Мы публикуем статью украинского социолога, кандидата социологических наук, Виктории Середы (Львовский национальный университет им. Ивана Франко, Институт Социологии НАН Украины), которая провела сравнительный контент- и дискурс-анализ публичных выступлений Президентов Украины Леонида Кучмы и Виктора Ющенко, а также Президента России – Владимира Путина.
Важным средством легитимации власти в современном государстве является создание коллективных идентичностей, в том числе национальной и исторической, способных телеологически соединить существующий политический режим с событиями прошлого, циркулирующими в коллективной памяти рядовых граждан. Видение прошлого, которое государство «навязывает» своим гражданам, должно быть выражено таким образом, чтобы оказаться приемлемым для максимально широких слоев общества.
Задача нашего исследования заключалась в анализе официальной модели исторического прошлого России и Украины. В частности, нас интересовало, какие исторические аргументы, события и факты используют президенты обеих стран для создания коллективной исторической идентичности и формирования новых представлений о национальном прошлом. Такой анализ может выявить стратегии символического насилия, применявшиеся российскими и украинскими политическими элитами для собственной легитимации и формирования чувства коллективной принадлежности граждан, а также роль, которую в этих процессах играет историческое наследие.
Для изучения официального исторического нарратива были использованы контент- и дискурс-анализ публичных выступлений двух Президентов Украины: Л. Кучмы с 1994-го по 2004 год и В. Ющенко с января 2004 года по июнь 2006-го, а также Президента России В. Путина с декабря 1999-го по июнь 2006 года. Отсутствие доступного архива выступлений экс-Президента России Б. Ельцина не позволило провести аналогичный украинскому случаю сравнительный анализ официального исторического дискурса.
Анализ текстов выступлений обоих украинских президентов свидетельствует о том, что символический язык «национальной истории» и патриотизма является центральным не только для исторических, но и для других обращений. Прошлое в выступлениях Л. Кучмы рассматривалось в рамках классического национального нарратива – как общее для всех украинцев. Ему свойственен дискурс «возвращения к истокам национальной идентичности», «возрождения национальных традиций». Практически все «уроки истории» представлялись Л. Кучмой в соответствии с тем, что он очерчивает как «витальную потребность Украины» – «консолидация нации». При этом, в большинстве своих исторических выступлений Л.Кучма использовал «эффект национальной амнезии», конструируя именно такую модель исторического прошлого, которая способствовала «консолидации нации» благодаря отказу от любых идеологических императивов, а также замалчиванию конфликтных и противоречивых событий. В. Ющенко, напротив, впервые ввел в официальный исторический дискурс упоминания о тех дискуссионных исторических событиях, которых сторонятся украинские граждане; при этом он артикулирует места разрывов национального нарратива.
В тоже время, было бы слишком большим упрощением рассматривать официальный исторический дискурс, представленный в выступлениях Президента Л. Кучмы, как легитимирующий украинское национальное прошлое и пытающийся вытеснить советское, как это пытаются представить некоторые исследователи (в частности, К. Ваннер [3]). Вместо попытки институционализировать традиционные украинские национальные праздники и традиции на общенациональном уровне, что соответствовало бы той модели украинского национального прошлого, о которой идет речь в книге К. Ваннер, официальная власть скорее пыталась превратить прежние советские празднования в новые украинские, чтобы таким образом преодолеть конфликт между советской исторической идентичностью и новой украинской лояльностью.
С момента избрания Л.Кучмы Президентом Украины в новый украинский календарь постепенно вернулись практически все ключевые советские праздники: 23 февраля – переименованное в День защитника Отечества, 8 Марта, 9 Мая, 7 ноября, названное днем социальной гармонии. С 2003 года Президент возобновил традицию поздравления граждан с такими советскими праздниками, как 1 Мая, День партизанской славы, а с 2004 года ввел еще один праздник, связанный с событиями Второй мировой войны – День ветерана. В своих выступлениях он часто пытался «деидеологизировать» советское прошлое и «вмонтировать» его в новую официальную модель, апеллируя к повседневным практикам:
«Мы помним Первое мая советского периода, когда участие в торжествах было добровольно-принудительным. Но и тогда мы не считали Первое мая праздником чисто идеологическим. Это был праздник Весны, когда все мы – в кругу семьи, с друзьями – отмечали обновление жизни. И тоталитарная идеология не могла выхолостить в нас человеческое. Прошли годы, и мы вернулись к истинному содержанию Первомая – Дня солидарности трудящихся».
Попытки вплести старую советскую модель исторического прошлого в новый официальный дискурc наиболее четко прослеживалась в обращениях Л.Кучмы, связанных с событиями Второй мировой войны. Доминирующими здесь были именно советские дискурсивные рамки. В итоге культ героев Великой Отечественной войны, систематически развивавшийся в Советском Союзе, стал весомой составляющей украинского официального дискурса и практик отдания памяти прошлому (коммеморации). Один из элементов встраивания советского дискурса Великой Отечественной войны в новую национальную модель истории состоял в отсутствии четкого размежевания между советской и украинской Родиной в речах Л. Кучмы:
«Неподвластен времени подвиг победителей, отстоявших свободу, честь и независимость своей Отчизны, очистивших родную землю от чужеземного нашествия, принесших свободу порабощенной Европе. Украина внесла огромный и достойный, признанный международным сообществом, вклад в этот подвиг».
