С первых же дней пребывания на Северном Кавказе я почувствовал насколько отличаются представления местных жителей об окружающем мире от моих собственных. Разговаривая на одном языке, формально подчиняясь одному государственному устройству, потребляя в общем-то схожую продукцию мы остаемся абсолютно разными. Порой мне казалось, что швейцарцы, приехавшие во Владикавказ вместе с нашей группой, были гораздо ближе и понятней, нежели мои соотечественники. Бессмысленно подтверждать и обосновывать интуитивно возникшее эмоциональное ощущение. Можно лишь привести несколько эпизодов, так или иначе сформировавших стойкое ощущение чужеродности (не чуждости, а именно чужеродности, если хотите «инаковости») окружающих меня людей.
Во Владикавказе я зашел в республиканскую библиотеку, подарил несколько номеров «Социологического журнала», а заодно и решил распросить о комплектовании библиотеки региональными периодическими изданиями, в частности газетами. Подробно объяснил, что мне нужны названия газет и информация о их комплектности, буквально то, что записывается в карточках учета. Переспросил сложно ли это сделать и получив ответ, что потребуется около двух часов, пошел прогулятся по окрестным улицам. Через два часа я получил листок с парой неизвестных мне ранее газет, которые начали выходить в 2003 году. У меня был список региональных газет Северной Осетии, который насчитывал более пятидесяти изданий. В крайнем удивлении, я спросил хотя бы о наиболее известных. «Конечно они есть, но я подумала они Вам не нужны. Зачем они Вам нужны? О них и так все известно». После этого, тут же при мне был написан список, состоящий более чем из тридцати газет:
‑ Это полный список?
‑ Конечно полный, я то знаю точно.
‑ А комплектность? За какие годы у Вас эти газеты? Вот например «Северная Осетия» за какие годы есть?
‑ За все.
‑ А если точнее, Вы не можете перечислить?
‑ Зачем точнее, как начала выходить, так и есть у нас.
‑ А посмотреть можно в катологе?
‑ Зачем тебе (на Кавказе быстрый переход на «ты» не считается нарушением этикета в общении с незнакомцем) смотреть, время терять. Все у нас есть, все. (из дневника автора).
Я так и не получил достоверных данных и дело тут не в сокрытии или неискренности, на что постоянно ссылается А.Ю. Мягков, а в особом отношении к миру и словам, его представляющим. Слово и разговор настолько же значимы, насколько значимо действие. Человек, говорящий нечто, не соответствующее описываемому объекту, не лжет, он абсолютно уверен в правоте своих слов, в их самодостаточности. Сами слова и есть та реальность, которая окружает общающихся людей, причем говорить должны только уважаемые и наделенные властью их представители. Говорить и означает представлять, быть способным и компетентным представить нечто другому. В качестве дополнительного примера показательна недавно вышедшая в издательстве «Наука» книжка по истории Северной Осетии [История Северной Осетии ХХ век, 2003]. Написанная в традиции позднего социалистического реализма, снабженная прочными и по своему изящными стилистическими конструкциями (вроде «патриотически настроенные представители осетинской общественности с тревогой констатировали, что...» или «поэты Осетии воспевали трудовые подвиги рабочих и трудящихся колхозных полей...» и т.д.), она украшана еще и статусом редактора, на тот момент занимавшего пост Президента республики, о чем упомянуто на титуле издания.
Сакральность и главенство семьи ― другой пример. С редактором одной газеты мы зашли в кабинет ее сотрудников, в котором никого не окозалось. «На похоронах все, какой уже день, то свадьба, то похорны, не до работы теперь», ― как само собой разумеющееся мимоходом обронил мой собеседник. Какие-то семейные события даже у дальних родственников ― это вполне легитимный повод временно прервать контрактные отношения с работодателем, без справок или дополнительных объяснений. Скорее не поймут и не примут того, что человек остался на работе в такие дни. Ведь очевидно, что появление на работе ― большой грех и неуважение к своему роду.
Еще один пример ― непривычное, демонстративное, я бы сказал, показное внимание со стороны мужчин к противоположному полу. Если проходит симпатичная девушка, все мужчины, сидящие на лавочках и что-то бурно обсуждающие между собой, затихают и как по команде поворачивают головы, улыбаются, отпускают какие-то сальные шутки, смеются. И что бросается в глаза ― это не единичный случай, это общая культура поведения, принимаемая как мужчинами, так и женщинами. «Скучно и неловко мне в Москве», ― рассказывает после интервью одна девушка, ― «идешь по улицам и никто внимания на тебя не обратит, не оглянется, как будто и не девушка я. Вот здесь, допустим, если спросит у меня парень время, я ему не отвечу. Вы думаете, он время спрашивает? Нет, он внимание на меня обращает, хочет, чтобы я с ним заговорила». (из дневника автора).
Я брал интервью у 22-летней девушки в Махачкале. Мы сидели в центральном парке около набережной. Практически все проходящие небольшими группками парни приостанавливались и демонстративно нас разглядывали:
Вот смотрите, им очень интересно. Они думают, что мы с вами на свидании, что я встречаюсь с вами, что такой достаточно… им очень интересно. Они ни в коем случае не подумают, что вы берете у меня интервью, что мы как бы вот так общаемся или еще чего-нибудь. Вот их взгляды… Видите, они не стесняются на нас как-то посмотреть, они не стесняются…Почему ребята останавливаются, смеются? Они думают, что у нас свидание (Камила, 22 года, Махачкала).
На городском рынке во Владикавказе, где всего несколько лет назад был крупный терракт, на входе останавливает милиционер с автоматом и портативным детектором. У меня полный рюкзак аппаратуры ― диктофон, фотоаппарат, видеокамера. Не удивительно, что прибор срабатывает и громко пищит. Первый вопрос: «Часто ходишь на рынок?». Ответ: «В первый раз». И затем: «Где работаешь?» «В Академии наук», ― я выжидательно смотрю на милиционера, мне крайне любопытно какие еще вопросы будут заданы в такой ситуации. И после секундной паузы: «Тогда проходи». Никаких распросов или объяснений, никаких документов, никакой проверки содержимого рюкзака. Разговор окончен, разговор, который для меня так и не начался. Что такое «Академия наук», откуда она здесь взялась? Обмен репликами скорее напоминает театр абсурда в контексте болтающегося на бедрах моего собеседника калаша и шумящего вокруг восточного базара.
Подобные мимолетные наблюдения сформировали стойкую уверенность в невозможности и нерациональности изучения какой-либо группы людей, проживающих на Кавказе, стандартизированными, отвалидированными в западных сообществах методами[1]. Из человека, задающего вопросы, исследователь должен стать человеком слушающим. Только внимательное отношение к собеседнику, улавливание его интонаций, личных историй, запомнившихся примеров, может уберечь от неоправданного навязывания предзаданных схем, согласится с которыми ― неприложное правило вежливого общения необычных, живущих в своих мирах дигорцев, иронцев, аварцев, кумыков, лизгинов, адыгейцов, русских, белорусов, украинцев, евреев и представителей сотни других национальностей, проживающих на Северном Кавказе.
Организация полевой работы
Северный Кавказ ― социальное пространство, закрытое для чужака. Предполагается, что человек не может приехать по своему произволу, на удачу в неизвестный для него мир. За каждым поступком стоит определенный мотив, осмысленный и непротиворечивый, покоящийся на родственных, в крайнем случае, дружеских связях. Отсюда любая выборка приобретает вид сетевой, где согласие на интервью, определяется нахождением общих знакомых, снимающих с интервьюера статус чужака. Описывая результаты массового опроса, проведенного в Дагестане, Л.Г. Бызов и Е.А. Кулагина, приводят фрагменты из отчетов интервьюеров, которые по своей информатвности гораздо глубже и точнее основного материала передают калорит местной жизни: «Администрация удивлена, что мы не опрашиваем заранее подготовленных людей. <…> Интервьюеров разводил для опроса лиц нужных квот по домам участковый. <…> Местные жители не открывали калитки без участкового. Без главы администрации в дом не пускали. Мужчины запрещали разговаривать с женщинами» [Бызов, Кулагина, 2005, с. 113-114]. В рамках настоящего проекта у меня было всего по три дня на каждый столичный город: Владикавказ в Северной Осетии, Краснодар в Краснодарском крае и Махачкалу в Дагестане. Оставалось лишь положится на волю принимающей нас стороны, согласится с предустановленной социальной сетью и производить отбор уже внутри установленных ранее отношений.
На первом этапе набиралась группа молодых людей около 15-25 человек для проведения группового обсуждения молодежной тематики. Беседа проходила около четырех-пяти часов, иногда принимая вид классической фокус-группы, иногда студенческого семинара или дружеского разговора. Организаторы таких встречь не были ограничены в приглашении тех или иных лиц, кроме пожелания приглашать молодежь в возрасте от 17 до 24 лет, желательно разных национальностей. Все группы так же были примерно выравнены по полу. В каждом городе организаторами выступала одна из социально-активных групп, так или иначе принимающая участие в общественной, политической или культурной жизни родного города. Соответственно, участники коллективных обсуждений каким-то образом проявили себя в этой деятельности, были друзьями или знакомыми организаторов, их единомышленников.
