Продолжая тему нынешней жизни авторитетных научных школ мы побеседовали с известным петербургским японистом, старшим научным сотрудником Санкт-Петербургского филиала Института Востоковедения РАН Каринэ Маранджян. Интервью взял Лев Усыскин.
Что такое академическая японистика? Кто ей занимается и где?
То, что называется "академическое востоковедение" и, конкретно, "академическая японистика" – это наука, которая появилась и сложилась здесь в 10-х – 20-х годах двадцатого века в Петербургском университете. Была целая группа фантастически одаренных людей: буддолог О. Розенберг, фольклорист и знаток культуры айнов Н. Невский и ряд других. Большинство из них уничтожили в конце тридцатых. Пожалуй, из этой плеяды лишь Н.И. Конрад остался тогда в живых (хотя тоже посидел в тюрьме). Можно упомянуть и С. Елисеева, основоположника американской японистики, который начинал карьеру в Петербургском университете.
Таким образом, в 20-х годах здесь сформировалась очень сильная школа японоведов. Сначала она была связана с Азиатским музеем – институцией, основанной в 1818 году, когда было решено создать хранилище восточных рукописей. Все, что привозили из азиатских стран, было сосредоточено в этом музее. Это то, на основе чего потом возник Институт востоковедения Академии Наук.
А кто и что привозил из азиатских стран?
Дипломаты, путешественники, коллекционеры – просто в какой-то момент вдруг появился интерес к Востоку самой разной мотивации. Люди стали покупать не только фарфор, но и рукописи. Покупать их и привозить в Россию. И потом уже это хранилище, при котором имелось лишь несколько человек технического персонала, стало превращаться в научный центр. До 1949 года Институт востоковедения был в Ленинграде. Все лучшие кадры были сосредоточены в Ленинграде. В 1949-м институт разделился. Часть уехала в Москву. А рукописный фонд и люди, которые с ним работают, остались на старом месте. Так возникло некоторое негласное разделение: Москва занимается проблемами современности, Петербург – классическими исследованиями: рукописями, но не только.
А чем еще?
Поскольку первые исследователи, в начале века, двигались в полном информационном вакууме, они пытались дать какую-то общую картину культуры. Они пытались сделать общий очерк истории. Общий очерк литературы. Общий очерк политической структуры, и т.д.
Но постепенно, по мере накопления знания и увеличения количества исследователей, процесс стал принимать другие формы. И сегодня можно говорить о том, что люди занимаются узкой проблематикой, каждый в своей области. Причем, в последние годы стали заниматься темами, закрытыми в советское время, такими, как, например, буддологические исследования. Они были заложены в начале XX века, а потом эта линия исследований была искусственно прервана.
И что будет дальше?
Я думаю, мы сейчас вновь стали перед лицом необходимости пересмотра именно общих подходов к японской культуре, наших представлений о литературном процессе в Японии, о ходе исторического развития этой страны. Потому, что многие подходы, предлагавшиеся советской исторической наукой, сегодня не вполне годятся, а терминология, которой пользуются западные исследователи, у нас вообще не имеет никаких эквивалентов. Если посмотреть на свежий двухтомный учебник истории Японии, подготовленный специалистами московского Института востоковедения, – он, безусловно, лучших из всех, что были, но и к нему огромная масса претензий.
Скажите, каким образом готовились у нас кадры востоковедов?
Вообще-то, первая в Европе школа по изучению японского языка появилась, как ни странно, именно в Петербурге, в 1736 году. Дело том, что в России систематически оказывались японские моряки, потерпевшие кораблекрушение. Их, что называется, судьбой прибивало к нашим берегам… На родину им возвращаться было нельзя – по японским законам, их должны были там казнить. То есть они вынуждены были оставаться в России, находить себе здесь способ существования. И вот, одного такого японца доставили в Петербург еще при Петре – тот заинтересовался и, в конце концов, появилась школа. Она долгое время была в Петербурге, затем ее перевели в Иркутск. В советское время язык преподавали, соответственно, в университетах – Ленинградском, Московском (потом - Институте стран Азии и Африки), Владивостокском. Наверное, – в МГИМО, может быть, – в Высшей Школе КГБ, еще в каких-нибудь военных учебных заведениях.
Сейчас количество мест, где учат японскому языку, огромно. Но по-настоящему классическое востоковедческое образование до последнего времени можно было получить, главным образом, в Петербургском университете. Здесь, на кафедре японистики, удавалось сохранить традиции обучения, заложенные еще корифеями. Так, даже в самые мрачные годы на кафедре обязательно работал хотя бы один японец – настоящий носитель языка. Сейчас лучшие силы, наверное, сосредоточены в РГГУ.
А о каком количестве специалистов и, соответственно, студентов мы говорим? Это десятки человек, сотни, тысячи?
Учит язык масса народу. Если взять только Питер, то в одном Петербургском университете набор на японские кафедры (бюджетный, платный) – это несколько десятков студентов в год. В частном Восточном институте японская группа – это шесть-семь человек. Японский язык преподают в Педагогическом университете имени Герцена, в Университете культуры, Университете профсоюзов, даже в Политехническом университете. Так что одномоментно японский в городе изучает, я думаю, человек 200 – 250. Но качество их образования, безусловно, разное. Полноценное востоковедческое образование из них получает ежегодно человек 10 -12: это те, кто заканчивает магистратуру Петербургского университета или Восточного института.
А в Москве?
В Москве – значительно больше. Но там подготовка отличается от питерской – в силу того, что я говорила. Там акцент – на современной проблематике. В результате там, как мне кажется, дают лучшее знание разговорного языка. У нас же – сильнее знания истории, культуры и т.п.
Китайский московские японисты знают хуже питерских?
Наверное. Я, во всяком случае, не встречала коллег-москвичей с хорошим китайским. А для япониста-классика китайский, конечно, необходим. Если не современный китайский, то уж классический (вэньянь) во всяком случае.
Но это – студенты. А ученых сколько?
Вы знаете, это уже стало традицией: за границей, узнав, откуда я приехала, мне всегда говорят, что, мол, у вас в Петербурге превосходная школа японистики. И, я думаю, если им сказать, что в городе сегодня активными исследованиями в этой области занимается всего два с половиной человека… То есть людей, превосходно знающих японский, – немало. Многие из них преподают. Но действительно самостоятельных ученых – очень мало. Последний серьезный ученый, с уходом которого традиция, судя по всему, прервалась – это В.Н. Горегляд.
А в Москве?
Там есть А.Н. Мещеряков, вокруг которого группируются молодые исследователи. Из этого, скорее всего, получится серьезная научная школа.
Сколько людей в этой группе?
Человек 10 – 15.
А за пределами столиц?
Есть очень интересная японистка во Владивостоке Т.И. Бреславец – специалист по японской литературе. А кроме того, многие хорошие, толковые японисты сейчас живут в Японии. Преподают там русский язык, главным образом. И самые талантливые из них умудряются совмещать это с занятиями японистикой – пишут и издают книги и т.д. Вообще, большая часть русской японистики сейчас в Японии. Из Питера это – человек 5-6 очень сильных. То есть, видите, несколько больше, чем здесь осталось.
Еще несколько слов о Петербургской школе японистики
Одной из ее замечательных особенностей была великолепная традиция перевода. Уже к шестидесятым годам основной корпус японской литературы был переведен на русский язык, причем переведен очень качественно. Объясняется все просто – переводы были наименее уязвимой, с точки зрения властей, областью деятельности. Те, кому власти не давали заниматься, например, буддологическими исследованиями, переводили тексты.
А сейчас?
Сейчас тоже переводят. Этим занимаются все – и те, кому нужно этим заниматься, и те, кому этого делать нельзя ни в коем случае. Занимаются, понятно, из-за денег. В Петербурге среди незаурядных переводчиков я бы, в первую очередь, назвала Александра Кабанова – это японист высочайшей квалификации, с международной известностью. В последние годы он занимается исключительно переводами, почти прекратив исследовательскую деятельность. Просто, чтобы выжить. переводит много современной японской литературы – но он же переводил и классическую японскую поэзию. Есть отличные переводчики в Москве. Есть они даже в Париже – в прошлом году вышел перевод средневековой "Повести о дупле", сделанный Владиславом Сисаури, выпускником нашего университета, преподающим русский язык в Париже.
Книги время от времени выходят, но у нас начисто отсутствует общепринятая в мире практика написания критических рецензий.
А вообще – как обстоит дела с инфраструктурой: журналы, издательства и т.д.
В советское время эта инфраструктура худо-бедно работала. На международные конференции в обязательном порядке приезжали из других городов. Журнал "Народы стран Азии и Африки" все получали и все туда так или иначе писали – те же рецензии, например. Было профессиональное сообщество и была научная жизнь. А сейчас даже мы, в Питере, плохо информированы о том. что происходит в Москве. Журналы, книги оттуда не получаем, про конференции, порой, узнаем постфактум.
А книг издается довольно много. Немало, кстати говоря, переизданий. При этом, есть монографии, которые никак не издать – нет грантов.
А как с грантами?
С грантами – всем известная проблема: от исходной суммы (обычно - довольно солидной), непосредственно до исследователя доходят крохи – не более 25%. Плюс к этому – географическое преимущество московских соискателей. Безумная бухгалтерско-бюрократическая практика.
А как обстоит дело с японистикой в мире?
Смотря где. Если говорить о США (а это лидирующая на сегодня школа), то там на японистику тратятся огромные средства в колоссальном количестве университетов. Характерно, что у них наукой занимаются в университетах, а не в специальных академических структурах, как у нас. Из европейских стран сильные позиции в Англии, Германии и, традиционно, в Голландии – это, как известно, была единственная европейская страна, не прерывавшая контактов с Японией в XVI-XVII веках.
Что же до нашей страны, то, по моему мнению, мы находимся в низшей точке состояния дел – молодые люди, решившие заниматься нашей наукой, понимают, что тем самым обрекают себя на нищенство. Понятно, что таких подвижников почти нет. Если в ближайшее время ничего кардинально не изменится, то академической японистики в России не будет вовсе. И это при том, что желающих изучать японский с каждым годом – все больше и больше.