Вместе с тем Л. Кучма в своих выступлениях, посвященных Второй мировой войне, полностью игнорировал представления части украинских граждан об украинском подпольном движении ОУН-УПА. Однако, учитывая то, что миф борцов ОУН-УПА является важной составляющей украинской модели национального прошлого и коллективной памяти жителей Западной Украины, Президент избегал открытой критики этих событий. Он осторожно обходил любые упоминания о внутренних конфликтах, имевших место в украинском обществе в годы Второй мировой войны. Подчеркивая героические свершения украинцев, составлявших часть советской армии, он конструировал коллективную амнезию относительно деятельности западноукраинского подполья. Аналогична и ситуация с темой Холокоста. Единственный раз Президент Л.Кучма обращался к этой тематике (хотя во всем его выступлении не было ни одного упоминания о Холокосте или жертвах еврейского народа) в своей речи, посвященной 60-летию трагедии Бабьего Яра. В остальных обращениях по случаю событий Второй мировой войны эта тематика отсутствовала. Наши наблюдения подтверждает исследование В. Кравченко, который, на основе анализа советского прошлого в исторической памяти современного украинского общества подчеркивает, что празднование Дня Победы и советская интерпретация событий Великой Отечественной войны, часто противопоставлявшиеся западной концепции Второй мировой войны, занимали особое место в государственной политике украинского руководства вплоть до «оранжевой революции» [2, с. 342].
Характерную тенденцию обнаруживает анализ частоты обращений Л. Кучмы и В. Ющенко к исторической тематике. Заметно постоянное увеличение количества обращений у обоих украинских президентов к историческому прошлому. Кроме того, у В. Ющенко мы находим еще много упоминаний о тех или иных исторических событиях в выступлениях, непосредственно не касающихся истории. Можно утверждать, что Ющенко весьма активно использует историческое прошлое для обоснования современной ситуации в Украине и ее места в глобальном пространстве.
Общая для Кучмы и Ющенко черта заключается в том, что основным фокусом их обращений является Вторая мировая война: 31,6% среди обращений Л. Кучмы, 27% – В. Ющенко.
Следующими по частоте упоминаний в выступлениях Л. Кучмы являются три утверждающих государственность события: День Соборности и провозглашения УНР (7,9%), День Независимости (7,9%) и День Конституции (7,9%). Столько же упоминаний посвящено Дню памяти жертв Голодомора (7,9%).
Содержательный анализ выступлений нового украинского Президента показывает, что далее по частоте обращений (после событий Второй мировой войны) в его речах фигурируют упоминания о Голодоморе (9,5%), репрессиях и депортациях (8,3%), Холокосте и страданиях в концлагерях (7,7%), периоде козаччины (7,7%). Как видим, В. Ющенко обращается преимущественно к драматическим событиям ХХ века. Нарратив, выстраивающийся на этой основе, аппелирует к теме страданий и жертвенности. Вместе с тем он является полифункциональным и сочетает два дискурса – национальный и либеральный.
С одной стороны, апелляция к драматическим событиям призвана консолидировать национальное сообщество, закрепить чувство общности через пережитое. С другой, в речах В. Ющенко формируется такая модель исторического прошлого, которая соответствует построению инклюзивной политической нации, базирующейся на принципах мультикультурализма и взаимной толерантности. Соответственно, национальный нарратив выстраивается вокруг исторических событий, значимых для разных национальных групп, проживающих на территории Украины:
«Я – сын нации, пережившей самые страшные трагедии ХХ века: Голодомор и Холокост. 60-летие Победы Объединенных Наций над нацизмом еще раз напоминает о нашем долге – искоренить любые проявления антисемитизма и ксенофобии, гарантировать права меньшинств».
Вместе с тем, апеллируя к историческому прошлому, Ющенко активно пытается «вписать» Украину и ее историю в более широкий (центрально-)европейский или глобальный контекст.
Пожалуй, можно было ожидать, что В. Ющенко, который в ходе президентской кампании 2004 года позиционировался СМИ как национально (если не националистически) ориентированный политик, будет стремиться полностью вытеснить из своего дискурса элементы исторической модели советского прошлого. Однако, как показывает анализ, он активно продолжает начатую Кучмой тенденцию поздравления граждан с такими советскими праздниками, как 23 февраля, 8 Марта, 9 Мая, День партизанской славы, День ветерана, День славянской письменности и культуры, хотя несколько смещает акценты. Единственный советский праздник, имевший место в приветствиях Л. Кучмы, но отсутствующий в выступлениях Ющенко – 1 Мая.
Конструируя официальный исторический дискурс, В. Ющенко достаточно селективно обращается к советскому прошлому, выбирая центральной темой именно события Второй мировой войны. Но, в отличие от Кучмы, приветствуя героев Второй мировой войны, Ющенко больше подчеркивает именно украинские достижения или потери:
«Война всегда имеет человеческое измерение. Олесь Гончар, Олена Телига, Алексей Берест и многие другие – каждый из них и миллионы других украинцев любили свою страну, любили Украину. Каждый из них защищал и погибал собственно за Украину».
«Вся украинская нация в едином порыве боролась за свою державу. Сыны и дочери Украины шли ради нее на смерть и страдания, хотя по-разному видели ее путь в будущее».
Дискурс Ющенко о Второй мировой войне представляет собой некий гибрид, в котором, с одной стороны, используются элементы советской героической риторики о Великой Отечественной войне, далекие от рационального осмысления этих событий, а с другой – впервые в официальный исторический дискурс вводится проблема Холокоста в Украине (хотя и не поднимается вопрос о роли украинцев в уничтожении евреев), депортации крымских татар, а также тема украинского подполья. При этом ударение делается на необходимости взаимопонимания и взаимопрощения:
«В единой братской могиле похоронены евреи и украинцы, русские и цыгане, венгры и поляки. Все они – дети украинской земли, и сегодня мы вспоминаем каждую невинно уничтоженную душу. Наша память должна стать предупреждением для всех, кто пытается посеять зерна раздора в нашей многонациональной семье. Украина пережила и Голодомор, и Холокост».
Все эти темы замалчивались как в советском дискурсе, так и в речах Кучмы. Поздравив участников украинского освободительного движения по случаю 63-й годовщины создания Украинской повстанческой армии, Ющенко впервые вводит это событие в официальный исторический дискурс Украины. Начав диалог вокруг украинского повстанческого движения, В. Ющенко делает первые шаги по демифологизации советского нарратива Великой Отечественной войны и созданию такой модели празднований, которая была бы более приемлемой для жителей разных регионов Украины.
«Украинцы встали на защиту своей Родины, мужественно боролись на всех фронтах, ковали победу в тылу, в партизанских отрядах, в подполье на оккупированной территории. Неотъемлемой частью этой борьбы стало украинское освободительное движение, участники которого отстаивали суверенное право нашего народа жить в собственном государстве, дружбе и согласии. Настало время примирения и взаимного прощения в нашем обществе. Наши ветераны внесли свой вклад в уникальную победу во Второй мировой войне, в Великой Отечественной войне. Благодаря этому состоялась и Украина».
В процессе формирования воображаемого социального пространства каждой национальной группы важную роль играет мифологизация национальных героев, в которой активное участие принимают политические элиты. В своих выступлениях, которые артикулируют героев и героическое прошлое, Кучма в основном упоминал наиболее известных исторических деятелей, являвшихся в свое время частью украинского советского нарратива и, соответственно, в равной мере позитивно воспринимающихся на Востоке и на Западе страны. Исключение составляет только М. Грушевский, культ которого (как первого Президента Украины) важен для обоснования легитимации современного института президентства и связанных с ним коммеморационных практик:
«Отдаем дань благодарной памяти величайшим фигурам и духовным отцам нации – от равноапостольного князя Владимира, Тараса Шевченко и Михаила Грушевского до известных и безымянных борцов за свободу и независимость Украины в более поздние и недавние времена».
«Я возлагал цветы к памятникам Владимиру Святому, Тарасу Шевченко и Михаилу Грушевскому. Именно эти люди олицетворяют стремление украинского народа к своей государственности».
«В созвездии выдающихся сынов и дочерей Украины поистине титанической фигурой является Богдан Хмельницкий, с именем которого связаны само бытие Украины, ее выход на арену мировой истории, первоосновы становления современной политической украинской нации. Подобно легендарным героям древности, Богдан для украинского народа является настоящим Отцом Отчизны, олицетворением единства и преемственности ее истории – от Киевских времен до героической Казацкой эпохи, национального возрождения и освободительной борьбы 20 века».
Ющенко в своих речах, напротив, демонстрирует значительно более широкий репертуар исторических событий или персоналий (свыше 50 исторических событий и более 60 исторических персоналий). Среди исторических деятелей, упоминающихся чаще всего, персоналии, репрезентирующие национальную историю: Ярослав Мудрый, Владимир Великий, И. Мазепа, Ф. Орлик, Б. Хмельницкий, Т. Шевченко, М. Грушевский. Однако, конструируя исторический дискурс, В. Ющенко пытается выйти за рамки национального нарратива, активно используя в своих выступлениях региональные референтные образы-образцы (И. Франко, А. Шептицкий, В. Стус, И. Дзюба, А. Соловьяненко, С. Бубка), а также известных мировых лидеров (Наполеон, У.Черчилль, Дж. Вашингтон, Дж. Кеннеди, Иоанн Павел ІІ, Л. Валенса). Обращаясь к историческому прошлому страны, Л. Кучма преимущественно останавливался на отдельных событиях или героях и не выстраивал на их основе какой-либо более сложной модели или схемы. В. Ющенко, конструируя официальный исторический дискурс, часто выстраивает сложные цепочки из разных исторических событий и/или персоналий, которые фиксируются доминирующими определителями: нация, демократия, общее европейское пространство:
«Русь-Украина сама свободно выбрала себе веру, и князь Владимир крестился не вождем покоренного племени, а властелином государства, раскинувшегося от Крымского Корсуня до Балтийского берега. Союза с той древней Украиной искали и Византия, и мусульманский мир, и европейские государства. Из тех веков в наши сердца пришла уверенность: мы можем сами определять свою судьбу, мы можем быть равными среди равных в кругу других народов. Украинская казацкая держава передала нам твердое убеждение – каждый имеет свои права и свободы, у каждого есть святой долг защищать их. Там наши предки прошли науку чести и достоинства, равенства и демократии. Первая в Европе Конституция Филиппа Орлика – бессмертная слава украинской мысли и украинской свободы. Вся наша дальнейшая история убеждает: в народной памяти стремление к свободе осталось навсегда. Пророческое Шевченково слово, труд мыслителей и подвижников наших от Франко и Грушевского до Хвылевого и Стуса вселили в нас непоколебимую веру в Украину».