Второй этап отбора производился по результатам обсуждения. Мной оценивалась открытость и коммуникативная компетентность участников обсуждения и во время перерывов я подходил к отобранным ребятам и договаривался о личной встрече. Ни один из участвующих в групповой беседе не отказался от индивидуального разговора сразу и только одна девушка, не пришла на встречу в последствии.
Все интервью записывались на диктофон. Во Владикавказе большая часть разговоров проводилась в Доме пионеров; в Краснодаре ― в гостиничном номере, где я остановился; в Махачкале ― на лавочке в парке, протянувшегося вдоль Каспийского побережья. Каждый раз выбор места определялся удобством проведения записи, предпочтениями собеседников, а также условиями, которые могли обеспечить организаторы приезда.
Структура базовых категорий
Традиционно молодость воспринимается как переходное состояние. Если детство характеризуются зависимостью, а взрослое состояние — независимостью, молодость занимает промежуточное амбивалентное положение. Взросление, как основная категория молодости, навряд ли принадлежит молодежному дискурсу. Она непосредственно связана с концептом воспитания, то есть с приданием пока еще неустоявшемуся, несформированному сознанию социально одобряемой формы. К. Поул, Д. Пилчер и Д. Вилльямс, ссылаясь на П. Майзена [Mizen, 2004], подчеркивают мифологичность молодости, социальном детерминизме основных черт приписываемх взрослению [Pole, Pilcher, Williams, 2005, p. 1]. С точки зрения государства взросление — это вхождение в уже существующий социальный мир, принятие его фундаментальных, базовых различений, связанных с существующей системой власти, культурными ценностями и нормами, пространственными и материальными дифференциациями (в первую очередь государственными границами). Именно на период юности и молодости приходится наиболее радикальный этап формирования идентичности [Кимберг, Таганова, 2005, с. 30]. Взросление через воспитание — правило регламентирующее работу любых молодежных организаций, работающих с и над молодежью. Формирование гражданственности как осевого элемента взросления — основное правило для государства, формирующего молодежную политику, направленную на поддержание и воспроизводство разделяемых властью и обществом системы ценностей. Г. Джоунс и Ч. Валлес подчеркивают, что акцент на гражданственности дает более продуктивную основу для исследования, нежели акцент на взрослении как «финальном продукте» молодости, поскольку позволяет выделить не только основные элементы этого взросления, но и указать на проблемы неравенства и власти, в каких бы формах они не проявлялись [Jones, Wallace, 1992, p. 18].
Макрокатегории «молодежь», «власть», «общество» плотно встроены в идеологический дискурс любого государства, поэтому использование их в качестве концептов чрезвычайно рискованное занятие. Продуктивнее смотреть на представленную триаду как на базовый субстантивный набор властного дискурса, через который можно разглядеть концепт «гражданственности». Как бы не старались исследователи вывести разговор на околополитические темы, М. Аднанес утверждает, что молодой человек обращается к более традиционным и личным вопросам, связанным с семьей и карьерой [Adnanes, 2004]. В квазимолодежном[2] дискурсе, сформированном в контексте развернутых бесед между мной и молодыми информантами можно выделить три крупные внеличностные тематики, задающие и структурирующие биографическое нарративное описание личной жизни. Это семья, образование и работа. Причем, семья выступает осевой категорией для гражданственности, через восприятие семьи, соотнесение и принятие семейных ценностей формируется идентичность, складываются нормы социального устройства повседневной жизни. Образование рассматривается через призму экономических отношений. Процесс обучение скорее направлен не на приобретение некоторого набора знаний, а на овладение экономических и коммуникативных навыков. Может быть этим объясняется тяга к нескольких дипломам, наиболее ярко выраженная в южных республиках. Когда содержание знаний отходит на второй план, основным маркером успеха становятся количественные показатели освоенных образовательных ступеней. Несомненно получение двух или трех дипломов требует проявление гораздо большего мастерства, подкрепленного теми или иными властными ресурсами. Наибольшую же зависимость от подобных ресурсов можно наблюдать на рынке труда. Трудоустройство — самодостаточная и зачастую главенствующая задача в жизни молодого человека. Студенты начинают работать с первых курсов[3], совмещая работу с обучением на двух или трех специальностях. Именно здесь формируются навыки фамильной рациональности, калькулирующей наличные ресурсы, определяющие наиболее предпочтительные цели. Речь идет о фамильной рациональности не только потому, что основным ресурсом опять же выступают накопленные семьей отношения с властными структурами, но и потому, что сам молодой человек оценивает эти ресурсы как основные и самодостаточные. Личностная самореализация, достижение каких-то индивидуальных целей подчинены родовым правилам и нормам. Проявлять свободу и независимость допустимо лишь в определенные не слишком продолжительные периоды взросления, которые в большей степени определяются гендерными границами: девичество и замужество или сватовство и устройство семьи.
Как правило, политическая риторика о гражданственности, основанная на классической либеральной модели, ограничивается разговорами о гражданских правах и обязанностях [Dominelli, 1999, p. 444; Pole, Pilcher, Williams, 2005, p. 4; Plummer, 2003, p. 51] или институтах гражданского общества, в лице тех или иных некоммерческих организаций. В настоящем исследовании акцент перенесен из институциональных, предзаданных категорий научного или политического дискурса на обыденную речь, понятия, формируемые в нарративных биографических рассказах. Другими словами, я пытаюсь остановиться на проблемах, связанных с формировании гражданственности, ее трансляции и воспроизводстве в молодежном дискурсе. Вслед за многими социальными психологами, гражданство понимается мной прежде всего как сочетание ментальной активности и социальной практики [Barnes, Auburn, Lea, 2004, p. 188-189; Johnston, 1927, p. 243; Turner, 1993, p. 2], что не мыслимо без рассмотрения идентичности. Однако непосредственное наблюдение за ее формированием невозможно, если мы не примем допущение о принципиальной дискурсивности личностной идентификации, ее воплощении в разговоре, объясняющем, оправдывающем или указывающем на принадлежность к какой-либо группе. В.А. Ядов относит подобное утверждение к поздней когнитивной парадигме, где акцентируется внимание на потребности человека в объяснении собственного поведения [Ядов, 1994, с. 39], через ответы на вопросы или продолжительные описания личного повседневного опыта. В последнем случае, исследователю лишь остается обратиться к вербальному представлению идентичности, например, посредством организации и проведения нарративные, биографические или этнографические интервью.
Идентичность и гражданство
Идентичность в первую очередь связана с восприятием границ между собой и другими, насколько такие как я отличаются от других людей, не имеющих ко мне отношения. Кто есть мы и кто есть они — основа для построения базовых категорий, задающих идентичность. Компоненты идентичности: «самоидентификация (отнесение себя к группе), представления о своей группе — “образ мы” и интересы, которые связывают эмоционально окрашенное отношение к таким образам с поведением людей и групп (регулятивная составляющая идентичности)» [Дробижева, 2002, с. 214]. Гражданство определяется через определенную группу или сообщество, участие в которой накладывает на человека определенные права и обязанности. В более узком классическом понимании, гражданство редуцируется до определенной территории или национальной общности. «Гражданство — один из легальных статусов, позволяющий получить особые привелегии в правах, свободах, защите и, во многих случаях, возможности участвовать в государственом управлении» [Hindess, 2004, p. 306]. Вместе с тем, «оба концепта отсылают к идее того, что жизнь проходит в некоторых границах, оба концепта опираются на представления о протяженности, взаимосвязи и схожести» [Plummer, 2003, p. 50]. Если гражданство рассматривает правовое, легитимное влияние, идентичность — социальное и культурное [Isin, Wood, 1999, p. 20]. Казалось бы определять гражданственность через идентичность — абсурдная, неплодотворная идея, нацеленная на смешение принципиально разных сфер человеческого сосущенствования. Однако, подобное разделение оставляет за скобками саму человеческую жизнь, в которой гражданская позиция переплетена с глубоко личными семейными или дружескими интерпретациями, обыденными событиями и фактами частной, зачастую глубоко интимной жизни. Именно эта идея лежит в основе феминисткого движения второй волны, провозгласившего частное политическим и отстаивающего публичность личной и приватной жизни [Jaggar, 2005, p. 7]. Более того, даже формальное легитимное определение гражданства не может быть признано полным без описания групповых взаимодействий, поэтому основными концептами гражданства, по мнению Р. Барнес, Т. Аубарна и С. Ли, наряду с правами выступает идентичность: «права позволяют участвовать в управлении и принятии на себе некоторых обязательств, как последствие от совместно осознанной принадлежности к определенной группе» [Barnes, Auburn, Lea, 2004, p. 187]. В настоящей работе меня меньше всего интересуют юридические концепты, управляющие правовой сферой и задающие нормы публичного дискурса. Социологическая интерпретация гражданственности опирается не на нормы долженствования и не не политическую риторику о правах и свободах. Объект интереса — обыденный дискурс людей, волей судьбы попадающих под юрисдикцию гражданских отношений, разделяющих и поддерживающих существующий политический режим и, тем самым, вынужденных воспроизводить властный текст о демократических, национальных или патриотических предпочтениях.
