Русский перевод монографии известного британского ученого Доминика Ливена «Российская империя и ее враги с XVI века до наших дней» (1) можно считать заметным событием. Отечественный книжный рынок не испытывает недостатка в трудах, посвященных имперским сюжетам. Проблема в том, что среди них достаточно сложно найти работу, в которой присутствовала бы попытка понять империю «как она есть», не отвлекаясь на сиюминутные оценки политики Соединенных Штатов, сожаления по поводу краха СССР или иные «имперские комплексы». К слову, совсем другая ситуация сложилась в области научного изучения «могильщика» империй – национального государства, которое и здесь сумело обойти своего политического противника (количество работ зашкаливает - особенно в англо-американской историографии, при этом за последние десятилетия был сделан не один качественный скачок в освоении многих аспектов темы, особенно в том, что касается феномена национализма).
Российской империи повезло ещё меньше, чем ее соперницам – Австро-Венгерской и Британской. В течение большей части ХХ века ее изучали на востоке Европы под лозунгом «тюрьмы народов», а на западе – исходя из отношения к наследующей ей «империи зла». Однако, политические события последней четверти ушедшего века дали дополнительный импульс исследованиям имперской проблематики. В определенном смысле количество перешло в качество, – имперское преломление российской истории превратилось из маргинальной темы в весьма перспективный и модный предмет изучения в историческом цехе. При этом приоритет нередко оставался за национальными сюжетами – как в силу естественных особенностей развития постсоветских национальных историографий, так и по той причине, что события и процессы на микроуровне заведомо легче поддаются качественному анализу.
Необходимость написания имперской истории России с акцентом на изучение взаимодействия всех народов имперской семьи в складывании и развитии государственности была четко сформулирована в почти сразу ставшей классической работе кельнского профессора Андреаса Каппелера (2). Ее можно считать отправной точкой тех исследований, которые были посвящены скрупулезному изучению жизни отдельных народов в империи, казусов и закономерностей во взаимоотношениях с центральной властью. Отчасти в этом же русле выполнена и обобщающая работа Джеффри Хоскинга (3), с той разницей, что в ней основное внимание уделяется русскому народу как субъекту имперского строительства.
Монографию Д. Ливена, вышедшую тремя годами позже, можно считать краеугольным камнем иного подхода к изучению Российской империи. Уже структура работы делает очевидными склонность автора к макроистории и его приверженность к компаративистике. В первой части Ливен прослеживает разные традиции трактовки понятия «империя», обращается к описанию ключевых элементов имперского строя на примере китайской и римской империй, выявляет основные источники могущества этих образований. Далее он суммирует опыт Британской, Габсбургской и Османской империй, параллельно рисуя геополитическую обстановку, которая была постоянным и существенным фактором влияния на процесс формирования российского государства. Третья часть посвященная непосредственно Российской и Советской империям, содержит описание природно-географических условий, сделавших, по мнению автора, неизбежным возникновение империи на этих территориях.
Ливен анализирует основы российской государственности и самодержавия (при этом отходит от заложенной Ричардом Пайпсом традиции обвинять авторитаризм во всех последующих российских злоключениях), описывает приемы решения общеимперских проблем, отдельно разбирает существенно отличные особенности существования советской империи. В четвертой части Ливен рисует последствия краха империй, произошедшего в ХХ столетии и представляет варианты имперского наследия.
Широта географических и хронологических рамок (от китайской империи Хань до Евросоюза) задает довольно редкий масштаб исследования. Принять его отваживаются в исторической науке очень немногие, прежде всего из-за риска утратить почву под ногами и вызвать упреки в поверхностности. Ливен выбирает этот масштаб сознательно, пытаясь понять феномен империи во всем его многообразии, несмотря на то, что основным объектом исследования остается все же Российская империя. Такой подход не позволяет ему свести все сюжетные линии своего повествования в единую матрицу с выявленными причинно-следственными связями и доказанными закономерностями – материал уж слишком разнороден. Поэтому он отказывается от строгого определения империи и предлагает руководствоваться предельно простой моделью: «могучая держава, оказавшая большое влияние на международные отношения своего времени» (С. 20).