В выступлениях Кучмы украинское общество представлялось как гомогенное и в прошлом, и в настоящем, и в будущем: «Мы доказали – и прежде всего самим себе – что являемся народом, духовным целым, объединенным как общей памятью о прошлом, так и заботой и ответственностью о будущем». И далее: «Источник силы и твердости духа нашего народа, залог его исторической перспективы – в единстве украинских земель, сплоченности людей, общности их помыслов, планов и действий. Это завещали нам в начале XX века творцы и исполнители "Акта Злуки". Это должны делом подтвердить в новом столетии мы – украинский народ».
Для речей Ющенко тема единства украинского общества также чрезвычайно важна, ведь после раскола, происшедшего в обществе в ходе событий ноября–декабря 2004 года, перед политическими элитами, которые пришли к власти, встала задача создания такого официального дискурса, который помог бы «сшить» общество. Тема единства присутствует почти во всех его речах и обращениях, однако здесь прослеживается сочетание национального и либерального дискурсов, а узловой точкой, вокруг которой выстраиваются цепи эквивалентности, служит лозунг из европейского дискурса о «единстве в разнообразии»: «Мы знаем, что Украину строит каждый из нас, на каком бы языке он ни говорил, в какой бы храм ни ходил, каким бы политическим взглядам ни симпатизировал. У всех нас одна судьба и одна Украина».
В речах обоих Президентов присутствует акцент связи Украины и ее прошлого с Европой. В выступлениях Л.Кучмы украинцы предстают как «великая нация в центре Европы», которая когда-то играла важную роль в европейской истории. Подобно Кучме, Ющенко подчеркивает в своих выступлениях культурно-историческую принадлежность Украины к Европе, но ударение делается на ценностях демократичности и стремлении к свободе, доминирующих в современном западном политическом словаре. В своих обращениях Ющенко представляет их как изначально присущие украинцам:
«Корни Украины – в Европе. Ее история неотделима от хроники континента. Ее культура создавалась в едином европейском процессе, в ней оставили след и греческие полисы на берегах Черного моря, и постмодернизм конца ХХ века. Украинцы будут среди народов, которым предстоит определять новый облик Европы. Границы Европы определяются общими ценностями, которые исповедуют ее народы. Украинцы доказали – свобода, демократия и верховенство права являются их идеалами, которые они готовы защищать и утверждать».
Как видим, официальный исторический дискурс и пропагандируемая им модель национального прошлого, проявлявшиеся в обращениях Президента Л.Кучмы в течение 1994–2004 годов, имели амбивалентный характер. Для определения национального прошлого он часто использовал события и праздники, содержавшие конфликтные идеологические и символические значения. Происходило активное «возрождение» отдельных элементов досоветской модели конструирования прошлого с одновременным (пере)определением советских символов и формированием новых коммеморационных практик, например, Дня независимости или Дня Конституции.
Л.Кучма не пытался «порвать» с советским историческим прошлым, чтобы тем самым ослабить свою символическую связь с дискредитированным советским политическим и культурным наследием. В его речах, наоборот, наблюдалась постепенная инкорпорация прежних советских исторических мифов и коммеморационных практик в новую модель презентации украинской истории.
Подобное балансирование между украинским и советским прошлым, с одной стороны, могло способствовать созданию «усредненной» модели исторического прошлого, «сближению» регионов, а с другой – давало возможность каждому региону, в предложенных Президентом дискурсивных рамках, поставить акцент на своих элементах (праздниках, персоналиях, событиях) исторического прошлого и репродуцировать их в региональных коммеморационных практиках, тем самым, воспроизводя имеющиеся различия. Такого мнения придерживается и исследователь В. Кравченко. Он считает, что возвращение в публичный дискурс советской исторической символики и мифологии не приведет к ощутимым изменениям в уже имеющихся национальных идентичностях населения и присущих каждой из них проекциях недавнего прошлого. Это полезно для политического выживания господствующей политической элиты, но, в действительности, только консервирует и углубляет раскол в обществе по культурным, языковым и региональным признакам [2, с. 364]. Подобные выводы подтверждают и события ноября–декабря 2004 года, когда общество продемонстрировало незаурядную мобилизационную активность на основе региональных, национальных и других социокультурных идентичностей.
В выступлениях В. Ющенко частота обращений к истории выше, а репертуар используемых событий, фактов и персоналий – более широкий, чем у Л. Кучмы, однако структурно и тематически речи обоих президентов весьма похожи. Оба старались сочетать в своих речах элементы национального и советского дискурсов, но прибегали при этом к разным стратегиям. Кучма использовал стратегию национальной амнезии, а Ющенко – привлечения либерального дискурса единства путем осознания различий.
Далее мы рассмотрим особенности конструирования официального исторического дискурса в Российской Федерации и структуру пропагандируемой им модели национального прошлого на примере заявлений Президента, попробуем сопоставить их с украинским случаем.
