Больше года назад мы побеседовали с известным специалистом по культурной и региональной политике Сергеем Зуевым о роли гуманитарной подготовки для российских управленцев и ее реализации на Факультете государственного управления АНХ. За прошедшее время Сергей Эдуардович получил новый фронт работы – он стал ректором Шанинки (Московской высшей школы социальных и экономических исследований), факультет изменил название, Академия укрупнилась, а еще при ней появилась необычная институция - Центр гуманитарных исследований. О том, как и зачем она сформирована, мы побеседовали с ее создателями. В разговоре участвовали декан Факультета "Институт государственной политики и прикладных гуманитарных исследований" РАНХиГС, ректор МВШСЭН Сергей Зуев, академический руководитель программ Факультета, профессор Оксфорда и РГГУ Андрей Зорин, директор Центра гуманитарных исследований Гасан Гусейнов и сотрудник центра, директор по прикладным исследованиям Российской экономической школы Игорь Федюкин. Интервью взял Борис Долгин.
Б.Д.: В чем суть замысла Центра гуманитарных исследований как институции? Это что, аналог ИВГИ РГГУ и, соответственно, ивановской кафедры в МГУ? Научное подразделение в рамках учебного заведения?
Г.Г.: Этот вопрос должен быть адресован не столько мне, сколько авторам первоначальной идеи Центра, прежде всего Игорю Федюкину, а я был соблазнен и увлечен этим, уже существовавшим замыслом. Наш Центр в некотором смысле диаметрально противоположен по замыслу ИВГИ РГГУ, потому что ИВГИ РГГУ был рожден в позднесоветской ситуации и должен был собрать людей, которые в каких-то нишах спасались и делали одно дело, под одну крышу – настоящего гуманитарного научно-исследовательского центра. Который не был бы ни ИМЛИ, ни тогдашним Филологическим факультетом МГУ…
А.З. ...спасались – это очень точное слово. Институт высших гуманитарных исследований РГГУ, где я имею честь работать до сих пор, призван был стать своего рода островом, где должна была выжить гуманитарная наука. Цель была – собрать лучших людей и дать им комфортабельные условия для занятия собственной научной работой и одновременно создать канал для их общения со студентами. Надо сказать, что задача эта в основном, была выполнена.
Б.Д.: А каково место ЦГИ?
Г.Г.: Есть несколько проблем. Основная проблема – исследовательская – состоит в том, что у многих людей есть какое-то абстрактное представление о том, что такое гуманитарные науки, что такое гуманитарные исследования. Это представление, по сути своей, мистифицирующее: будто бы гуманитарные науки – это не фундаментальные и не прикладные науки, а «бантик», который облагораживает жизнь и делает ее приятнее и веселее, но реальные процессы происходят не здесь. Это представление укоренено очень глубоко и создает дезориентацию в обществе. Поэтому первая цель Центра гуманитарных исследований – историческая.
Б.Д.: Разрушить старое представление о гуманитарности?
Г.Г.: Разрушить даже не старое представление, а вернуться на новом витке к античному представлению о некотором наборе дисциплин, которые ориентируют каждое следующее поколение человечества в истории. Нужно понимать, где мы находимся, почему таким образом существуем, а не по-другому. Это ориентирующей функции нет ни у каких других наук. Эта идея совершенно отсутствовала и в советское время и в первые постсоветские десятилетия. И с этим связана тотальная аполитичность общества, как и популярное сейчас представление о том, что некоторые периоды в истории являются «вывихами», «историческим безумием», «выпадением из истории». Никаких «выпадений из истории» не бывает. Мы находимся в процессе – нужно просто понять свою переменную позицию в этом процессе. Я думаю, что ничего здесь особенного не открываю – она достаточно прозрачная для западных гуманитарных исследовательских институций.
Б.Д.: Интеграция гуманитаристики в общую систему теоретических и практических знаний?
Г.Г.: Да.
Б.Д.: А что в этом смысле делает Центр?
Г.Г.: Центр делает три вещи. Первая – обеспечивает методикой и программами наш учебный процесс. Для меня на самом деле это одна из центральных задач.
Б.Д.: Учебный процесс Факультета?
Г.Г.: Да, и теперь это уже разросшееся и очень сложное учреждение, рядом с которым – благодаря Сергею Зуеву – находится Московская высшая школа социальных и экономических наук и различные подразделения бывшей Академии госслужбы, в которой есть свои филиалы.