Обладая багажом в виде множества серьезных исследований и репутацией признанного специалиста мирового уровня, Ливен может себе позволить не ограничиваться неписаными правилами гуманитарной науки (в частности, строгим определением предмета исследования, прозрачной методологией, глубоким источниковедческим анализом, верифицируемостью выводов). Он – русист по специальности – стремится найти ответ на интересующие его вопросы, выбирая те пути, которые позволяют приблизиться к цели, без боязни совершить ошибки в анализе непрофильного для него материала (скажем, востоковедения или античности), или не добиться у читателя ощущения доказанности выводов. По его собственному признанию, он «пробежался по эпохам и империям, разбрасывая по пути обобщения, что, безусловно, может привести в ярость некоторых…коллег» (С. 640). Однако, с его точки зрения, сравнительный анализ позволяет придти к интересным выводам применительно к истории каждой описанной империи. Он признается, что сам узнал много интересного в ходе своей работы, и для него это уже показатель того, что книга написана не зря. Такая мотивация, конечно, выглядит немного неожиданно для привыкшего к жестким формулировкам актуальности темы отечественного историка.
В монографии Ливена можно разглядеть и другую грань исследовательской свободы. Он сочетает классические исторические методы с подходами, принятыми в политологии и социологии. Этого достаточно, чтобы вызвать отторжение значительной части консервативного научного сообщества. Понимая, что терять уже нечего, Ливен довольно язвительно описывает «ощетинивающихся» при попытке нарушения границ представителей научных школ. Он с видимым удовольствием описывает, как из его дома «высоко в горах Японии, лицом к Фудзи, а спиной – к Тихому океану» (С. 35) удобно бросать взгляд не только на империю, но и на мир современной британской науки. Выносить сор из избы его заставляет желание максимально устранить ментальные ограничения, находящиеся в голове самого исследователя и мешающие любым попыткам познания реальности (и, вероятно, совершенно неочевидное представление о возможности реализации подобной процедуры). Мифы, по его мнению, вредят научным исследованиям вне зависимости от своего происхождения – будучи следствием как политической ангажированности, так и порождением научных традиций.
С другой стороны, Ливен не гонится за учетом модных направлений гуманитарного знания. В тексте периодически всплывают некоторые культовые имена вроде Эдварда Саида или Б. Андерсона, но системного развития положений их теорий у Ливена нет по очень простой причине. Он признает подчас ключевую роль идеологии в развитии и крахе империй. В частности, именно этот фактор отчетливо демонстрируется им при описании истории исламских государств или держав конфуцианской культуры. Гибель советской империи он прямо объясняет утратой легитимности режима в результате краха идеологии. Однако сам он выбирает для исследования несколько старомодный и утративший лидирующие позиции ракурс – историю государств через призму международных отношений и мировой политики.
Как свидетельствует уже его отношение к мифам, популярный на западе постмодернистский подход к истории как к нарративу не нашел в нем своего сторонника. Вместе с тем, он протестует и против сциентистского принципа получения абсолютного знания. Именно поэтому он избегает четких определений и не верит в возможность эффективных всеобщих гипотез о природе и судьбах империи: ведь определить действительность – значит ограничить ее. В данном случае действует принцип «делай что можешь», в результате читатель получает скорее материал для размышления, чем готовые выводы или тем более «рецепты» сохранения империи.
Совершенно не в духе академической истории, Ливен не брезгует прогнозами, также исходя из того, что он, как и любой смертный, просто наблюдает за любопытными тенденциями в жизни окружающего мира, вовсе не претендуя на непогрешимость.
Для российского читателя может интересно прозвучать наблюдение Ливена о сравнительно безболезненном и ещё далеко не завершенном пути распада Советского Союза и возможных рецедивов этого процесса в будущем.