Анализ тематического содержания речей В.Путина свидетельствует о том, что частота обращений российского Президента к историческому прошлому существенно ниже, чем в случае его украинских коллег (по сравнению с В. Ющенко – в 6 раз), но аналогично фиксируется тенденция увеличения частоты обращений к истории.
В период общественных изменений перед властными элитами встает потребность в создании новых официальных моделей исторического прошлого, поскольку апелляция к историческому прошлому служит важным легитимационным фактором новых политических институтов.
Для достижения этой цели могут применяться две стратегии – «возрождение» отдельных элементов досоветской (национальной) модели конструирования прошлого и/или параллельное формирование новых. Мы видим это и на примере выступлений В. Путина. Российский Президент отмечает годовщины основных политических институтов (10-летие принятия Конституции Российской Федерации, 100-летие российского парламентаризма, 80-летие Верховного Суда, 200-летие Министерства экономического развития и торговли) и ключевых культурных учреждений (225-летие Государственного Академического Большого театра, 200-летие музеев Московского Кремля) и создает новые коммеморационные практики, среди которых – День принятия Декларации (который трансформируется в День России), День Конституции и с 2005 года День национального единства.
Однако следует отметить, что изменение исторических символов и значений, приписываемых определенным институтам, событиям или личностям, происходит не как процесс замены одного другим, а как сложная борьба, в результате которой происходит иногда частичное вытеснение, иногда частичное наложение и даже гибридизация моделей исторического прошлого.
Помимо новоучрежденных российских праздников, праздничные речи Путина посвящены и праздникам, существовавшим и в советское время, – Дню Победы, Дню защитника Отечества, 8 Марта, однако совершенно отсутствуют упоминания о 1 Мая или 7 Ноября. Перечень советских праздников, включенных в новую модель российской истории, подобен тому, который мы находим в речах Ющенко. Среди иных обращений российского Президента к советскому прошлому можем назвать поздравления по случаю 70-летия введения звания «Герой Советского Союза», 80-летия принятия Плана ГОЭЛРО, 70-летия ДнепроГЭС, 85-летия газеты «Известия», вручения государственных наград СССР ветеранам Великой Отечественной войны.
Традиционно большое внимание российский Президент уделяет годовщинам разных воинских формирований (70-летие Президентского полка, 70-летие Воздушно-десантных войск, 100-летие подводного флота, 195-летие МВД, 50-летие со дня открытия космодрома Байконур) и ежегодному празднованию профессиональных праздников военных и силовых структур – Дня космонавтики, Дня внутренних войск, Дня сотрудников органов безопасности, Дня милиции.
Одним словом, как и украинские президенты, В. Путин пытается инкорпорировать старые советские исторические мифы и практики почитания прошлого в новую модель репрезентации российской истории, но делает это с большей интенсивностью. Абсолютное большинство (две трети) исторических событий, артикулируемых в официальном дискурсе В.Путина, приходится именно на советский период, остальные поровну делятся между досоветской и современной российской историей. Кроме приветствий, непосредственно посвященных тому или иному историческому событию или личности, российский Президент также использует ссылки на разные исторические факты и события в своих речах для интерпретации или легитимации широкого спектра явлений внутренней и внешней политики России.
Исторический дискурс, используемый российским Президентом, имеет две модальности – международную и внутреннероссийскую. Выступая на многочисленных международных встречах, В. Путин использует довольно широкий репертуар личностей и событий. В этих выступлениях в число исторических персоналий преимущественно включены известные российские и иностранные ученые и художники (А. Солженицын, Л. Гумилев, А. Толстой, Рерихи, Ф. Достоевский, А. Чехов, А. Пушкин, И. Кант, И. Гете, Т. Шевченко, А. Кунанбаев, А. Мицкевич) и выдающиеся политические деятели (Петр I, Екатерина ІІ, Александр ІІ, П. Столыпин, А. Линкольн, Наполеон, Ш. де Голль). Посредством обращения к таким символическим личностям конструируется образ России как страны, имеющей органическую связь с европейским сообществом.
Среди исторических репрезентаций прошлого, к которым апеллирует российский Президент в своих зарубежных выступлениях, весомое место занимают упоминания о примерах культурного взаимодействия или установления дипломатических связей России с ведущими государствами Запада («Российско-германским отношениям столько же лет, сколько самим нашим странам. Первые германские племена появились на территории России в конце первого века»; «В этом году мы отмечаем и 200-летие Договора о содружестве между Россией и Францией»). Выбор именно этих исторических событий и артикуляция их в официальных текстах В.Путина, произносимых в ходе международных визитов, призваны создать образ давности и непрерывности экономических, политических и культурных отношений России с главными западными партнерами, скрыть разрывы, возникшие в советскую эпоху.
Подобно тенденции, которую мы наблюдали в речах украинских президентов, Путин использует историческое прошлое для легитимации европейскости России, демонстрации ее принадлежности к единому европейскому пространству. При этом сравнение речей трех президентов выявляет следующее: в попытках «вписать» свою страну в европейское культурное пространство, каждый из них апеллирует к историческому наследию древнерусского государства Рюриков. В процессе дискурсивного структурирования пространства нации происходит апроприация или «национализация» исторического события путем приписывания ему разных значений в рамках российского или украинского официального дискурса.