Сколько бы не говорили обществоведы о несомненных и очевидных добродетелях гражданственности, она остается публичным искусственными образованием. Обыденная жизнь людей гораздо более фундаментальней и прочней любых государственных концепций или надгосударственных идеологий. Именно обыденные представления и взаимодействия делают возможным существование дискурса о гражданственности. В социологическом рассмотрении указание на гражданские права в отрыве от обыденной, повседневной реальности остается всего лишь набором декларативов. Чтобы разобраться в особенностях гражданственности следует отказаться от нормативного и управляющего дискурса и обратиться к тому, что реально происходит в жизни людей, попадающих под юрисдикцию тех или иных норм. Каким образом формируется гражданство на Северном Кавказе? Как идентичность соотносится с гражданской позицией и отношением к существующей власти? Из чего складывается успешность публичной жизни? Как молодые люди становятся полноценными гражданами? Каким образом конструируется публичная сфера? На что действительно опирается публичная риторика о правах и свободах?
Семья. Нет ничего более важного и влиятельного на Кавказе, чем своя семья, свой род, фамилия. Именно семья представляет наиболее значимый элемент «вооброжаемой идентификации» [Donald, 1996] молодого человека, который доминирует в рассказе о его личном и повседневном мире, тем самым задавая «культурные нормы и правила поведения в обыденной жизни» [Shotter, 1993, p. 187], определяя его место в обществе, особенности взаимодействия с ближайшим окружением. Е.Н. Данилова и В.А. Ядов отмечают, что «ближайшее окружение — семья, друзья, коллеги — образует устойчивый базовый комплекс социального определения. Идентификации с большими общностями нестабильны, тем более незначительны политические идентичности. <…> Опеределенная стабильность идентификаций наблюдается лишь в одном «звене» — в кругу близких людей» [Данилова, Ядов, 2004, с. 27]. Социальный статус, отношение окружающих, субъективные оценки и представления о мире ― все на Северном Кавказе определяется через семейные, родственные или фамильные связи. Чрезвычайно важно знать людей и быть узнаваемым:
Мы все друг друга знаем. И вот это сближает. Потому что иногда даже бывает так. Ты вот где-то сидишь и вот человек к тебе подходит и говорит, ты ж такой-то такой-то? Ты отвечаешь «да», и он тогда рассказывает, кем он тебе доводится. И приятно бывает. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
Тем более, необходимо знать как живут родственники, что происходит в их семьях. Независимо от занятости и важности текщих дел, каждый человек, живущий на Кавказе, должен ежедневно выделять довольно много времени на общение с родственниками и знакомыми:
Ну, каждый знает, чем занимается другой. Например вот я знаю, чем занимается мой дядя двоюродный, он знает, что я учусь. И мы когда встречаемся где-то по городу, он на машине, я на машине. Мы останавливаемся, друг к другу выходим и он меня спрашивает: «Как у тебя учеба продвигается, как родители, че там нового?». Я спрашиваю, как у него с работой. Ну кого я из его близких знаю родственников, например, дети у него. Я спрашиваю, как у них дела. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
Разговоры о семье и фамилии доминирует в биографическом дискурсе молодежи, вытесняя на переферию идентификационные маркеры, основанные на этнических и национальных различениях. Л.М. Дробижева, в том числе по материалам исследования населения Северной Осетии, отмечает, что этнические идентичности занимают незначительное место в самоидентификации разных национальностей: «Если мы специально не ориентируем наших респондентов на обсуждение этнической или общегосударственной идентичности, то они нечасто актуализируют их. <…> Как правило, этнические категории составляли в наборе всех самоопределений в 1994 г. (когда воспоминания о национальных движениях, конфликтах были еще очень свежи) не более чем 6-14% [Дробижева, 2002, с. 218-219]. Национальность скорее подразумевается, представляет собой некоторую значимую, само собой разумеющуюся данность, которую не следует ни обсуждать, ни как-то отстаивать. Характерные национальные черты полностью поглащаются фамильными различиями, что наиболее отчетливо проявлено у дагестанских народностей, где нормальным считаются кровные браки:
Родители у меня сами родились в горах, вот в одном селении и отец, и мать. Они между собой являются троюродными братом и сестрой (Магомед, 24 года, Махачкала).
Магомед и сам ориентирован на то, чтобы взять жену из ближайших родственников, составляющих шесть наиболее влиятельных токхумов родного села. Уже после окончания интервью он рассказал историю, абсолютно непонятную и необъяснимую для постороннего человека:
Был у меня друг, он не из наших токхумов, но я как-то сошелся с ним. Мы вместе все делали, помогали друг другу во всем. И одно время, смотрю, он стал чаще и чаще к нам в дом ходить, какое-то дополнительное внимание мне уделять, что-то дарить. И потом я узнал, что он к моей сестре свататься пришел. Я такой наглости, такого хамства не ожидал от него. Получается он за моей спиной, пользуясь моим к нему расположением, пытался втереться в нашу семью и сам пришел свататься. После этого его чуть не убили (из дневника автора).
Однако наивно приписывать столь сильную включенность в семейные, родовые отношения национальным и врожденным чертам характера местного населения Кавказа. Скорее всего перед нами социально-культурные особенности общинных взаимодействий, воспроизводящих особый калорит местной жизни. Любопытное распределение ответов в массовом опросе получено в этносоциологическом исследовании, проводимом в четырех северокавказских республиках (Северной Осетии, Кабардино-Балкарии, Адыгеи и Ингушетии) под руководством Г.Г. Павловец. На вопрос «Как бы Вы отнеслись к тому, что Ваш ближайший родственник (сын, дочь, брат, сестра) вступил бы в брак с человеком другой национальности?» В Кабардино-Балкарии русские не намного реже представителей других национальностей называли такой брак нежелательным, а в Северной Осетии русские даже чаще других высказывали негативные суждения [Кобахидзе, 2005, c. 72]. Мне не известны фактические особенности формирования выборки и контекст в котором проходила коммуникация, поэтому о каких-либо генерализациях говорить бессмысленно. Однако отсутствие существенных различий в ответах между русскими и нерусскими национальностями на Северном Кавказе, хотя бы косвенно указывает на гомогенность их публичных презентационных стратегий. С одной стороны, русские проживающие в кавказских республиках начинают выстраивать семейные и дружеские отношения на подобие своих соседей. С другой ― уезжая в крупные города, мегаполисы, коренные жители Кавказа изменяют поведение, ведут более атомизированную жизнь, менее склонны выдвигать родовые отношения на первый план:
Я была как-то в Москве. Это было, наверно, года три назад. Я позвонила очень близкой своей родственнице. Она буквально моя двоюродная сестра. И она мне порадовалась, поулыбалась и ну как-то даже не сказала «приходи», хотя я и не собиралась, в принципе к ним идти. У меня были совсем другие дела. Но для меня это было удивительно дико. Потому что если б я знала, что кто-то, ну в десять раз дальше находиться здесь, я уверена, что это было бы «О-о-о!». И все такое. (Заира, 22 года, Владикавказ).
При всей близости семейных и родовых связей, в определенных контекстах следует различать ближнюю и дальнюю семью, или семью малую и фамилию. В первом случае, это, как правило, супруги с детьми, возможно, их родители и родные братья и сестры, которые как правило проживают неподалеку и имеют поддерживать регулярные отношения. Семейные взаимоотношения обусловлены повседневными рутинными заботами, радостями или невзгодами. С родственниками же встречи как-правило проходят по каким-либо знаменательным датам, из которых особо выделяются похороны и свадьбы.
Стол. Главенствующую, почти сакральную роль, в установлении доверительных отношений играет стол. В установлении собственной идентичности как дом является символом себя (self) [Cooper, 1976], так стол, занимающий главенствующее место в предметной и символической компоненте домашнего хозяйства, — символом себя в глазах других (me):
Я мог себе позволить с милиционерами подраться. Спокойно. Это Осетия. Здесь все… Здесь даже это можно уладить. Например, подъедет твой отец, высокопоставленный чиновник, и скажет: «Давайте замнем это дело, я вам завтра — стол». Нормально. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
Все важнейшие вопросы решаются за столом, все встречи, проводы, праздники, переговоры не начинаются или заканчиваются столом, проводятся за ним. Стол выступает как бы посредником между приватной, семейной жизнью, преимущественно связанной с домом (см., например, сопоставление категорий дома и семьи в работе Ш. Маллет [Mallett, 2004, p. 73]), и публичной, общественной, определяемой коммуникацией с внешним, ближайшим или отдаленным, окружением.
Обрядовая, ритуальная компонента застолья не только организует и регламентирует ситуативные роли участников, но и определяет их статус для дальнейших социальных взаимодействий. Набор и расположение на столе блюд, размещение участников, порядок разговора, принятие пищи и вина — все подчинено ритуальному действию, составляющему саму суть и смысл происходящего, конституирующему идентичность восседающей за столом семьи. Гости, друзья, может быть даже случайно зашедшие люди, становятся в этот момент пусть не членами, так участниками семьи и обязаны разделять и подчиняться существующему порядку. Им подскажут как себя вести, как различать должное от недолжного, как реагировать на слова сидящих рядом, поодаль и во главе стола.. Иначе нет стола, нет общения и нет семьи.
Спиртные напитки ― уже привычный, но вовсе не обязательный атрибут семейного стола. Более того, еще совсем недавно, каким-нибудь двести – триста лет назад, тосты и вовсе могли произноситься с молоком:
Р.: Обычно там тосты произносились с молоком всегда, ну, там никогда не было водки или еще чего-то.
И.: Молоко?
Р.: Да.
И.: Коровье?
Р.: Это не принципиально (смеется). Вот, это сейчас уже какие-то алкогольные напитки. (Заира, 22 года, Владикавказ).
