В лексике правительственных лиц, в научной литературе и СМИ последних лет постоянно говорится о том, что России надлежит интенсифицировать процессы модернизации и определить свой национальный путь в будущее. Я попытался очень сжато резюмировать, что мы можем извлечь из научного багажа социологии в качестве полезного в этом «фокусе» знания. Намерение слишком смелое, но вынужденное в силу необходимости сказать студентам что-то внятное по трудной и жизненно важной проблеме [1]. Поскольку относящаяся к нашему предмету литература очень обширна, придется злоупотреблять подстрочными комментариями.
Теоретические рамки. Можно утверждать, что в теоретической социологии сформировались три макро-парадигмы, три созвездия теорий, позволяющих искать ответ на наш вопрос. Сторонники активистского подхода в объяснении социальных процессов концентрируют внимание на пусковом механизме изменений – агентах, которые, подобно тому, как это имеет место в химической реакции, запускают процесс [2]. В рамках другой теоретической парадигмы предмет исследования – национальные особенности, мешающие «чистоте» реакции. Наконец, имеет место смена самого объекта социологического знания: не социум как особое общество, но мировая система, в которой особые общества – ее элементы. В данной метапарадигме экзогенные условия и механизмы изменений не менее существенны, чем эндогенные.
Зависимость от прошлого. В мировой и отечественной социологии, как и в других науках, социально-гуманитарного знания и философии обсуждается проблема влияния исторически сложившихся социальных институтов, культуры и национального менталитета на процессы модернизации. Предложенная Карлом Поланьи концепция зависимости социально-экономических изменений и, прежде всего, социальных институтов от исторически пройденного пути является чуть ли не краеугольным камнем в дискуссиях относительно будущего народов и государств в миросистеме. В отечественной литературе на эту тему – масса публикаций [3].
Сама идея не оригинальна. Ее сформулировал Карл Маркс, который писал: «Люди сами делают свою историю, но они ее делают не так, как им вздумается, при обстоятельствах, которые не сами они выбрали, а которые непосредственно имеются налицо, даны им и перешли от прошлого» [4]. Карл Поланьи назвал это явление Path dependence, имея в виду историко-культурную инерцию социальных (прежде всего экономических) институтов.
Отечественные экономисты следом за Александром Аузаном именуют такой тип развития экономики движением по колее, из которой непонятно можно ли выйти [5]. Смысл метафоры колеи в том, что, построив сеть железных дорог, дешевле заменить колеса поезда при переходе на колею иной ширины, чем перестраивать всю сеть. Социологи, переводят проблему с языка экономической выгодности в плоскость реальной возможности смены пути, пишут о России как «другой» и «параллельной Европе» [6]. К тому же направление миросистемных изменений не диктуются неким оператором «мир-транспортного» движения.
Эмпирически проблема переводится в плоскость компаративных межкультурных, межстрановых исследований. Современные технологии позволяют оперировать колоссальными массивами достаточно надежных данных международных мониторинговых проектов таких, как European Social Survey (ESS), World и European Value Survey [7]. Принципиальный вопрос: о чем свидетельствуют те или иные данные? [8] В рамках активистской парадигмы ответ на наши вопросы надо искать в зоне сопоставления реальных практик народов, коль скоро именно практики [9] непосредственно консервируют, или же трансформируют социальные структуры. Компаративный анализ систем ценностей позволяет приблизиться к ответу с учетом того, что не ценностные приоритеты данной культуры как таковые, но ценностные ориентации людей потенциально реализуются в их практиках. Именно потенциально, т.к. наше поведение далеко не всегда согласуется с собственными ценностными ориентациями [10]. В этом отношении мне представляется более адекватным концептом понятие национального менталитета, о чем ниже.
Ценностные сопоставления. Что можно извлечь из компаративного анализа данных о национальных структурах ценностей? Е.Г. Ясин, анализируя статистики общемировых обследований национальных ценностных структур по методике Шварца [11] пришел к выводу, что в сравнении со странами Азии, Африки и Латинской Америки, россияне достаточно близки к западно-европейской цивилизации, но более консервативны, традиционны, более склонны к порядку [12]. В.С. Магун и М. Руднев на основе общеевропейского исследования (20 стран) по той же методике (2006–2007 гг.) заключают, что, отличаясь от западноевропейцев, мы демонстрируем схожесть с народами других постсоветских стран. Россиянам свойственна более высокая потребность в защите со стороны государства, менее выражены потребности в свободе и самостоятельности, склонности к риску [13].
В исследованиях по методике Р. Инглхарта [14] население России, как и других бывших стран СЭВ, отличается от населения стран Западной Европы доминированием ориентаций людей на материалистические ценности versus постматериалистических. Как отмечает Н.М. Лебедева, при сопоставлении систем ценностей европейских стран «посткоммунистические общества лежат намного ниже, чем другие, по шкале доверия, толерантности, ценностей самовыражения, являющимися главными в измерении кросскультурной вариативности» [15]. Ценности материального благополучия уступают в иерархии таким, как ценности саморазвития личности, свободы и обеспокоенности об охране среды обитания. Заметим, что в этих констатациях фиксируются вековое наследие прошлого и наследие недавнего доперестроечного.