Вторая вещь, очень важная, – Россия, хотим мы этого или не хотим, страна, которая смотрит исключительно на свой «пуп» и занимается только собой, вовсе не интересуется остальным миром. Она интересуется людьми на Западе и на Востоке только в той мере, в какой они интересуются Россией. Вот эта изоляционистская (я не использую слова «провинциализм», потому что провинциализм бывает милый и симпатичный) тупость должна была быть еще вчера преодолена, и задача Центра состоит в том, чтобы построить институцию, которая просто будет спокойно работать в контексте подобных ей мировых структур и в сотрудничестве с некоторыми из них.
Мы совершенно космополитическая институция – космополитическая в том смысле, в котором использовал это слово товарищ Сталин, когда преследовал за космополитизм. Мы должны открыться миру, и задача Центра, как мне кажется, не обязательно ориентироваться на какие-то «звездные» имена, но и на молодых исследователей во всем мире, – или не очень молодых, но растущих, которые благодаря связи с нами, благодаря тому, что они к нам придут и что-то нам принесут, станут «звездами» не сейчас, не через год, а, может быть, через пять лет.
Б.Д.: Отсюда выросла идея Карамзинских стипендий?
Г.Г.: Она, как я понимаю, возникла из встречных устремлений Фонда Прохорова, у которого есть собственная программа академической мобильности, а от Академии – Андрея Зорина и Сергея Зуева. Мы хотим привлечь к проектам центра молодых – до 35–36 лет исследователей, из регионов России, для которых пребывание в ЦГИ стало бы исследовательским трамплином.
Б.Д.: На выходе имеется программа для Факультета и других подразделений. На входе – некоторая совокупность звезд или не звезд – растущих исследователей отсюда и не отсюда. А в середине что?
Г.Г.: В середине – черный ящик. В черном ящике есть группа лиц, которые это придумали, – Андрей Зорин, Сергей Зуев, Игорь Федюкин…
Б.Д.: Консорциум будущего... Что происходит в этом черном ящике? Каким образом происходит взаимодействие с теми, кто на входе, и как из тех, кто на входе, получается что-то на выходе?
А.З.: Задача Центра – активизация научной жизни внутри Факультета и Академии в целом, поэтому и сотрудников очень мало. Будут проекты, в которые люди будут приходить и из которых будут по окончании выходить обратно, в преподавание, но нет речи о том, что кто-то приходит сюда и будет в этом Центре работать всю жизнь.
Б.Д.: И что от этого Центру?
А.З.: Научный продукт. Опыт человека, который прошел через исследовательскую работу и может свой опыт транслировать. Система связи с другими исследовательскими центрами, наконец, репутация.
В научный проект подтягиваются новые люди, и это способ пополнения кадрового ресурса через практическую работу. Это очень важно. Есть еще одна идея, которую мы пока не реализовали, но для меня с перспективной точки необыкновенно существенная – обеспечить преподавателям Академии, факультета возможность уходить на то, что называется по-английски sabbatical – получать оплачиваемые полгода-год для реализации собственной научной работы. Преподаватели сверх меры загружены преподаванием, и наша цель – помочь им заново включиться в актуальную научную работу, то есть создать инфраструктуру, в которую они могли бы вписывать свои индивидуальные проекты.
Б.Д.: Какое место в поставленной таким образом задаче отводится Карамзинским стипендиям?
С.З.: Я полностью согласен с тем, что статус социального и гуманитарного знания в современной России провален. Российская интеллектуальная элита, исключая тех, кто уже институциализирован в тех или иных мировых университетах, не вписана в глобальный контекст, не имеет там влияния, и набор тематик, который является ключевым здесь, совершенно не совпадает с гуманитарным мышлением, которое существует в других странах мира.