Об этом помнят не только девушки, однако для юноши умение пить и не пьянеть оценивается чрезвычайно высоко, пожалуй, в данном конкретном месте, не ниже умения защитить себя и своих близких. Женщина, даже в случае ритуального тоста, предполагающего питие «до дна» может передать это право сидящему рядом мужчине, для мужчины такое поведение будет потерей лица (по И. Гофману), мужской идентичности: «Отказаться или выпить не до дна считается оскорблением. Все должны пить, независимо от состояния здоровья, настроения и личных вкусов» [Гольдштейн, 1977б с. 323].
В адыгейских семьях в отличие от осетинских и дагестанских, менее ритуализированы застолья: нет специальных правил рассаживания за столом, передачи тоста, очередности пития после произнесения тоста. Однако и здесь стол выступает связующим элементом установления отношений, определения родовых границ, поддержания собственной идентичности.
Экономика образования
Доминирование семейно-родовых отношений на Кавказе распространяется и на формальные организации, предопределяет их функционирование в качестве приватных общественных институтов. Обычно разговор об отклонениях от формального, документально оформленного порядка взаимодействия описывается в терминах неформальных отношений. Им заведомо приписывается негативный статус нарушений, в том числе поддерживаемый гражданским и уголовным законодательством. На Кавказе воспроизводство приватного, закрытого для чужака пространства, поддерживает заявляемую легитимность формальных организаций. Приватное не транслируется посредством обучения, некоторой передачи знания. Оно познается в опыте, через приобретение навыков и привычек. Именно поэтому наиболее эффективной образовательной стратегией (в широком смысле, как средстве достижения жизненного успеха) становится не обучение некоторым техническим навыкам, а набор казалось бы формальных статусов (например, получение двух или трех дипломов о высшем образовании), участие во многих организациях, установление все новых и новых, как можно более обширных контактов. Таким образом публичное выступает ресурсом для воспроизводства приватной сферы, ее защиты от чужаков, посигающих на установившийся внутренний порядок, который поддерживается всеми участниками взаимодействия. Так, Александра отказавшись вносить сумму около двухсот долларов США, требуемую деканатом на подарки преподавателям, оказалась в конфликтной ситуации не только с преподавателями, но и одногрупниками:
Как будто деканату… и конкретно декану нужен подарок. Мы, конечно, собирались, думали над предложением. Ну, мы собирались накрыть стол преподавателям, какие-то подарки. Вот, но на такую сумму мы просто не рассчитывали. Я отказалась за не имением просто возможности и желания. На меня, кстати, обозлились две группы, потому что все сдали - кроме меня. Я сказала, что не буду, что меня мало волнует, я как бы уверена в своем дипломе и вообще… И экзамены в принципе… А они думают, что из-за меня будут валить всех остальных (смех)… (Александра, 22 года, Краснодар).
Образование на Кавказе ― это статус. Начиная с дошкольного и заканчивая вторым или третьим высшим образованием, оценивается престижность, элитарность вуза, а не набор прослушанных предметов или обучение у того или иного мастера. Обучение ― это приобретение навыков общения и различение своих от чужих, проведение первичной стратификации непосредственного окружения, выработка стиля, завязывание отношений в своей среде. Привычные для западного сознания программы развития профессиональных навыков у молодежи, прежде всего организуемые некоммерческим сектором [Borden, Craig, Villarruel, 2004, p. 78-81], никогда не приживутся в среде, где социальная стратификация уже предопределена вхождением в то или иное образовательное учреждение:
‑ Учиться я начал с семи лет, пошел в школу. Учился я в пятой школе. Это одна из самых элитных школ у нас в городе.
‑ Она в центре, да, где-то?
‑ Вот она, прямо около Дворца пионеров, где мы были. Вот эта школа. Там по утрам весь таксопарк республики государственного автотранспорта собирался. Класс у нас был… У нас просто собирались люди, вот, ну, элитная же школа была. И в основном дети были таких состоятельных людей, политиков, еще кого-то. Как я охарактеризую свои школьные годы? Это не учеба, это образ жизни. Это детей уже с раннего возраста учат уже быть престижным, как это быть самым престижным. И образование, конечно же, в этой школе было на высоком достаточно уровне.
‑ А как это быть престижным? В чем это выражено?
‑ Есть такое понятие «золотая молодежь».
‑ Слышал, ага.
‑ Это люди, которые всегда на виду, это у которых есть деньги. Это которые в любую минуту могут заехать в любой бар республики, города. Ну, которые могут себе все позволить. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
В западном обществе, прежде всего в Северной Америке, еще со времен Пола Лазарсфельда, показано, что латентная функция высшего образования ― заключение брачных контрактов[4]. В России, на Северном Кавказе ― это прежде всего первый опыт рыночных отношений, в которых проходит социализация и, тем самым, взросление молодежи. Отсюда и поступление в вузы оценивается молодежью как экономическое предприятие. Конкурс, экзамены, полученная в школе подготовка — лишь вспомогательные факторы, заметно уступающие место экономическому и «административному» ресурсам, приобретаемому не без помощи родителей и старших родственников:
И: тут все рассказывают истории страшные про взятки…
Р: Конечно, тут сложная система… Ну как тут без взяток? Не просто, однозначно! Ребята вообще есть… ты должен быть с исключительными знаниями или с большим кошельком… тут космических сумм нет, но у нас тут много случаев когда с исключительными знаниями не поступают. Я знаю много призеров олимпиад краевых, всероссийских сидели на ступеньках, не поступили. Эти примеры я знаю… Судьбы ломались конкретно, да? А просто ребята троечники в день экзамена уже обмывали поступление…
И: А лично вы?
Р: Мне не понадобился кошелек, давать ничего не надо было, я по административному ресурсу попал… до того времени, то есть. с девяносто девятого года я начал общественной деятельностью заниматься, несмотря на то что мне шестнадцать лет было…(Леонид, 22 года, Краснодар)
В средней полосе России внешний мир оценивает полученное образование по бренду учебного заведения, а значит, ни качество, ни количество прослушанных курсов не играет решающей роли в формировании статусной позиции выпускника. На Кавказе престижность вуза отступает на второй план, уступая место количественной оценке полученных образований. Более важно иметь несколько дипломов посредственных вузов, нежели один престижного. Сама престижность скорее напоминает коньюктурную игру громких названий, в которую с азартом включается наиболее предприимчивая молодежь. Уже после окончания одного интервью, когда был выключен диктофон, я в очередной раз спросил:
− Ну все же, зачем нужно два или три диплома? Не могу я понять.
− Ладно (смех). Вот смотрите, пример. Прихожу я к своему тренеру, пытаюсь что-то доказать, спорю, даже голос повышаю, а он мне в ответ: «Ты знаешь с кем разговариваешь?» Я: «с кем?» «Я вчера третье высшее образование получил» (пауза) И что я должен был ответить ему? Мне нечего было сказать (из дневника автора).
На подобный комментарий в свою очередь и мне было нечего сказать. Я так и не смог понять необходимость нескольких высших образований.
Предпринимательские навыки в образовании проявляются как на этапе поступления, так и прохождения сессий. Со слов информантов, практически каждый предмет имеет свои расценки на зачет, экзамен или курсовую работу, сформировались нормы легального преподнесения дара. Экономический расчет, минимизация временных и денежных издержек на обучение ― основной мотив спекулятивной и подчас рискованной игры, в которую входят студенты. Отсюда распространенность экстерната на всех этапах обучения. Закончить среднее или высшее учебное заведение досрочно ― высший шик и показатель предприимчивости:
Ну, потом пошла вот эта мода экстерном заканчивать школу. Тогда классы вот поменьше становились. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
Полученное образование становится формальностью и сами выпускники вполне скептически смотрят на выполненный ими ритуал:
Вообще-то у меня в дипломе «переводчик» будет написано. Я уже сдала госэкзамен по английскому. Но из меня переводчик, как, ну, я не знаю... Нет, я знаю, что если б я занималась постоянно у меня есть склонность к языку. Я помню еще когда там в пятом классе я была сильнее всех, ну, в обычной школе. Я понимаю, что сейчас мой брат... Он у меня иногда спросит: «Заира, а как это будет?». Я говорю: «Отстань от меня, посмотри в словаре», понимаю, что я не знаю таких слов, которые они изучают. У них термины бывают, еще что-то. И он говорит: «Слушай, тупая, ты ж переводчик». Я говорю: «Нет, я не переводчик. Это всего лишь формальность». Это формальность. (Заира, 22 года, Владикавказ).
Они не требуют от обучения ничего лишнего, кроме соответствующего диплома. Навыки и умения восполняет работа, обучение к этому имеет лишь опосредованное отношение, задавая правила входа в ту или иную профессиональную область.
Партикулярные нормы трудоустройства
В патриархальном северо-кавказском обществе дружеские и семейные связи практически полностью определяют успешность карьеры[5]. Рассказывая о своей карьере, начавшейся уже со воторого курса, Василиса неизменно употребляет пассивные формы залога: «меня взяли», «дали мне в руки», «его сразу выдвинули» и т. д:
...МЕНЯ ВЗЯЛИ в наш Центр труда и занятости детей и молодежи и ДАЛИ МНЕ В РУКИ именно то, что мне нравится, что мне по душе, чем я рада заниматься (Василиса, 21 год, Краснодар).