Некоторые опасения в сложности восприятия, внушаемые немалым объемом монографии (650 страниц в русском переводе), рассеиваются уже по прочтении введения. Немногие в академической среде способны так «вкусно» писать не только о предмете своего изучения, но и о «кухне», на которой оно проводилось – о выборе темы, о препятствиях в ее раскрытии, о личной пристрастности к изучаемым сюжетам. Ливен посвятил книгу «детям империи и ее жертвам», начав исследование так же, как другой известный ученый Эрик Хобсбаум свой «Век империй», – с описания жизненного пути старшего поколения его семьи, который оказался во многом предопределен перипетиями имперской истории. Потомок военных на службе Британской и Российской империй, Ливен тем самым признал свою почти генетическую связь с изучаемым предметом.
Автор с одинаковым усердием анализирует сильные и слабые стороны всех описываемых империй. С другой стороны, он не спешит отдавать империи под суд истории только потому, что последнее столетие стало эпохой торжества национальных государств. В этом он оказывается близок А. Каппелеру, который также любит напоминать читателям, что модель нации-государства в исторической перспективе существует несравнимо меньше имперской, но при этом успела принести человечеству немало бед и обладает весьма туманными перспективами.
Ливен сравнивает империю Габсбургов второй половины XIX в. с Евросоюзом и находит, что второй мало уступает первой не только в бюрократичности, но и в слабом соответствии устройства реальной власти «демократическому идеалу». В соответствии с заметным в западной историографии последних пятнадцати лет вектором на «реабилитацию» Австро-Венгерской империи и изучение ее опыта государственной организации, Ливен отмечает экономические достоинства огромного рынка и достижения на пути мультикультурализма. Он признает факт развития негативных процессов в организме империи, однако не спешит возлагать полную ответственность за них на монархию или имперские институты как таковые. Свою оценку он объясняет тем, что в последний период существования империи разрубить гордиев узел национальных, политических и социальных проблем на фоне нарастающих международных конфликтов было не так-то просто, и требовать этого от имперских властей задним числом – значит утратить чувство реальности.
Парадоксально для современного европейского ученого, но вполне логично в рамках подхода автора выглядит утверждение, что российские консерваторы начала ХХ века были не так далеки от истины, видя в либерализации страны залог будущей революции. Время для постепенного «переваривания» реформ, возможно, было упущено в предшествующий период, однако требование «отпустить» неготовую к ним страну свидетельствовало о неумении просчитывать реальные последствия своих действий.
Здесь также проявляется постоянно присутствующий у Ливена принцип реализма в трактовке исторического прошлого. История империй хранит достаточно примеров патовых ситуаций, в которых перипетии реальной политики, в том числе геополитические обстоятельства, международная обстановка или сложившийся тип социальных отношений в стране, не позволяли найти быстрое и спасительное решение. В такой ситуации бессмысленным выглядит обвинение властей в неспособности к «новому мышлению» или отдельных социальных групп - в упущенных возможностях. В качестве примера можно привести его описание принципа «демократических самовосхвалений», которым якобы часто руководствуется современное сознание: «Народы суверенны и по сути своей добродетельны. Если же паче чаяния возникают какие-то конфликты, то скорее всего виновата безнравственная элита. А уж императоры, те вообще рождаются монстрами с рогами на головах» (С. 315). Здесь автор усматривает целый спектр неприятных последствий подобного принципа. Помимо негатива в отношении к имперским образованиям, связанного с политической конъюнктурой ХХ века, современное общество, по мнению Ливена, получает полный набор плодимых и укореняемых в массовом сознании коллегами автора мифов в качестве инструмента трактовки действительности: политики уверены в своем всемогуществе, а граждане считают, что в их бедах виноваты все, кроме них самих.
Книга содержит много полезных соображений и сведений об истории империй. Своеобразный подход автора, сочетающийся с чисто британскими юмором и здравым смыслом, сможет теперь оценить и российская аудитория.
Александра Петухова
1. Lieven D. The Russian Empire and Its Rivals. London, 2000.
2. Kappeler A. Russland als Vielvolkerreich: Entstehung, Geschichte, Zerfall. Munchen, 1993.
3. Hosking G. Russia: People and Empire 1552-1917. Cambridge MA, 1997.