Еще одна тенденция, которая прослеживается в речах В.Путина, заключается в том, что в своих зарубежных выступлениях он гораздо активнее использует элементы мультикультурного и либерального дискурсов, нежели внутри страны:
«Российская Федерация – это уникальное место на земле. Уникальность заключается в том, что здесь, как ни в каком другом месте планеты, десятилетиями и столетиями люди разных культур и разных религий не только уживались вместе, не только веками жили в мире и добрососедстве, но помогали друг другу и ощущали себя близкими родственниками».
К тому же в свои международные выступления он включает упоминания о тех исторических событиях, которые замалчиваются во внутреннем национальном дискурсе и составляют часть национальной амнезии (например, Холокост, пакт Молотова–Риббентропа, события в Венгрии 1956 года, Голод на Украине, сталинские репрессии).
Модель исторического прошлого, конструируемая В. Путиным для международного сообщества, включает также неоднократные обращения к теме Великой Отечественной войны, выступающей центральным историческим событием для всего российского официального дискурса. Однако за пределами России это событие получает иную смысловую нагрузку:
«Вторая мировая война сплотила в общей борьбе людей разных национальностей и религий. Перед лицом общей угрозы объединились представители разных стран, различных политических взглядов и убеждений. Сейчас, когда в мире поднимает голову терроризм и экстремизм, такой опыт единства особенно ценен. Он, безусловно, ценен и для антитеррористической коалиции государств, где Россия является последовательным союзником и партнером».
Основной упор делается на опыт объединения разных стран в борьбе против общего врага (нацизма). Посредством апелляции к событиям прошлого, в которых важнейшую роль сыграла Россия/Советский Союз, делается проекция на современную ситуацию – деятельность антитеррористической коалиции.
Осуществленный нами анализ официального исторического дискурса, в рамках которого формируются и репродуцируются новые модели российского национального прошлого, подтверждает вывод российского социолога Л. Гудкова о том, что Великая Отечественная война является центральным элементом коллективной идентификации россиян, концентрирующим все самые важные линии интерпретаций современности [1, с. 12].
Из общего количества речей Президента РФ, посвященных историческим событиям, 43% непосредственно касаются Великой Отечественной войны, еще 7,5 % посвящены Дню защитника Отечества (во время празднования последнего В.Путин выступает на собраниях ветеранов, а тексты своих речей структурирует вокруг Великой Отечественной войны). Президент России обращается к теме войны и победы еще в 10% своих обращений, посвященных другим историческим событиям (300-летию Санкт-Петербурга, 1000-летию Казани, 100-летию подводного флота и др.), а также в 25 обращениях, совсем не посвященных исторической тематике.
Таким образом, в модели исторического прошлого, пропагандируемой российским официальным историческим дискурсом, Великая Отечественная война служит той узловой точкой, которая фиксирует и структурирует означающие. В речах В. Путина День Победы определяется как «великий и священный», «самый главный», «самый народный», «самый родной, искренний и всенародный», «дорогой и светлый», «день национальной гордости» «вершина славы», «день нашего величия», а Великая Отечественная война – как «жестокая», «справедливая», «праведная», «героическая» и «легендарная».
Такого рода героизация и сакрализация события, которое фиксируется как центральный элемент модели исторического прошлого, пропагандируемой официальным дискурсом («опорная точка нашей великой истории», знание и память о которой обусловливают «бессмертие и величие Родины»), делает невозможной репрезентацию другого прочтения прошлого или попытку его рационального переосмысления. Этот героический дискурс пытается максимально маргинализировать любые проявления контр-памяти. Путин подчеркивает, что «святой долг каждого российского гражданина – хранить память об этом великом подвиге, уважать его как историю доблести, высокого патриотизма и силы духа», он утверждает, что «правду об этой войне мы будем отстаивать. Бороться против любых попыток эту правду переиначить или исказить, принизить и пренебречь памятью павших. Потому что историю нельзя обмануть».
Здесь мы видим отличия в позициях В. Ющенко и В. Путина в плане переосмысления наследия Второй мировой войны. Как уже упоминалось, украинский Президент в своих речах впервые вводит в мифологизированный дискурс Великой Отечественной войны элементы других контрнарративов, создавая дискуссионное поле. Президент России, напротив, занимает весьма активную позицию в фиксации и пропагандировании ценностей, воспроизводящих советские модели героизации Великой Отечественной войны, служащие основой консолидации общества и легитимации политического курса страны.
Это находит отражение в конструировании коммеморационных практик. В 2005 году подготовка к празднованию 60-летия Победы объявляется «важнейшей общенациональной задачей» и определяются основные направления работы: «в оставшееся до юбилея время задать тон, соответствующий той роли, которую сыграла наша страна, наша армия, наш народ в Победе во Второй мировой войне. Именно с таким пониманием Великой Победы нужно подойти к организации всех мероприятий юбилея»; «Еще раз повторю: события Великой Отечественной – это опорные точки нашей великой истории, неисчерпаемый источник преемственности поколений и победоносных традиций в воспитании молодежи. И в таком ключе нужно строить и информационную кампанию, и всю культурно-просветительскую и патриотическую работу внутри страны. Второй важный аспект – это военно-мемориальная деятельность».
Подобно тенденции, которую мы отмечаем в выступлениях Л. Кучмы, в речах российского Президента также прослеживаются попытки – параллельно с институционализацией на общенациональном уровне новых национальных праздников – превратить прежние советского праздники в новые и таким образом преодолеть конфликт между советской и национальной моделями прошлого.
Празднование и воспоминания о событиях Великой Отечественной войны в обращениях В.Путина становятся теми ключевыми праздниками, вокруг которых структурируются и объединяются два дискурса – национальный и советский. Причем если в речах Кучмы наблюдается постепенное вытеснение советского дискурса национальным, то в речах Путина они используются иногда параллельно, а иногда – как взаимодополняющие.
Как показывает анализ, российские властные элиты не пытаются «порвать» с советским историческим прошлым или ослабить свою символическую связь с наследием Советского Союза. Наоборот, героическая символика Победы в войне используется для легитимации советского прошлого, включая его тоталитарные проявления:
«Еще сложнее обстоит дело с символами советской эпохи. Потому что живы еще люди, которые на себе испытали все ужасы сталинских лагерей. И мы не можем этого, конечно, не учитывать. Но если мы будем руководствоваться только этой логикой, тогда мы должны забыть и достижения нашего народа на протяжении веков. И неужели за советский период существования нашей страны нам нечего вспомнить, кроме сталинских лагерей и репрессий? Куда мы тогда с вами денем Дунаевского, Шолохова, Шостаковича, Королева и достижения в области космоса? Куда мы денем полет Юрия Гагарина? А как же победа весной 1945 года?».
Как справедливо отмечает Лев Гудков: «Не случайно по мере возрастания символического веса Победы в войне восстанавливается авторитет Сталина (и как главнокомандующего, и как вождя народа). Сталин не просто возвращается, изменяется (по сравнению с периодом перестройки) характер его роли. Чем выше статус событий «войны», телеологически организованных как цепочки событий, ведущих к заданной наперед Победе, тем дальше отходит память о сталинских репрессиях» [1, с. 13]. В одном из своих выступлений, отвечая на вопрос журналиста, российский Президент замечает:
«Сталин, конечно, диктатор. Это человек, который руководствовался в значительной степени интересами сохранения личной власти, и этим очень многое объясняется. Проблема заключается в том, что именно под его руководством страна победила во Второй мировой войне, и эта победа в значительной степени связана с его именем».
События войны и топос Победы выступают не только как символический центр, вокруг которого структурируется, объясняется историческое прошлое, но и как точка отсчета («наше духовное богатство и духовный маяк»), через которую легитимируются идентичности, в частности, национальная («В крови, в традициях нашего народа, народов России всегда была особая любовь к Родине, готовность к ее защите, к самопожертвованию, если нужно.»; «Мы отмечаем День Победы как день нашей национальной памяти и национальной гордости»), гендерные роли («И потому быть хорошим воином – это еще и быть настоящим мужчиной. Надо поклониться российским матерям, которые воспитывают солдат и настоящих мужчин.»; «Сегодня, 8 марта, мы, конечно, прежде всего, должны вспомнить о тех женщинах, которые принимали активное участие в Великой Отечественной войне. Это матери, которые воспитали своих детей и сделали из них защитников России, настоящих защитников России»).
Война выступает референтным «мерилом», задающим определенную оптику оценки настоящего и будущего, становится основным катализатором для выработки чувства единства и сплоченности против существующих угроз («Спустя вот уже шесть десятилетий нам по-прежнему важна и эта опаленная память, и проявленная народом сплоченность. И нужно четкое, ясное отношение к урокам войны в связи с опасностью современных угроз»).
Упоминания о войне и победе и формирование устойчивых эмоциональных связей с этими событиями становятся основой государственных мобилизационных практик, приобретающих особую актуальность в условиях чеченского конфликта («Все, что заложено нашими ветеранами, – самый большой дар, доставшийся нам от прошлых лет. Это умение любить свою страну и не жалеть для ее развития и благополучия ничего, в том числе и собственной жизни»).
Соответственно, главным референтным образом в речах В.Путина становится человек в военной форме, для которого функционирование в экстраординарной модальности является нормой. Именно образ солдата или воина создает героическую основу национального прошлого:
«Вся история Государства Российского неразрывно связана с историей воинства. А армия была, есть и остается неотъемлемой составной частью самого народа российского. Этот крепкий союз был нужен нам всегда. Благодаря ему в самые тяжелые времена Россия отстаивала и свою независимость, и свое достоинство».
Даже такие «мирные» сферы общественной жизни, как культурная или научная, встраиваются В. Путиным в содержательный ряд, связанный с героизацией военных:
«Офицер в России всегда был и символом мощи страны, и образцом личной чести. Во все времена наши военные отличались отвагой быть первыми. И не только в воинских победах: история страны знает немало примеров в области культуры, науки, инженерной мысли, образования. Среди военных были и авторы великих географических открытий, дипломаты, ученые, всемирно известные писатели – достаточно вспомнить только такие имена, как Лермонтов, Толстой, Даль, Крузенштерн, Пржевальский».