Наш мальчик попал в ревизионную комиссию, а мальчик с физико-технического факультета, который тоже очень много разговаривал, ЕГО СРАЗУ ВЫДВИНУЛИ на должность руководителя (Василиса, 21 год, Краснодар).
И.: Мы поехали, я отработала месяц, то есть поток — 21 день, в этом лагере, потом я уехала в Анапу, я отработала еще месяц в другом лагере и…
И: А как вы туда попали?
Р: Там опять-таки по знакомству. Моя мама работала, в школе у нее в классе была девочка, дедушка которой был директором этого лагеря. Я СКАЗАЛА МАМЕ, что я ни такой человек, я не могу сидеть дома и тем более летом. (Василиса, 21 год, Краснодар).
Когда разговор переходит на сферу ответственност самой Василисы — руководство молодежной организации, которую она возглавляет в вузе, — речь тут же переходит в активный залог, лишая трудоустраивающуюся персону какой-либо активности:
...у меня сейчас есть девочка очень хорошая на первом курсе, которую, в принципе, Я ГОТОВА ПОСЛЕ СЕБЯ… ПОСТАВИТЬ НА ЭТО МЕСТО… Я знаю, что ребенок не завалит всю ту работу, которую мы поднимали… Она будет только продолжать и только улучшать… и, дай бог, все будет очень хорошо… (Василиса, 21 год, Краснодар).
Не исключение это и для других:
В принципе сейчас я работаю только в школе, а так у меня нет особо таких должностей. А так, я уже не столь активный работник, я уже себе ГОТОВЛЮ ЗАМЕНУ, КОТОРУЮ ОСТАВЛЮ (Рабият, 23 года, Махачкала).
Вопрос здесь не столько о принятии решения, которое всегда остается за руководством организации, сколько о способах его подготовки и репрезентации. С кандидата снимаются какие-либо универсальные требования, на первый план выступает — поручительство, внешняя оценка или личные, установленные задолго до приема на работу отношения:
Я устроилась пионервожатой в своей же школе. МЕНЯ ДИРЕКТОР ВЕРНУЛА К СЕБЕ. С 4-го курса я работаю уже учителем (Рабият, 23 года, Махачкала).
Поэтому какой бы деятельности не планировал заниматься девушка или молодой человек после окончания вуза, ему следует установить, нарастить и укрепить отношения со значимыми и влиятельными людьми , выстроить свою сеть, состояющую из дружеских и родственных связей:
И потом, все таки, ты даже, если захочешь после окончания вуза заняться любой экономической деятельностью, тебе нужно иметь хорошие отношения с администрацией… (Леонид, 22 года, Краснодар).
Успешность трудоустройства полностью определяется ресурсами, которыми обладает «значимый другой» (по Г. Миду), его возможностями и желанием обеспечить удачный старт для своего подопечного. Если в целом по России поддержку при трудоустройстве в основном оказывают друзья, а родители занимают лишь вторую позицию [Вознесенская, Константиновский, Чередниченко, 2001, с. 112], на Северном Кавказе на первый план выходят родители. Тем самым, идентичность молодого человека еще раз закрепляется в семейных отношениях, определяется статусом и влиянием семьи. В то же время семья может препятствовать трудоустройству, если выбираемые ребенком рабочие места могут, с точки зрения родителей, повредить будущему социальному статусу. В большей степени это имеет отношение к девушкам, что связано с намерением заключить наиболее выгодное брачное соглашение с влиятельной семьей, члены которой могут не одобрять трудовую активность на низкостатусных рабочих местах своей будущей избранницы:
Да, я знаю, я вчера об этом говорила как раз, работа посудомойщицы, работа официантки, работа продавщицы вот здесь. Но девочки из такой семьи, как я... Я не скажу, что мы очень богатые, мы средняя семья, но у меня родители вот «тебе, что мало? Что, тебе не хватает?» Как бы не разрешат вообще. Даже для меня это, я бы смогла работать, наверно, не там, где мои знакомые здесь или еще че-нибудь. В Москве обязательно пошла бы на такую работу. Для меня это не так, что «ой, какая работа грязная, я не пойду». Я бы пошла бы и на такую работу, если бы мне платили нормально. Здесь, во-первых, малооплачиваемая, неинтересная, а, во-вторых, потом еще на тебя и пальцем показывают. Как бы в нормальную семью ты замуж не выйдешь, если в такую семью, где мальчик ничем не занимается, там курит, гуляет еще что-нибудь, что уже для тебя за счастье за такого парня выйти замуж. И у нас здесь, а больше работать куда я пойду? (Камила, 22 года, Махачкала).
Некоторые, наиболее доходные рабочие места, не по заработной плате, а возможности организовывать собственный неформальный бизнес, требуют финансовой оплаты трудоустройства. На этом фоне весьма странным звучит выделение в качестве конкурентного преимущества Северного Кавказа — самой дешевой в России рабочей силы [Рязанцев, Письменная, 2005, с. 41]:
И: А вы вот сказали, что трудно устроиться на работу, с чем это связано?
Р: Ну, об этом как бы говорится в основном в узких кругах. Чтобы допустим устроиться для меня в стационар акушерско – гинекологический, это ориентировочно выльется в 5-6 тысяч долларов.
И: Так, а зарплата-то будет все равно ниже.
Р: Да, но знаете, сейчас в Дагестане практически на зарплату никто не живет. Люди взаимовыручают друг друга. Особенно врачи. У нас не дошла культура до такого уровня, чтобы интеллектуальный труд достойно оценивался и я так считаю.
И: Ну, акушерство – то должно оцениваться. Семьи должны платить. Это им в России так платят.
Р: Ну да, должны…
И: Ну не то что должны – сами платят.
Р: Вот я исходя из своих принципов никогда человеку не сказал бы, что он мне чего-то должен, потому что для меня… Потому что меня родители так воспитали. Но если человек допустим от чистого сердца мне что-то даст я не откажусь. Но это все так… Такие извращенные формы устройства на работу. В принципе, что другими путями, если у тебя нет связи в верхушке где-то, то приходится проплачивать туда деньги для устройства на работу. А в аспирантуру я в любом случае собирался поступать, просто я думал, что если я устроюсь на работу, у меня будут какие-то дополнительные средства, чтобы продвигать свой труд (Магомед, 24 года, Махачкала).
Получение постоянного рабочего места определяет окончание переходного юношеского периода и начало самостоятельной, ответственной жизни [Furstenberg, 2000, 897]. Это событие характеризуется и началом полноценной семейной жизни, относительной материальной независимости от родителей. Так или иначе, но значимыми другими прежде всего остаются родители, вытесняя на периферию еще две влиятельные группы — учителей и сверсников[6]. Последние скорее создают условия для репрезентации своего статуса, но никак не влияют на его реальное конструирование и воссоздание.
Гендерные роли и стереотипы
Мужчина ― прежде всего «воин, защитник, постоянно подвергает свою жизнь опасности» [Гольдштейн, 1977, с. 99], умеет постоять за себя, свое окружение, за те или иные структуры, наделенные властью. Именно последние, в лице иерархично построенных организаций, придают мужчине статус гражданина, основной моральный выбор которого заключается в поддержании военных действий, предпринятых легитимной для него властью [Burns, 1936, p. 411][7]. Ответ Э. Гидденса на вопрос «чего хотят мужчины?», данный в общем-то для западного общества, больше соответствует представлениям сильного пола, проживающего на Северном Кавказе: «Мужчины хотят статуса среди других мужчин, подтверждаемого материальными вознаграждениями и присоединением к ритуалам мужской солидарности» [Гидденс, 2004, с. 82].Физическая сила, выносливость и дерзость ― основные характеристики успешного мужчины:
И вот есть еще такое понятие «душок». Это вот когда вот ну физически ты слаб, ну перед тобой стоит намного физически… который может тебя с удара убить. А ты вот все равно на него прешь, потому что у тебя здесь есть чего-то, что тебя заставляет идти на него. И вот у осетин, у Кавказа вот этот душок есть. Даже как воевали всегда, да? Те лучше вооружены, эти берут на кураже на всем. А вот у других национальностей это как-то меньше намного. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
Здоровье и физическая сила ― это удел мужчин, поэтому именно они должны поддерживать тело в прекрасном состоянии, участвовать в состязаниях, защищать своих, а точнее своей семьи, избранниц. Основными атрибутами публичности становится спорт, репрезентации войны и тела. Именно на эти характеристики указывает Н. Стивенсон, описывая мускулинную идеологию, доминирующую в обществах, где понятия другого и фемининности вытеснены за пределы публичной жизни [Stevenson, 2005, p. 51]. Не удивительно, что даже на городских пляжах во Владикавказе или Махачкале, то тут то там увидишь мужчину, размеренного поднимающего увесистый камень или отжимающегося от земли. Женщины, напротив, не снимают даже чулок, прогуливаясь по побережью. Если девушка и занимается спортом, то исключительно до замужества, пока она принадлежит себе и родителям. После выхода замуж она переходит в другую семью и полностью отдает себя мужу и детям. Об этом на Кавказе говорят все, независимо от пола, возраста, национальности.
А так как я единственный сын, то у нас вся надежда как бы на мужскую часть населения, потому что девочки, они как бы выходят замуж за кого-то и они уже относятся к той семье. Вот мои сестры... Но все обязанности она должна выполнять в той семье, куда она вышла замуж (Магомед, 24 года, Махачкала).