Синхронизация этого процесса – это миссия и сверхзадача нашего Центра. Отсюда и ответ на вопрос о Карамзинских стипендиях. Фонд Михаила Прохорова и, в частности Ирина Прохорова, которая понимает важность привлечения людей из регионов, считает, как и наша команда, что люди, которые живут в Красноярске, Тамбове, Калуге, Москве или Санкт-Петербурге, – должны быть вписаны в глобальный контекст. Замысел стипендий устроен так: приезжают люди, которые пытаются на своем месте, часто в одиночку или в очень узком кругу партнеров и единомышленников что-то сделать, а мы выступаем как своего рода трамплин… Возможность их участия в течение полугода или года в конкретных проектах – исследовательских и образовательных, – которые здесь идут, – это и есть «точка крепления», интерфейс к «большой ситуации» интеграции российской науки. С учетом задачи Центра и тех компетенций, которыми обладают его сотрудники и партнеры, мы пытаемся создать пакет исследовательских направлений. Это и есть, собственно, та среда, в которой полезно и удобно заниматься наукой. Мы рассчитываем на то, что через полгода или год стипендиаты вернутся к себе с некоторыми последствиями годового пребывания в таком вот исследовательском коллективе.
Б.Д.: Стипендия рассчитана только на российских граждан?
Г.Г.: Российское гражданство – не обязательное требование, а продолжительное пребывание в России во время действия стипендии – обязательное.
С.З.: У Фонда Прохорова есть свои приоритетные регионы. И у нас прописано условие, что при прочих равных среди одинаково сильных кандидатов приоритет получают люди из соответствующих регионов, но речь идет о приоритетах, а не об ограничениях. Это не значит, что мы должны закрываться от других регионов и других стран.
Г.Г.: Тем более что один из исследовательских проектов, в рамках которых идет конкурс, прямо связан с контактно-языковыми проблемами, которые должны и могут наблюдаться и исследоваться за пределами России.
Б.Д.: Есть набор проектов, которыми занимается Центр. Есть набор проектов, в рамках которых объявлены стипендии. Эти два множества пересекаются, но не вполне совпадают?
С.З.: Пока совпадают. Есть четыре проектных направления, и конкурс объявлен именно на эти четыре направления. Одно направление связано с научно-технической интеллигенцией и историей образованного класса в России. Этот проект поддерживает администрация Калужской области, и мне кажется очень существенным, что этот регион в лице вице-губернатора Максима Акимова принимает активное участие в этом проекте. Проект посвящен истории Обнинска – отсюда и связка с калужскими партнерами…
А.З.: Обнинск – первый советский наукоград, и идеальное место для исследования истории советской научно-технической интеллигенции, которое надо проводить сейчас, пока живы многие участники этого исторического проекта. Мы хотим провести конкретное первичное исследование, большое и значительное, и у нас есть хорошая возможность сделать это на четком, правильно выбранном, репрезентативном, интересном материале…
Б.Д.: Что методологически представляет собой это исследование?
А.З.: Это значительное количество интервью со старожилами города. У нас есть репрезентативная группа, есть вопросник, и на основе проведенных интервью будут написаны статьи. Кроме того, будет создана база данных, которая позволит создать историю этой группы: ее быта, политического мировоззрения, эстетических представления и так далее, и сформировать идею этой группы. Результаты работы проекта «на выходе» будут составлять сборник научных статей и масштабную базу данных, открытую для всех исследователей, интересующихся этим вопросом. Проект должен стать международным и завершиться международной конференцией. В этом заинтересовано и руководство города – у них есть так называемый Обнинский форум с обсуждением стратегии города, и проект очень важен для региона…
В перспективе, после исследования этого конкретного кейса, следующим шагом должно быть построение компаративного исследования формирования образованных элит в разных государствах.
Б.Д.: Следующий проект посвящен налогам?
И.Ф. Да. Государство раннего Нового времени, и особенно российское государство, на самом деле очень мало взаимодействовало с населением. Всех тех функций, в контексте которых мы сталкиваемся сегодня с государством – здравоохранение, образование, пенсии, строительство дорог и так далее – почти не существовало. Даже повседневной охраны порядка и правосудия практически не было за пределами губернских центров. На всю Россию было несколько тысяч чиновников. Налогообложение – это единственная сфера, где государству надо было найти способ как-то, пусть опосредованно, но дотягиваться – причем, регулярно дотягиваться – до каждого поданного. А это уже мощнейший, возможно, единственный стимул собственно для формирования государственного аппарата. Не только в России, но и во многих других странах. Как это формирование происходило, как российскому государству с его недоразвитым аппаратом удавалось собирать налоги, снижался ли по мере формирования аппарата уровень насилия, необходимого для обеспечения собираемости – это мы и хотим посмотреть. И здесь возникают очень перспективные возможности для сопоставления российской ситуации с происходившим в других странах, и самое главное, для привлечения к изучению истории аппарата современной социологии и политологии, чего очень не хватает нашей современной историографии.
