но расскажу еще раз. Ведь знаменитое выражение«Сталин – эффективный менеджер» – это же производство нашего конкурса. Когда в2005-м году был юбилей, мы давали в качестве главной тему «Цена победы», ивозникла фигура Сталина. Именно тогда это впервые так мощно вырвалось наповерхность. Мы это обсуждали. Я помню, что мы их собирали в ОГИ, быладискуссия, где присутствовали представители Фонда Наумана и Фонда Бёлля. И однадевочка это сказала… Кстати, хорошую работу написала девочка из Литвы происторию своей семьи.
Л.Б.: Она приехала из Литвы?
И.Щ.: Нет, сама она не из Литвы. Ее семья быладепортирована: дед – из Литвы, а бабка – из Западной Украины, они встретились вСибири. Девочка выступала, высказывала какие-то свои соображения о войне, речьне шла о семейной ее истории. И вдруг я чувствую, что она не может что-то такоесформулировать и как-то мнется. И я ей тогда говорю: «Как ты к Сталину-тоотносишься?» – Молчание. Она долго думала. Помню, воцарилась тишина, и потомона сказала: «Он был эффективный менеджер». Я помню, что все мы попадали состульев.
Л.Б.: А потом это выражение вошло в широкий обиход.
И.Щ.: Да. Потому что она сформулировала то,что уже носилось в воздухе, но еще не было никем высказано. Фактически былосформулировано, что для России власть хороша всегда, какой бы она ни была,особенно сильная власть. С тех пор это не только никуда не ушло, в отношениироссийской истории в их головах гораздо больше мути, чем это было десять летназад, когда начинался конкурс. Это мы наблюдаем совершенно точно.
Причем яповторяю, что те учителя, которые с нами работают, школьники, которые нампишут, – это лучшее, что нам может дать российская глубинка. Во-первых, это – дети,которые сели писать, которые все-таки задумались об истории. Ведь еще надо себепредставить наших подростков, нашу школьную жизнь. Кстати говоря, они ведьчувствуют, откуда ветер дует, и как им надо на вузовских экзаменах держаться.Ну, и филипповский учебник все-таки пробил себе дорогу – это тоже так даром непроходит.
Л.Б.: Ирина Лазаревна, когда вы оцениваетеработы, кроме исторической составляющей присутствует ли политическая?
И.Щ.: Нет.
Л.Б.: А как удается этого избежать?
И.Щ.: Мы держим свои политические взглядыабсолютно при себе. Это – железное правило. Ведь для нас самое главное, как ониразобрались с историческим источником, и качество исследовательской работы.Если мы видим, что они пытаются сами думать, то обязательно оцениваем этоположительно. Если они ставят вопросы, если они говорят «а я не знаю», «мне таккажется, но я не уверен», «может быть, это так», то всякое размышление нами,безусловно, приветствуется. Например, если это история казачества, историяказацкой семьи, она очень часто проникнута монархистско-ностальгическимпафосом, который нам в принципе чужд. Но это совершенно не означает, что мы хотьв какой-то мере снижаем оценку работы, если это фундаментальное исследование спривлечением архивных документов или очень хороший устный рассказ.
Правда, у насбыла одна работа, о которой мы много спорили. Это была одна из первых работ вконкурсе. Ее написал очень хороший мальчик из Москвы, который потом сам сталучителем, и сейчас всегда сотрудничает с нами. Он написал работу об историиСимонова монастыря. Это была замечательно фундаментальная работа. Он там жил,знал каждый уголок. Но все-таки у него в голове была внушенная ему теориязаговора.
Л.Б.: Жидомасонского?
И.Щ.: Прямо он об этом не писал, но отчастиименно так. И мы тут очень спорили, но все-таки решили, что закроем на этоглаза, потому что он проделал огромную работу.
Л.Б.: Просто закроете глаза?
И.Щ.: Да. Но мы решили ему написать, что скакими-то вещами мы не согласны. Нужно сказать, что потом он вторую работунаписал и нам прислал. Он ездил в летние наши школы, участвовал в семинарах,очень много нам сейчас помогает. Он стал учителем – и, между прочим, истории. Ядумаю, что какая-то небольшая доля нашей заслуги, нашего участия в том, что егоне повело в эту сторону, есть.
Л.Б.: То есть «Сталин – эффективный менеджер»может стать победителем вашего конкурса?
И.Щ.: Ну, если это написано в работе, то нет,конечно. Потому что это – ложь. Но если этот мальчишка, который проделалогромную работу, написав невероятно подробную историю Симонова монастыря, ищетвиноватых, и ему кажется, что они могут находиться где-то в этом поле, то сэтим можно работать. Тут важно его отношение к истории. Но все же наш конкурстакой, что на него перестали писать работы, которые имеют не исторический, апропагандистский аспект. Их у нас очень мало, хотя они все же бывают. Видимо,люди уже понимают, что с такими работами у них нет шансов на победу в конкурсе.А вот если есть какое-то непонимание или заблуждение, но при этом очень хорошийисточник, мы стараемся человека поддержать, написать какие-то рекомендации итак далее.
Л.Б.: То есть при наличии такого огромного количестваработ вы находите время еще и на обратную связь?
И.Щ.: Конечно, мы имеем обратную связь. У насесть совершенные подвижники этого дела. Кроме того, учителей мы стараемсядважды в год на семинары звать. Учителя – наша подмога. Мы им стараемся объяснять,показываем, что в работах не так, какие там недостатки.
И последнее, чтоя хочу сказать. Мы, то есть «Мемориал» – часть международной сети историческихконкурсов. Координатор этой сети – Фонд Кербера. А называется эта сеть«Европейская история» и входит туда более 22-х европейских конкурсов. Каждыйгод в разных странах проводятся международные школы, туда посылают школьников.Вот и нашего мальчика, который заблуждался по поводу теории заговора, мынесколько раз посылали в такие школы. Он-то был москвич, но далеко не все нашиучастники из деревень и малых городов знают английский… Для школьников, которыетуда приезжают, это бывает очень полезный опыт.
Итоги XI Всероссийского конкурса историческихисследовательских работ старшеклассников подведены. Начинается подготовка кследующему конкурсу, цикл у нас короткий.
Л.Б.: Ирина Лазаревна, большое спасибо забеседу и дальнейших успехов!
И.Щ.: Спасибо.
[1] См., например:http://urokiistorii.ru/node/194
[2] См.: http://urokiistorii.ru/node/322
[3] Короткометражныйфильм «Профилактика повторных преступлений» получила приз на кинофестивале«Сталкер» 2009 года. Это фильм о жизни оленеводов в северной глубинке в годысталинских репрессий. Этот фильм получилтакже приз посольства Королевства Нидерландов в России.
[4] Отец Ирины Щербаковой, Лазарь Лазарев(1924 – 2010) – участник Великой Отечественной войны, автор книг о войне, оВасиле Быкове, о военной прозе К.Симонова, главный редактор журнала «Вопросылитературы»,