Девушка должна быть скромная. Она должна уметь готовить, убирать. Она должна не перечить мужу. Она не должна какие-то… она должна думать о потомстве. Поэтому она не должна ни пить, ни курить. Конечно, есть люди, которые курят, девушки, да, но они это делают так, чтоб их не видели остальные. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
Р.: У нас мужчины как женятся в основном? В Первую очередь, мало кто подходит к этому вопросу, ну, эстетически скажем нравится, хочу с ней жить, что я с ней связываю свою жизнь, что это мать моих детей, к этому мало кто подходит. Они смотрят – хорошо работает? Что она будет дома сидеть, что такая девчонка, как я, которая очень много увидела, которая поездила, у меня мало выйти шансов, чтобы не осуждали. Этот человек должен хотеть на мне жениться. Не тот товар, как предлагают у нас невесту, у нее то-то… Все мои качества сейчас играют против меня.
И: Да за вас бы наоборот, можете дать хорошее воспитание детям.
Р: На это мало кто смотрит. Пусть это образованные какие-то семьи, а вот по большей своей части ребята какие-то приземленные. Им нужно чтобы она ни с кем не общалась никогда, это обязательно.
И: Скучно же с такой женой?
Р: Нет, это я не смогу никому доказать обратное. Вы рассуждаете так, но любого нашего дагестанского парня останови, вот да, он раскрепощен, он нормальный… Все те ребята, с которыми я общаюсь, они говорят «шикарно, хорошо, какая ты классная девчонка»… А ты задай вопрос «а ты бы женился на такой?», последует ответ «нет, как так можно?» (Рабият, 23 года, Махачкала).
Заира все интервью демонстрировала свою независимость, противопоставляла себя общественному мнению, очень смело давала оценки должного и недолжного в отношениях людей. Когда же речь зашла о семье, она без сомнения воспроизвела устоявшуюся, архитипичную структуру:
У меня нет такого плана: я собираюсь замуж. Я считаю, что когда я встречу человека, которого я полюблю и буду уважать и будут сочетаться в нем какие-то качества, которые я ценю в мужчинах, а это ум и мужественность. И все. В принципе, у того мужчины, у которого есть голова и мужественность, какая-то сила. Опять же, я сама сильная, по крайней мере, воспитывала себя, как сильного человека. Поэтому мне нужно, чтобы рядом был еще сильнее человек. Мне надо чувствовать силу. Любой женщине это надо. Нет, я понимаю, что моя основная миссия ― продолжение рода, пофигу до всей моей карьеры и еще какой-то моей амбиции. Я понимаю, что продолжение рода ― это самое главное. Я родилась для этого. Вот. (Заира, 22 года, Владикавказ).
До замужества девушка так же постоянно находится под опекой мужчин. Ей отказано самостоятельно взаимодействовать с окружающим миром. Мужчина определяет ее поведение, формирует ее статус:
Ну, если пример привести. Я сидел с девушками, например, да, ну и человек позволил при них, ну, вел себя не достойно. Он начал там оскорблять какую-то из этих девушек. Я сказал, я говорю: «Успокойся, угомонись. Ты не видишь - она рядом со мной сидит? Это не уважение ко мне. Кто бы она не была, на данный момент она с моей подругой. Если ты себе что-то потом хочешь, потом с ней поговоришь, отойдешь». Он мне нагрубил. Мы подрались. (Алик, 20 лет, Владикавказ).
Тем самым, статус женщины полностью определяется статусом избранника, которого опять же выбирает семья. Интересно наблюдать несопоставимость строгости и архаичности местных нравов, воспроизводимых в интервью, и большую свободу передач, транслируемых по федеральным телевизионным каналам. Общеизвестно, что «молодежь является наиболее взыскательным потребителем медийных услуг, более расположена к быстрому освоению новых, технологичных медиа-ресурсов» [Russell, 2004, p. 350]. Исследователи подчеркивает, что последствием от активного потребления международной медиа-продукции, становится «гибридизация» молодежного сознания. Традиционные культурные ценности отнюдь не вытесняются привлекательными идеологемами «глобальной культуры». Каким-то странным образом, в молодежном дискурсе соседствуют и архаичные позиции и взгляды, поддержанные современными западными представлениями [Grixti, 2006, p. 105]. На момент моего приезда, в Осетии был отключен канал МузТВ, а в обсуждении MTV даже молодые ребята гораздо чаще высказывали негативные оценки, полностью разделяя и поддерживая общинные нормы. Подобный пуританизм во внешних взглядах приводит к сокрытию реальных проблем, связанных с ростом внебрачных абортов, регистрация которых обычно не ведется, скрытой наркомании и алкоголизму, который присутствует в не меньшей мере, чем в других регионах России, однако о нем нельзя говорить. Любое обсуждение на такие темы подрывает репутацию всей фамилии и поэтому не может стать предметом публичных дискуссий. Следовательно и решения деликатных «проблем» (обычно связанных с репродуктивной функцией), принимается во вред здоровью, а иногда и жизни молодых женщин:
Р: Я бы даже сказал, что в Москве нет такой клиники с таким количеством разнообразных патологий, как у нас. Вот вы представьте себе женщину, которой предстоят десятые роды, у которой интервал между беременностью составляет год, то есть она практически находится в состоянии хронической беременности, ее организм не восполняет такие затраты, которые ушли на тех детей.
И: То есть там кальция должно быть очень мало остаться.
Р: Ничего практически не остается. При том она до последнего занимается работой, там пусть не в поле, но во всяком случае по хозяйству, воду принести там, кушать сготовить, все это вручную отмыть, постирать, а так необразованные люди, скажем так, те, которые выросли в селе, им кажется: ну, раз моя мать рожала, так ты, моя жена, будешь рожать точно также, в смысле – выживешь. Ну, вот по этому принципу они средств предохранения… Во-первых, это дорого для горного жителя, а, во-вторых, он не видит смысла в этом. Ну, вот такие женщины поступают. У обычного человека гемоглобин должен быть 130, поступают с критическим уровнем гемоглобина – 60, а ей еще предстоят роды. Вероятность смерти очень высока. Поэтому у нас показатель смертности можно сказать достаточно высок в нашем стационаре, не потому что неквалифицированная помощь, а потому что больные тяжелые. И это практически по всем горным районам, не считая тех, которые находятся здесь, в предгорье, такая обстановка. В акушерстве она практически повсеместна (Магомед, 24 года, Махачкала).
О тяжелой работе женщин и девочек в горных дагестанских селах упоминал не один исследователь, например, так об этом пишет А. Гольштейн:
«В Дагестане на дорогах то и дело видишь женщин и девочек, согнувшихся под тяжестью ноши (то это сноп травы, то вязанка хворосту, то мешок с чем-то, то ведерный кувшин с водой). Однажды моим попутчиком был пятнадцатилетний мальчик. Он с гордостью заявил, что является отличником в школе.
− Молодец.
— У нас еще есть ребята, которые хорошо учатся.
− А как учатся девочки?
− Плохо. Они же работают» [Гольдштейн, 1977, с. 61].
Ничего не изменилось и сейчас. Практически все информанты в Махачкале упоминали о тяжелой физической работе женщин, проживающих в горных селах, работе, изматывающей и изнашивающей их организм уже к 35-40 годам. Мужчина просто не может ничего нести в руках, поскольку он — воин, и должен в любой момент схватиться за оружие [Гольдштейн, 1977, с. 99]. Таков обычай, объясняющий абсолютное неучастие горцев к тому, что их женщины должны надрываться, перенося тяжести.
Отсутствие самостоятельного выбора у женщины даже по самым незначительным вопросам (информанты скорее говорят о благосклонности мужа и мелких женских хитростях, нежели о прямом равноправном диалоге), проживающей в семье мужа, подкрепляется общими культурными нормами, принимаемыми и поддерживаемыми традиционным патриархальным укладом. Уже стало привычным приписывание публичной сфере мужской доминанты, приватной — женской. «Особая сфера создания гендерного порядка — частная жизнь. Семья, отношения дружбы, сексуальность, забота являют собой квинтэссенцию женского опыта и одновременно источник подавления женщины домашним миром, куда она вытеснена модернизационным проектом. Соотношение частной и публичной сфер определяет конструирование отношений власти между полами» [Здравомыслова, Темкина, 1998, с. 180]. Публичная сфера, насыщенная идеологемами российской государственности, лишь скрывает частную сферу семейной жизни, реально формирующую фамильное гражданство. Смешение частного и публичного, о котором писал К. Пламмер в отношении современных западных обществ, полностью реализовалось на ином, далеком от демократических идеалов порядке, отнимающем у женщин дискурсивные права даже в приватной жизни, требующей у нее полного подчинения существующему маскулинному праву.