А.З.: Эти методологические искания отражают самые острые сегодня социальные и политические тренды. Вопрос организации государства как такового, вопрос легитимности самого права государства собирать налоги, вопрос образования и роль образованного сословия в обществе заново стоят сегодня – и не только перед Россией.
Б.Д.: Третий проект посвящен русскому языку?
Г.Г.: Здесь сразу два направления. Проект называется «Русский язык как глобальный ресурс и новые технологии», и оба определения являются ключевыми: ресурс – это то, что может кончиться, а глобальное – это все, что принадлежит не только нам. В последние десятилетия произошло несколько крупных функциональных изменений, связанных с русским языком: границы его распространения перестали совпадать с границами Российской Федерации, то есть русский язык не является собственностью российского государства и даже не является собственностью российского общества. Это глобальный ресурс, который претерпевает изменения, очень похожие на те, что происходили с английским языком после распада Британской колониальной империи и создания многих англоязычных стран. Но пока внутри этого большого направления реализуется исследовательская тема «Русский язык и новые технологии» – в связи с развитием языка Интернета, а также «системного русского». Есть исследовательские группы – их немного, но они очень эффективны, – которые занимаются разными языками в связи с этой технологической революцией. Мы привлекли к работе в качестве соруководителей людей, выдающихся в своей области, – это Владимир Иванович Беликов из ИРЯ РАН. С нами изъявили готовность и желание сотрудничать Максим Анисимович Кронгауз из РГГУ... С нами сотрудничает институционализированная в Норвегии во главе с Ингунн Лунде международная группа исследователей, которая занимается темой «Будущее русского языка в связи с новыми технологиями»… Перечислять сейчас всех не буду.
Это транснациональный проект, который вписывает нашу проблематику в контекст, актуальный для немецкого, норвежского и других языков.
Б.Д.: Потеря языками своих функциональных ниш?
Г.Г.: Сокращение функциональных ниш. В ту минуту, когда мы отказываемся от перевода на свой язык фундаментальных понятий с других языков, мы частично отказываемся от своего языка. С точки зрения «химии» процесса это, может быть, и безразлично, но с точки зрения социума – нет.
Б.Д.: Четвертый проект посвящен урегулированию этнических конфликтов на Кавказе.
Г.Г.: Им руководят пока два человека. Директор Московского франко-российского центра социальных и гуманитарных наук Жан Радвани, выдающийся географ, культуролог, этнограф, специалист по Северному Кавказу и теоретик современной картографии, и Ваш покорный слуга. Разумеется, есть коллеги и в самом регионе – Баку, Ереване, Тбилиси.
Оказывается, что основные творчески активные силы по исследованиям Кавказа гораздо чаще локализованы в Америке, Франции, Англии, где угодно, но не в Москве. Этому печальному обстоятельству надо же было как-то противодействовать. Мы не занимаемся политическим посредничеством или чем-то в этом роде, но задаем себе вопрос: какие были попытки в разное время после мировых войн (включая «холодную») урегулировать этноконфессиональные конфликты? Иногда эти попытки осуществлялись и в форме «подогрева» или «катализации»…
Следующий вопрос, который мы задаем, – возможно ли вообще написание общей истории этого региона? Не глазами национальных историков или национальных исторических школ. И мы пробуем на него ответить. Мы хотим создать такую международную группу, которая начнет привлекать к себе молодых людей, чтобы снимать пелену чисто национальной истории. В качестве примера мы ориентируемся на франко-германский и польско-германский опыт. Попытка подняться над национальной картиной мира сейчас более чем оправдана: распад империи совпал с обретением политической и личной свободы множеством людей.
Б.Д.: А почему был выбран Кавказ?
Г.Г.: В Российской Федерации нет другого региона, на территории которого шла бы самая настоящая война. Гражданская, как в Дагестане… Если же взять и Южный Кавказ, с его шатким замирением, то перед нами крупный регион, который полностью утратил политическое единство после распада СССР, регион, познавательные, творческие ресурсы которого, достаточно велики, но раздроблены.
Б.Д.: Как вам видятся перспективы Центра?
Г.Г.: Есть две национальные болезни - маниловщина и рахметовщина. Не хотелось бы ни того, ни другого. Дайте нам три года.