В то же время, рассматривая динамику сдвигов в ценностях российской культуры: за последнее десятилетие (инструмент Щварца), Е.Г. Ясин делает вывод: «По важнейшим направлениям произошел откат назад… культурные предпосылки модернизации ухудшились». К такому же заключению при сопоставлении ценностных ориентаций респондентов пришли сотрудники Института социологии РАН. В период с 2004 по 2007 гг. доля принимающих ценность свободы сократилась с 26% до 20%, доля сторонников сильного государства увеличилась с 41% до 47%.
Заслуживают серьезного внимания исследования Н.И. Лапина, опирающиеся на пять волн всероссийского мониторинга ценностей и интересов населения (начиная с 1990 г.), а также на данные упомянутого Европейского социального исследования. Изучая структуры ценностей населения России, Лапин интерпретировал «толерантный симбиоз культурно разнородных ценностей» как рациональный ответ жизненных миров россиян на аксиологический вызов трансформирующегося общества – ответ, который обеспечивает взаимопонимание между людьми в условиях конфликтующих потоков ценностей и который открыт различным вариантам эволюции общества [16]. Автор также полагает, что сложившееся в «толерантном симбиозе» паритетное соотношение современных и традиционных ценностей не выпадает из восточноевропейских рамок и не является роковым препятствием для модернизации российского общества, а наиболее значимое ее препятствие коренится в отсутствии сетевых институтов саморазвития, прежде всего – инновационных [17].
Словами П. Штомпки, люди испытывают культурную травму «переходного периода», стремятся обрести адекватную ценностную ориентацию, причем в России процесс этот затруднен дезинтеграций общества, отсутствием гражданской солидарности, противоборством в среде элит [18]. Отсюда – наблюдаемые возвратные сдвиги к традиционализму в массовых опросах и заметные различия в ценностных предпочтениях жителей столичных городов – провинции, старшими поколениями и молодежью, что, по заключению Н. Лапина результируется «толерантным симбиозом» современных и традиционных ценностей.
Менталитет. Обратимся к статистикам, регистрирующим особенности национального менталитета. Одно из предложенных определений следующее: Менталитет есть «комплекс коллективных социальных установок, особенностей практического разума и повседневного мышления; его устойчивых форм, что фиксируется в метафорах, поговорках, символах [19]. Менталитет интегрирует осознанное из данной культуры и подсознательно усвоенное, так что более непосредственно соотносится с поведенческими практиками. Важно также заметить, что люди в своем восприятии жизненного мира руководствуются социальными представлениями. Как отмечает Серж Московичи: «Индивид не столько мыслит сам, сколько актуализирует в себе опыт прошлых поколений, цитирует их социальный опыт мышления. Он как бы мыслит заново уже помысленное до него» [20]. Поэтому можно сказать, что наши социальные представления так или иначе связаны с особенностями менталитета.
К.Касьянова применила тест MMPI на российских студентах и пилотах [21] , сопоставляя свои данные с результатами, полученными другими психологами из многих стран. Она нашла, что россияне зашкаливают по тесту «циклоидность». В переводе с языка психоаналитиков на общепонятный, это означает, что мы не склонны к систематически выполняемой деятельности, независимо от настроения. Общеизвестно, что россияне предпочитают закончить непременную работу рывком в последний момент, т.е. когда гром уже грянул и надо ждать грозы.
Стандартные курсы по менеджменту непременно включают тему о национальных особенностях трудовых взаимоотношений, связанных с особенностями менталитета сотрудников. Применив разработанный с этой целю психологический тест Герда Хофштеда и сопоставив полученные результаты с многочисленными данными по разным странам мира, Е. Данилова, В. Дубицкая и М.Тарарухина нашли [22], что россияне оказались в близком соседстве со скандинавами, немцами и израильтянами. Хофштед обозначил этот кластер трудовых взаимоотношений формулой «хорошо смазанная машина»: жесткие технологические правила и гибкие взаимоотношения руководства с подчиненными. В США и Канаде, напротив, действует жесткое правило – за неисполнение указания начальника – немедленное увольнение. Россиянам свойственна «фемининность» (одна из шкал теста): женственность проявляется в более значимой роли интуиции, ценности свободного от работы времени. Западноевропейцам и американцам свойственна «маскулинность» – напористость, рационализм, настойчивость в достижении целей [23]. Россияне больше ценит гарантии со стороны организации, тогда как западноевропейцы больше полагаются на себя.