Сами женщины разделяют предзаданные им маскулинные ценности, воспроизводя ситуацию, в которой нельзя рассматривать материнство как позитивный осмысленный выбор. Н. Стивенсон утверждает, что подобный выбор просто невозможен в культуре, продвигающей мускулинные ценности соревновательности, индивидуализма и инструментализма, взамен ценностей воспитания и заботы [Stevenson, 2005, p. 55]. Осмысление и добровольное принятие[8] тех или иных норм немыслимо в обществе, в котором женщина признает мужчину как «мастера и хозяина своего мира»:
Наши ребята чувствуют, что они здеся на любой улице города в республике Дагестан, что они как бы хозяева. Такие же хозяева, какие они хозяева в доме. Что девочка должна смущаться и что… Ну мы как бы и не перечим, пускай, мужчина – он должен быть мужчиной, и если он даже младший брат - меня он младше на четыре года - если он мне говорит… Если мы один на один я могу ему еще огрызнуться или что-то.. мы еще можем с ним поспорить, а если есть в доме его брат, ну или какие-то братья или друзья, я молчу, я делаю все, что он говорит (Камила, 22 года, Махачкала).
Таким образом, общественное, или в данном контексте, гражданское отделяется от приватного, связанного с домом, воспитанием детей и ведением хозяйства [Jaggar, 2005, p. 4]. Первое признается областью мужского доминирования, второе — феминного обеспечения и сопровождения предустановленных мускулинных представлений о мире.
Традиционные представления о роли мужчины и женщины, с одной стороны, поддерживаются и воспроизводятся в молодежной среде, с другой ― молодежь ставит под сомнение осмысленность некоторых норм, протестует и возмущается устоявшимся порядкам. Особенно это характерно для семей, которые имеют много родственников за пределами кавказских республик, регулярно их посещают или сами какое-то время проживали в других российских городах.
‑ Ну я вообще считаю, что любая личность, она развивается, они ищет. И нельзя кричать на ребенка, нельзя орать. Нельзя запрещать такие вещи, которые, ну должны быть. Нельзя запрещать ребенку бегать по коридору. Потому что он должен бегать. Он должен двигаться. Это его перемены, это его законное. Там были, понимаете, какие… Там было все нацелено на дисциплину и очень мало на учебу. Потому что с этой дисциплиной забывали, для чего мы приходим в школу. Получать знания или там кричать, что у тебя там фартук, у тебя длина юбки не та. Ну, там началось все с того, что когда-то ей не понравилась там длина моей юбки.
‑ Короткая была?
‑ Да, она не была сильно короткая. Она была такая, нормальная юбка. Юбка как юбка.
‑ Выше колена?
‑ Да, выше колена. И там чуть ли не до такого маразма доходило там – «4 пальца от колена».
‑ (смех) Я когда учился, у нас девочкам было запрещено губы красить, ну, вообще краситься и они шли по улице накрашенные и потом стирали.
‑ Да, мы тоже подворачивали юбки. Но это смешно, понимаете. Я считаю, что девочка, которая захочет ходить по улицам в очень короткой юбке и делать какие-то непристойные вещи, она выйдет за пределы школы. Я понимаю…
‑ Разве это не безопасно? Ну, вообще вот так довольно вызывающе себя вести? Просто в Москве это действительно почти не влияет…
‑ Вызывающе не безопасно. Но тут уже вопрос в том, кто себя ведет вызывающе, а кто себя просто ведет, ну, так как ведет.
‑ А как отличить.
‑ Я не знаю… Ну не так, чтоб это был маразм там 4 пальца от колена. Ну, я не могу. Ну мне эта не идет длина. Я понимаю, что я смотрю на себя в зеркало – она мне не идет, мне не красиво это носить. Я никогда не буду делать вульгарно. Я это знаю точно, и я это объясняла ей, пыталась объяснить, а она… ну как раз таки она в таких лучших осетинских традициях женщины такой… ну, я не хочу быть грубой, полутупой: «Уходите, я не хочу Вас слушать, уходите домой». Ей пофигу, что я говорю. Там пытаешься что-то рассказать, что-то доказать, пытаешься рассказать про свои жизненные позиции. Она говорит: «Идите домой», она не хочет меня слышать. (Заира, 22 года, Владикавказ).
Заключение
Навряд ли можно выяснить скрытые структуры социальной жизни за столь короткий период и столь несовершенными опросными методами. Перед нами лишь срез разговоров молодых людей с приезжим, пусть и расположенным для общения, но все же чужим для их мира человеком. Предложенные описания представляют скорее не молодежный мир Северного Кавказа, а лишь его репрезентацию перед внешним, приехавшим из центра (Москвы) человеком. Тем большее значение приобретают не прямые оценки или суждения, а оговорки, примеры, необычные, но представленные в качестве релевантных поставленным вопросам ситуации. К. Пламмер подчеркивает, что все мы сейчас живем одновременно в традиционном, индистриальном и постиндустриальном мирах [Plummer, 2003, p. 8], тем самым создавая удивительные сочетания подчас противоречащих друг другу утверждений и действий. С одной стороны, юноши и девушки воспроизводят публичные нормы, которые можно отнести к людям любой национальности, проживающим на любой территории. С другой — в их рассказ входят конструкты вызывающие искреннее удивление и непонимание с моей стороны. Чего стоят нормальность родственных браков у дагестанских народностей, внешне, абсолютно подчиненная роль женщины в семье и спокойное, если не сказать легитимное, отношение к экономическим отношениям, выходящим за рамки существующего законодательство? Только через такое удивление, опирающееся на мелочи обыденной жизни, можно выстроить целостное описание, не претендующее на моральные оценки, отторжение или восхваление существующего уклада.
Итак, идентичность молодого человека Северного Кавказа, независимо от национальности, строится на родовых семейных отношениях. Личность, как совокупность системы социальных отношений (здесь уместно упомянуть Т. Парсонса), определяется идентификацией своего ближайшего круга как людей имеющих пусть и отдаленное, но кровное родство. Ассоциирование себя с национальными чертами носит вторичный характер, как условие наиболее аутентичного сохранения крови предков, несмешение ее с чужаками. Отсюда все социальные отношения подчиняются правилам, регулирующим жизни семьи и фамилии, предписанные старшими, как носителями семейных традиций. Основным ресурсом выступают партикулярные нормы, подчиняя универсальные достижительные признаки неписанным законам поддерживающим родовые отношения. Казалось бы формальные институты образования и трудоустройства представляют лишь формы для воспроизводства семейного, кланового устройства общества. Либеральные реформы и демократические нововведения выглядят на этом фоне лишь жалкими и новомодными веяниями претендующими на то, чтобы подорвать древние, устоявшиеся веками традиции. Поэтому им отводится место лишь в публичном дискурсе, самодостаточном и самореферентом, что позволяет не смешивать произнесенные где-то слова с привычным жизненным укладом. Е.Н. Данилова и В.А. Ядов упоминают, что в годы радикальных перемен, включению в жизнь новых социальных порядков люди особенно испытывают потребность в присущих общинному укладу взаимодействиях [Данилова, Ядов, 2004, с. 28], что приводит к возрождению самобытного, традиционного уклада. Протестное поведение, носителем которого традиционно выступает молодежь, как правило, направлено на разрешение текущих проблем, вызванных разнящейся с окружением их интерпретацией. Традиционная культура гораздо стабильней и совершенней привносимых из псевдопубличной жизни норм. Настоящая публичность, та которая есть здесь-и-сейчас, воспроизводящая и формирующая социальные отношения, задающая правила и ритм приватной и общественной жизни, укоренена в родовых отношениях. Именно она, а не внешние, привносимые из Москвы нормы, формируют гражданство на Северном Кавказе, гражданство, которое с полным основанием можно назвать фамильным.
ЛИТЕРАТУРА
1. Adnanes M. Exit and/or voice? Youth and post-communist citizenship in Bulgaria // Political Sociology. 2004. Vol. 25. No. 5. P. 795-815.
2. Barnes R., Auburn T., Lea S. Citizenship in practice // British Journal of Social Psychology. 2004. Vol. 43. P. 187-206.
3. Betti G., Lemmi A., Verma V. A comparative analysis of school-to-work transitions in the European Union // Innovation: The European Journal of Social Science Research. 2005. Vol. 18. No. 4. P. 419-442.
4. Biddle B.J., Bank B.J., Marlin M.M. Parental and peer influence on adolescents // Social Forces. 1980. Vol. 58. P. 1057-1079.
5. Borden L.M., Craig D.L., Villarruel F.A. Professionalizing youth development: The role of higher education // New Directions for Youth Development. 2004. No. 104. P. 75-85.
6. Burns C.D. War and citizenship // International Journal of Ethics. 1936. Vol. 46. No. 4. P. 411-428.
7. Coleman J.S. The adolescent society. New York: Free Press, 1961.
8. Cooper C. The house as symbol of the self // Environmental psychology: People and their physical settings / Ed. by H.M. Proshansky, W.H. Ittelson, L.G. Rivlin. 2nd ed. New York: Holt, Rinehart, and Winston, 1976.
9. Dominelli L. Community, citizenship and empowerment // Sociology: The Journal of the British Sociological Association. 1999. Vol. 33. No. 2. P. 441-446.
10. Donald J. The citizen and the man about town // Questions of cultural identity / Ed. by S. Hall, P. du Gay. London: Sage, 1996. P. 170-190.
11. Dvorkin S.J. Youth looks at careers // Journal of Educational Sociology. 1941. Vol. 14. No. 8. P. 462-466.
12. Furstenberg F.F. The sociology of adolescence and youth in the 1990s: A critical commentary // Journal of Marriage and the Family. 2000. Vol. 62. No. 4. P. 896-910.
13. Grixti J. Symbiotic transformations: youth, global media and indigenous culture in Malta // Media Culture & Society. 2006. Vol. 28. No. 1. P. 105-115.
14. Haller A.O., Portes A. Status attainment processes // Sociology of Education. 1973. Vol. 46. P. 51-91.
15. Hindess B. Citizenship for all // Citizenship Studies. 2004. Vol. 8. No. 3. P. 305-315.
16. Irigaray L. Between East and West. New York: Columbia University Press, 2002.
17. Isin E.F., Wood P.K. Citizenship and identity. London: Sage, 1999.
18. Jaggar A.M. Civil society, state and the global order // International Feminist Journal of Politics. 2005. Vol. 7. No. 1. P. 3-25.
19. Johnston G.A. The psychology of citizenship // Edinburgh Review. 1927. No. 10. P. 243-258.
20. Jones G., Wallace C. Youth, family and citizenship. Milton Keynes: Open University Press, 1992.
21. Keys N. Youth and marriage today // Marriage and Family Living. 1946. Vol. 8. No. 2. P. 41.
22. Mallett S. Understanding home: A critical review of the literature // Sociological Review. 2004. P. 62-89.
23. Mizen P. The changing state of youth. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2004.
24. Peterson G.W., Stivers M.E., Peters D.F. Family versus nonfamily significant others for the career decisions of low-income youth // Family Relations. 1986. Vol. 35. No. 3. P. 417-424.
25. Plummer K. Intimate citizenship: Private decisions and public dialogues. Seattle: University of Washington Press, 2003.
26. Pole C., Pilcher J., Williams J. Young people in transition: Becoming citizens? An introduction // Young people in transition: Becoming citizens? / Ed. by C. Pole, J. Pilcher, J. Williams. Basingstoke: Palgrave Macmillan, 2005.
27. Russell A. The truth about youth? Media portrayals of young people and politics in Britain // Journal of Public Affairs. 2004. Vol. 4. No. 4. P. 347-354.
28. Shotter J. Cultural politics of everyday life: Social constructionism, rhetoric and knowing of the third kind. Buckingham: Open University Press, 1993.
29. Silverman D. Interpreting qualitative data: Methods for analysing talk, text and interaction. 2nd ed. London: Sage, 2001.
30. Stevenson N. European cosmopolitanism and civil society: Questions of culture, identity and citizenship // Innovation: The European Journal of Social Science Research. 2005. Vol. 18. No. 1. P. 45-59.
31. Turner B.S. Contemporary problems in the theory of citizenship // Citizenship and social theory / Ed. by B.S. Turner. London: Sage, 1993. P. 1-18.
32. Аристархова И.Л. «Этика полового различия» в концепции Люси Иригари // Социологический журнал. 1998. № 3/4. С. 191-200.
33. Барсукова С.Ю. Формальное и неформальное трудоустройство: парадоксальное сходство на фоне очевидного различия // Социологические исследования. 2003.№ 7. С. 3-15.
34. Бызов Л.Г., Кулагина Е.А. Дагестан — потенциальная «горячая точка» на карте России // Мониторинг общественного мнения: экономические и социальные перемены. 2005. № 4. С. 108-114.
35. Вознесенская Е.Г., Константиновский Д.Л., Чередниченко Г.А. «Кончить курс и место достать...»: исследование вторичной занятости студентов // Социологический журнал. 2001. № 3. С. 101-120.
36. Гидденс Э. Трансформация интимности: Сексуальность, любовь, эротизм в современных обществах / Пер. с англ. В. Анурина. СПб.: Питер, 2004.
37. Гольдштейн А.Ф. Башни в горах. М.: Советский художник, 1977.
38. Данилова Е.Н., Ядов В.А. Нестабильная социальная идентичность как норма современных обществ // Социологические исследования. 2004. № 10. С. 27-30.
39. Дзуцев Х.В. Языковые престижи осетин Северной Осетии // Социологические исследования. 2003. № 12. С. 134-137.
40. Дробижева Л.М. Российская и этническая идентичность: противостояние и совместимость // Россия трансформирующаяся / Под ред. Л.М. Дробижевой. М.: Academia, 2002. С. 213-244.
41. Здравомыслова Е.А., Темкина А.А. Социальное конструирование гендера // Социологический журнал. 1998. № 3/4. С. 171-182.
42. Иванов А.Е. Студенчество России конца XIX − нач. XX века: социально-историческая судьба. М.: РОССПЭН, 1999.
43. История Северной Осетии: ХХ век / Под ред. А.С. Дзасохова. М.: Наука, 2003.
44. Кимберг А.Н., Таганова А.А. Личностная идентичность и отношения с близкими людьми // Человек. Сообщество. Управление. 2005. № 3. С. 26-40.
45. Кобахидзе Е.И. Интеграционные и дезинтеграционные процессы в межэтническом взаимодействии на Северном Кавказе // Социологические исследования. 2005. № 2. С. 66-74.
46. Рязанцев С.В., Письменная Е.Е. Безработица и новые формы занятости населения на Северном Кавказе // Социологические исследования. 2005. № 7. С. 31-42.
47. Ядов В.А. Социальная идентификация в кризисном обществе // Социологический журнал. 1994. № 1. С. 35-52.
[1] К сожалению, некритическое обращение к массовым опросам и статистическим сводкам доминирует в социологических описаниях ситуации на Северном Кавказе, что приводит к фальсификации технологии массовых опросов, ее дискредитации в глазах обывателя, см., например: [Дзуцев, 2003; Кобахидзе, 2005; Рязанцев, Письменная, 2005].
[2] Записанные рассказы из личной жизни, адресовались человеку, с одной стороны, проживающему в Москве и проводящему какое-то исследование, с другой — представителю хоть и близкого, но все же другого поколения. В таком контексте любой молодежный дискурс станет приобретать иные формы, подстраиваться под образ собеседника, его социальный статус и предполагаемые приоритеты. О проблемах связанных с формированием идентичности исследователя и его влияния на собираемый материал см. подробнее [Silverman, 2001, p. 58-60].
[3] Работу во время учебы можно с полным основанием отнести к культурным устоявшимся паттернам, см., например, обзор жизни студенчества в дореволюционной России [Иванов, 1999]: Необходимость совмещения работы и учебы отнюдь не российская черта. Упоминания о необходимости вторичной занятости во время обучения традиционны для зарубежных стран, например, С. Дворкин утверждал, что раннее устройство на временную работу, повышает шансы получить хорошую постоянную работу в будущем [Dvorkin, 1941, p. 464]. В России подобные рекомендации имеют и прямое практическое воплощение, когда уже при получении любой вакансии требуется минимум двух или трех летний опыт работы.
[4] Любопытный эпизод из студенческой жизни Калифорнийского университета (Беркли), приводит Н. Кейс [Keys, 1946, p. 41]. В 1939 году 2700 студентов написали петицию администрации университета с просьбой прочтения им курса, посвященного подготовке вступления в брак. Причем, они просили не включать этот курс в общую программу и не выставлять за него кредиты. Вскоре межфакультетский курс уже читался в университете. В нем были затронуты следующие темы: брак и семья в послевоенной Америке, сексуальные проблемы молодежи и незамужнее население, ухаживание, физические основы секса, начало семейной жизни и т.д.
[5] Доминирование партикулярных норм трудоустройства отнюдь не уникальное, особенное явление Северо-кавказских республик. На аналогичную культурную и экономическую черту южных европейских стран — Италии, Испании и Греции, со ссылкой на данные Европейской комиссии, указывают Г. Бетти, А. Лемми и В. Верма. В частности, они говорят о высоком для Европы проценте безработицы, отсутствии прямой связи между уровнем образования и получаемой работой, высокой доле неформальной экономике, наличию существенных ограничений на эффективное функционирование общественного сектора экономики и компенсацию всех как если бы недостатков хорошо развитыми фамильными связями [Betti, Lemmi, Verma, 2005, p. 420]. Анализируя ситуацию в крупных российских городах С.Ю. Барсукова утверждает о все большем наполнении формального трудоустройства неформальным содержании, размыванию установленных законом процедур и гарантий найма персонала [Барсукова, 2003, с. 14].
[6] Попытки выделить «значимого другого» наиболее ярко представлены в работах, выполненных в интеракционистком ключе и опубликованных в 1960-1980-ых гг. Тогда многими западными исследователями описывались три наиболее влиятельных группы, оказывающих сильнейшее воздействие на формирование идентичности и приобретение социального статуса. Это родители, учителя и сверстники. См., например: [Biddle, Bank, Martin, 1980; Coleman, 1961; Haller, Portes, 1973; Peterson, stivers, Peters, 1986].
[7] В этом смысле, внутренней легитимностью могут обладать не только государственные структуры, но и подрывающие существующую государственную власть, или стоящие вне принятого на данной территории права организации. Более того, само государство может рассматриваться диверсифицированно, как государство общероссийское, в основном ассоциируемое с московскими чиновниками и государство национальное, в лице местных элит, получивших доступ к легитимной государственной дейятельности.
[8] Л. Иригари настаивает, что только через осмысление и добровольное принятие можно говорить о преодолении насилия, сопровождающее мускулинную идеологию [Irigaray, 2002, p. 130]. В таком подходе язык не отделим от культурной и общественной реальности, а речь не рассматривается как нечто идеальное [Аристархова, 1998, с. 194]. Категории «осмысления» и «принятия» настолько универсальны, что не нуждаются в корректировке и адаптации к региональным или этническим особенностям того или иного сообщества.