Исходя из того, что события Великой Отечественной войны составляют фундамент доминантной парадигмы объяснения прошлого, Путин структурирует национальный метанарратив именно через военную историю и прославление побед, одновременно окончательно вытесняя из российского пространства нации всякие упоминания о поражениях:
«Подвиги российского воинства навеки вплетены в летопись страны. Мы восхищаемся ратниками Дмитрия Донского и Александра Невского, ополченцами Минина и Пожарского, героями Бородинского сражения, склоняем головы перед мужеством и самоотверженностью, самопожертвованием солдат Великой Отечественной войны».
Весьма иллюстративна в этом случае роль новых российских праздников, ведь День России и День Конституции и их символика относятся к либерального дискурсу, который трудно сочетать с пафосно-военным. Вместе с тем либеральный дискурс не имеет такого мощного мобилизационного ресурса. Таким образом, конструируя национальный метанарратив, Путин обходит эти праздники стороной, поскольку они не вписываются в модель российского прошлого, в которой центральным структурирующим символом является Великая Отечественная война.
Основное отличие официального исторического дискурса, репрезентируемого украинскими президентами, заключается в том, что для них День Независимости – это узловая точка, основной символ нации, представляемый как день «осуществления извечной мечты украинского народа». Однако у российского Президента появляется потребность создания такого праздника, который бы, с одной стороны, символизировал новую российскую историческую традицию, не связанную с предыдущим политическим режимом, а с другой – вписывался в предлагаемую модель национального прошлого, для которой война и победа являются структурирующими означающими.
Таким праздником становится введенный в 2005 году День национального единства, который может послужить интересным примером конструирования современных коммеморационных практик. Объявляя новый государственный праздник, Президент России пытается легитимировать его через апелляцию к прошлому, создав иллюзию его историчности («Сегодня мы впервые отмечаем День народного единства. Этот новый государственный праздник пока только входит в нашу жизнь, но его смысл и значение имеют глубокие духовные и исторические корни»). Артикулируя новую коммеморационную практику, В.Путин объединяет национально-патриотический дискурс, где узловой точкой является тема войны и победы, с элементами либерального и мультикультурного дискурса (единства в многообразии):
«Само название праздника настраивает на определенный лад. Всему наперекор звучит вдохновляюще – единение, народное единство. И повод замечательный. Мы знаем, что в 1611–12 годах здесь происходили очень серьезные события. Мы Кремль всегда называем политическим и духовным центром России. Когда здесь оказался неприятель, это поставило под угрозу существование всего Российского государства. То, что освобождение пришло именно в результате объединения народа, причем объединения народа самого разного – самых разных конфессий, национальностей, вы знаете, что собственно движение началось с Поволжья, с Нижнего Новгорода и с Казани, – это особенно символично и особенно важно для нашей многонациональной страны».
Предложенное определение празднования хорошо вписывается в пропагандируемую В. Путиным модель исторического прошлого. Однако учрежденные праздники оказываются успешными лишь тогда, когда они воспринимаются обществом и включаются в систему коллективных представлений об историческом прошлом. Сохраняется опасность того, что новые праздники могут быть не восприняты рядовыми гражданами, вызывая сомнения в их необходимости или валидности того прошлого, которое они призваны репрезентировать.
Наше исследование содержит только анализ структуры и образов прошлого, которые функционируют и репродуцируются в рамках официальных исторических дискурсов России и Украины, представленных в выступлениях президентов. Оно не учитывает доминирующие парадигмы понимания и объяснения прошлого, продуцируемые другими элитами России и Украины, а также тот факт, что упомянутые модели национального прошлого могут конфликтовать с «личной» памятью рядовых граждан. Чтобы судить о том, насколько удачны предложенные президентами России и Украины модели исторического прошлого и в какой мере они соответствуют историческим представлениям их граждан, нам следует провести дополнительное исследование и выяснить уровень интернализации описанных выше дискурсов.
В целом же, как показало сравнение, в российских и украинских официальных исторических дискурсах много схожих элементов. Главным образом, это – слияние советского нарратива с национальным и включение в эту модель отдельных аспектов либерализма, а также подчеркивание собственной извечной европейскости. Однако соотношение этих элементов различно, что указывает на большую дистанцированность украинского руководства (особенно В. Ющенко) от советской модели исторического прошлого и его большую заинтересованность в создании новой политической нации, с одной стороны, а с другой – на ключевую роль военно-патриотической репрезентации прошлого в публичном дискурсе В. Путина.
Исследование осуществлено в рамках совместного научного проекта Института социологии НАНУ и Института социологии РАН «Национально-гражданские идентичности и толерантность в Украине и России: сравнительный анализ». Полный вариант статьи был опубликован в украинском академическом журнале «Социология: теория, методы, маркетинг» (2006. - №3. - С. 191-212).
Тексты выступлений Л.Кучмы и В.Ющенко взяты с официальной веб-страницы Президента Украины, а В.Путина с официальной веб-страницы Президента России.
1. Гудков Л. «Пам’ять» про війну та масова ідентичність росіян // Критика. – 2005. – № 5. – С. 11–15.
2. Кравченко В. Бой с тенью: советское прошлое в исторической памяти современного украинского общества // Ab Imperio. – 2004. – № 2. – С. 342.
3. Wanner C. Burden of Dreams: History and Identity in Post-Soviet Ukraine. - Pennsylvania, 1998.