Институты и практики. Нормы культуры, менталитет способны стать «пусковым механизмом» поведения людей при условии, что институционализированные правила этому не препятствуют. Будем считать таковыми правилами узаконенные предписания и формально не прописанные, но общепринятые. Последние также влекут санкции в виде морального осуждения.
О российский институциональной матрице упоминалось выше со ссылкой на ряд теоретических публикаций [24]. Исключительно важными в этом плане представляются исследования Шкаратана [25]. Инструментарий этого проекта (ESS) [26] позволяет «схватить» одновременно эмпирические свидетельства институциональных рамок социальных взаимоотношений и реальных практик. Причем в критериальной особенности социума – состоянии его социального расслоения.
Исследователи сконструировали показатель степени «справедливости» неравенства по признакам: род занятий, уровень образования и доход. Исходили из того, что в постиндустриальном обществе, в отличие от индустриального, человеческие ресурсы (образование, знания и опыт) более значимы в сравнении с экономическими. В 14 западноевропейских странах коэффициенты ранговых корреляций меду названными признаками (Р ≤ 0,007) были существенно выше коэффициентов для 8 постсоциалистических стран [27]. Доля респондентов, считающих что их материальное вознаграждения адекватно затрачиваемым усилиям и результатам труда в постсоциалистических странах варьировала от 9,9% (в Польше) до 22,4% (в Словении), тогда как для стран западноевропейских составила 22,8% и выше.
Исследователи сопоставили род занятий респондентов и их родителей. Как известно однородность занятий присуща традиционному обществу, неоднородность – динамичному модерному. С этой целью был применен предложенный еще в 1969 г. О.Шкаратаном и И. Тагановым энтропийный анализ, который позволяет выделить из большого набора социальных свойств комбинаций, обладающих минимальной неопределенностью (низкой энтропией) – свидетельство неслучайности данного синдрома. Наибольшая энтропия фиксирована для Эстонии и Великобритании, а наибольшая однородность – в России и Португалии. Вывод комментариев не требует.
Россия в миросистеме. К настоящему времени предложено немало глобалистских концепций от крайне оптимистических (миросистема есть благо во всех отношениях) до катастрофических в смысле интенсификации глобальных техногенных и социогенных рисков[28]. Наряду с этими подходами обретает популярность концепция фрагментации глобального пространства [29]. В нашем с Т.И. Заславской докладе на общероссийском социологическом конгрессе [30] я предложил рассматривать глобальную систему как неустойчивое образование экономического, политического и культурного полей.
Нормативные правила, регулирующие взаимодействия национально-государственных и транснациональных субъектов на этих полях отличаются не только содержанием, но и степенью принудительности: в экономическом поле – наиболее высокой, в политическом – ситуативно гибкой, в сфере культуры – минимальной. Взаимодействия между тремя полями различны. Политико-экономические объединения стран образуют узлы взаимосвязей, которые потенциально и реально фрагментируют миросистему. То, что называют глобальной культурой, остается предельно гло-локальной, ядро цивилизационных и национальных культур несравнимо более устойчиво к внешним воздействиям, нежели их периферия (заимствования языковых практик и стереотипов «попкультуры»).
Неодинаковая жесткость нормативных требований – принципиально важная констатация. Согласно теории становления правил Тома Барнса и Елены Флэм [31] следует различать три модальности: систему правил как их содержание, режимы правил как они поддерживаются санкциями и, что особо важно, – их практическое освоение грамматику правил. Здесь уместна аналогия с личностным стилем деятельности. Как экспериментально установил В.С. Мерлин, каждый индивид выполняет предложенную обстоятельствами задачу своим индивидуальным стилем, потому что люди различаются особенностями психики, в нашем случае – их национальным менталитетом.
Далее рассуждаем так. Императивы рыночных отношений в глобальном мире – система правил – универсальны. Однако режимы правил, санкции за их нарушение далеко не одинаковы. Что же до грамматик правил, то их российская национальная особенность выражена формулой: «жесткость законов компенсируется необязательностью их исполнения».
Заключение
Первое. Многочисленные исследования не оставляют сомнений в национальных особенностях России и российского общества. Можно сказать, что российскую цивилизацию отличают: (а) свойства институциональной матрицы, (b) уникальные культура и (c) менталитет сограждан, (d) особенности поведенческих практик как «грамматик» исполнения нормативных предписаний.
Второе. Как и другие даже самые продвинутые страны наша страна не может двигаться в будущее вне зависимости от глобального социума, ибо является составляющей Globalschaft. Изменения в мировой системе, так или иначе, определяют общее направление изменений в его субсистемах, цивилизационных и страновых.
Третье и главное. Особый путь России является особым в смысле конкретизации национального интереса – повышения ресурсоспособности в конкурентной среде макросоциума. Взаимодействия с мировой системой регулируются международным правом, а трансформации в рамках страны осуществляются присущими России особенностями социальных институтов, культуры, менталитета и стиля практических действий граждан.
Примечания:
