Общение с учеными оставляет, как правило, двойственное ощущение. С одной стороны, по большей части это умные и тонкие компанейские люди, прекрасно разбирающиеся — с моей дилетантской точки зрения — в своих предметах, а с другой — замшелые обыватели, манифестирующие дефицит необходимых им ресурсов и злобно ругающие все и вся.
Ученые, считающие себя естественниками, обычно не стремятся понять, как устроена та социальная среда, которая, как им кажется, должна обеспечивать условия для работы и безбедное существование. Они заведомо считают ее враждебной, неестественной и иррациональной: «Занятия наукой (имею в виду науки «естественные») обусловлены профессиональной выучкой и желанием выяснять истинное положение вещей в смысле устройства Природы. Это специфическая обязанность и назначение науки и ученых. Устройство Природы интересно тем, что оно совершенно не зависит от желаний очередного монарха, генсека или президента».
Непонятно только, кто и как разделил науку (и ученых) на естественные и другие (неестественные и противоестественные, если полностью воспроизвести анекдот Ландау), назначил именно этих людей учеными и обязал их выяснять «истинное положение вещей».
Чтобы прояснить - хотя бы для себя - картину мира у отечественных ученых, я счел возможным поставить эксперимент: опубликовал в популярных изданиях, которые читают, как говорят, и ученые, тексты, целью которых было получить их реакции на заведомо неполиткорректные высказывания о них, их мировоззрении, социальной организации, о роли и месте науки в современном мире. Причем достаточно прозрачно заявил о своих целях. Реакцию на эти стимулы отслеживал по блогам (пользуясь в основном Яндекс-блогами) и по разного рода публикациям — ответам. Редакции «Полит.ру» и «Независимой газеты» были такими же участниками эксперимента, как и остальные. Всего отслежено около 200 реакций.
Содержание моих публикаций вполне соответствуют представлениям, которых придерживаюсь, однако им была придана заведомо заостренная форма. Вероятнее всего из-за этого эмоциональный накал эксперимента получился, с моей точки зрения, несколько необычным. И здесь моя вина, ведь я в какой-то мере его и задал. Но с другой стороны, без жесткого стимула не получилось бы столь показательных реакций. Вероятно, были задеты очень существенные для ученых болевые точки и поставлены под сомнение реальности, вера в существование которых в значительной степени определяет их мировоззрение. Конечно далеко не у всех, но у их значительной части.
***
Я надеялся, что в общей массе неизбежных эмоциональных реакций проявится нечто рациональное и что среди ученых есть люди, способные выйти за корпоративные рамки и посмотреть на предмет обсуждения более-менее неангажированно. Это была базовая гипотеза.
Основные (в той или иной степени подтвержденные результатами) посылки проведенного мной эксперимента заключались в том, что:
Отечественные ученые являются рентной группой (как и другие бюджетники). Причем не только по факту зависимости от бюджета, но и по мировоззрению. Ученый в нашем мироустройстве не профессия (они не продают свой труд на рынке), а сословие служивых людей (служащих кто истине, а кто, по мнению некоторых участников дискуссии, ее альтернативе), которому государство обязано распределять ресурсы, необходимые для деятельности. В ситуации более - менее рыночной ученые начинают говорить о нарушении критериев социальной справедливости, за восстановление которых они борются, как и представители других рентных групп. В частности, многие реакции дискутантов, как следует из их текстов, мотивированы тем, что они посчитали, что я покушаюсь на располагаемые ими ресурсы.
Справедливость заключается - в данном случае - в том, что государство должно распределять ресурсы ученым в рамках исполнения своих социальных обязательств только потому, что они — ученые. А ученые обязаны осваивать эти ресурсы. Критерием их служения является освоение выделенных ресурсов. Результатом освоения — в условиях дефицита ресурсов — является сохранение отечественной науки и ее служителей. Как считают дискутанты, если количество ресурсов возрастет, то сохраненная наука воспрянет и возродит свое то ли советское, то ли имперское величие.
Отношение к окружающей реальности у ученых определяется борьбой за ресурсы. Доминирующее отношение — зависть к тем, кто как кажется респондентам, пристроился к ресурсному потоку, и доказывание того, что именно он — ученый - с гораздо большей пользой эти ресурсы бы освоил, если бы их распределили ему, а не всяким «лжеинноваторам» и «циникам и лгунам». Присутствуют и жалость к тем, кто обделен ресурсами, не пристроился к кормушке и потому влачит жалкое существование.
Ученые-отходники (сохранившие российскую сословную принадлежность, но работающие на иностранных рынках) при оценке сегодняшнего состояния отечественной науки так или иначе транслируют свои сословные стереотипы. То есть, работа на рынке их не делает более адекватными.
Реакции ученых на запросы бюджетодателей и распорядителей ресурсов не ситуативна и отражает их корпоративную убежденность в своей самоценности и самодостаточности привычных способов освоения ресурсов.
Предложения ученых по изменению положения науки и ее структуры сводятся к оргштатным мероприятиям (создать очередные советы, реорганизовать, уволить, ликвидировать, сократить, сконцентрировать ресурсы, наладить горизонтальные связи, и пр.). Понимания того, что отечественная наука такова, каковы отечественные ученые, и наоборот, нет и не просматривается.
Естественно, мои интерпретации результатов эксперимента относятся только к участникам дискуссии в блогах и на «Полит.ру». Конечно, и выборка мала, и спектр реакций был ограничен набором стимулов. Но результаты во многом совпадают с теми впечатлениями, которые накопил за время, когда волею обстоятельств общался с учеными, не будучи членом этой корпорации.
Общий вывод: картина мира, которую транслируют ученые, отражает их стремление к сохранение бюджетирования в большей степени, чем что-либо другое. Ученые не способны увидеть несуразности в своем представлении о мире и о своем месте в нем. Более того, они готовы защищать эти несуразности любыми подручными средствами в том случае, если, как им кажется, ставится под сомнение их монополия на распоряжение ресурсами, даже такими сугубо идеологическими как теория эволюции.
***
Реакции на экспериментальные воздействия у респондентов поддаются типологизации и подтверждают исходные гипотезы. Я даю описание именно типов реакций, а не позиций участников эксперимента.
Первый тип реакции: автор (то есть я) ничего не понимает, делает элементарные фактические ошибки. Для этого типа реакции характерна методологическая наивность (та простота, которая хуже воровства), проявляющаяся в частности в том, что вне поля представлений реагирующих находятся проблемы онтологического статуса научных объектов (таких как таксономические категории, в частности) и различия в функциях научных логик (в частности, классификационной логики и логики экспериментальной). Респонденты отождествляют обыденные отношения (такие как «происходить от» и «состоять из») и научные отношения, законы. Они интерпретируют отношения сходства (в которых формируются таксоны), устанавливаемые исследователями, как отношения родства, сугубо социальные по природе и воспроизводимые в науке лишь в условиях тщательно контролируемого эксперимента (племенное животноводство, сортовое семеноводство, создание и поддержание культур клеток и тканей, и пр.).
Высказавшие свое мнение не различают (отождествляют) теоретическое и эмпирическое знание, с одной стороны, и описание и анализ как методы исследования — с другой.
Они, вероятнее всего, действительно «занимаются наукой», но вызывает сомнения их способность адекватно понимать, чем они занимаются и каково место результатов их деятельности в картине мира. Такая реакция, скорее всего, специфицирует обычное современное околонаучное ремесленничество, не лишенное, однако, сословных претензий на «научное объяснение» всего и вся.
Второй тип реакции: автор поднимает руку на основы основ, выступая союзником разных «реакционеров», вроде толкователей священного писания. Для этого типа эволюционная теория выступает основой веры в происхождение наличного биологического многообразия естественным путем, в противовес постулатам о творении мира. И здесь я должен пояснить свою позицию.
Известно, что людям в целом, а ученым особенно, очень трудно сказать «не знаю». Признать, что мы просто еще далеко не все знаем о том, как устроен мир и почему он так многообразен, психологически очень трудно, особенно в нашей культуре, в которой, как кажется, есть ответы на все вопросы. Она переполнена ответами на незаданные вопросы. Совокупность такого рода ответов составляют предмет веры, в том числе и научной веры в происхождение многообразия форм жизни. И в этом смысле и религиозные картины мира, и эволюционные теории рядоположены.
Учения о творении и о эволюции (в том виде, который транслируется участниками дискуссии) конкурируют в области веры и мировоззрения. Эволюционная теория выступает внешней, не отражающейся на стереотипной «фабричной» деятельности формой для мировоззренческой консолидации. Ее функция заключается в ментальном обосновании социальной роли членов массы ученых. В основе ее лежит удивительно наивное, с методологической точки зрения, утверждение о том, что одни классификационные категории — таксоны, могут, цитирую дискутанта, «... медленно и незаметно человеческому глазу» превращаться в другие таксоны (1).
Мифологическая муть и терминологическое новаторство теологий и теорий эволюции позволяют предполагать не только их функциональное, но и о концептуальное родство. Нарочито подчеркиваю «родство», так как интерпретация сходства как родства является базовым положением эволюционных теорий.
Требовать, чтобы люди массовых научных профессий различали хотя бы теоретическое от эмпирического вряд ли правомерно. Тех же генных инженеров, как говорят, в мире уже миллионов десять. Это массовая профессия. Конечно, сантехников еще больше, но шлифовальщиков высшей квалификации явно меньше. Элементы этой массы, считающие себя профессиональными учеными, в основном заняты сугубо стереотипными операциями. Им нужна не методология, а все объясняющая теория, из которой им все было бы ясно. И то что роль такой объясняющей схемы для части ученых выполняет эволюционная теория, а не вера в творение, лишь признак времени.
Я публично усомнился в основах веры научной массы, что и стало поводом для ее эмоциональной реакции. Ведь в рамках представлений массы, демонстрация неверия в одну из альтернатив автоматически интерпретируется как вера в другую
Третий тип реакции: автор является морально ущербным субъектом, с которым нельзя ни о чем говорить, так как, в частности, он «знаком с Глебом Павловским», то есть водится с дьяволом (одна из реакций в блогах) и был чиновником. Этот тип реакции скорее характерен для обывателей, у которых внутрисословная мораль выступает единственным и естественным регулятором поведения. Такие люди считают, что обладание символами сословного статуса, разными научными степенями-званиями, дают им право судить и рядить обо всем на свете, известном им по-наслышке от таких же обывателей.
Демонстрирующие такие реакции руководствуются не информацией, а слухами и сплетнями. Они их собирают, интерпретируют и выдают моральные оценки, основанные на своих в общем-то неотрефлектированных и ситуативных представлениях о том, что такое хорошо и что такое плохо. Мир у такого рода обывателями образован отношениями между «хорошими людьми» и «плохими людьми». В нем торжествуют «силы добра» или «силы зла», с которыми «хорошие люди» борются. И если оппонент отождествляется с «силами зла», то он «плохой человек», что бы и о чем он не говорил. И уж он совсем «плохой человек», когда говорит не то, что им приятно или привычно слушать.
Возможно, что демонстрирующие такие реакции люди – хорошие специалисты в своем деле. Известно ведь, что если некоторые люди начинают задумываться над привычными действиями, то действовать становится очень трудно, если не невозможно. Рефлексия им только мешает.
Четвертый тип реакции: автор является опасным субъектом, о чем надо бы оповестить власть предержащую. В отличие от реакции третьего типа, это не моральная оценка, а политическая. Причем политика понимается не как экспликация ценностей и действия по их реализации, а как сведение счетов. Такое понимание политики также специфично для сословной организации социальной жизни, в которой согласование интересов при разделе ресурсов осуществляется известными методами: жалобами в инстанции на то, что мало дали, много взяли, или на то, что некто ведет себя не так, «как положено» берет не по чину. Поэтому политика для разделяющих такое представление о мире всегда нечто грязное, вынужденное, но оправданное обстоятельствами. В данном эксперименте это проявляется в намеках одного из публикантов на то, что мое поведение не соответствует моему номинальному статусу, о чем автор текста — очень интеллигентно - информирует читающие инстанции. Другой дискутант считает мои экспериментальные стимулы политической провокацией.
Проявленная респондентами готовность к такого рода оценкам и действиям по меньшей мере настораживает. Если уж в газетной баталии за в общем-то иллюзорные идеологические ресурсы проявляется такое, то можно представить себе, какие подковерно-подметные страсти бурлят там, где идет реальная борьба за материальные, организационные и властные ресурсы между «искателями истины», «настоящими учеными» и «циниками и лгунами».
Пятый тип реакции: автор высказывает какие-то тезисы, однако их форма совершенно не соответствует тому, как должен высказываться ученый и просто интеллигентный человек. А не принадлежащий к корпорации ученых и совсем не интеллигентный человек, вроде меня, вызывает у них ассоциации с говорящими обезьянами. Они вроде бы готовы обсуждать предмет, но в другой кампании, с «солидными людьми», членами корпорации.
***
Общая схема мира, проявленная учеными в моем эксперимента, примерно такова: есть люди, основное занятие которых изучать природу и думать. У них в государстве должно быть особое место. Остальные граждане и особенно власти думают не столь продуктивно, как ученые. Как говорит один из «выдающихся отечественных ученых», они «полуграмотные». Государство должно холить и лелеять «думающую элиту» и бюджетировать те структуры, в которых она получает зарплату, независимо от результатов думания.
«Думающая элита» считает, что сегодняшнее состояние мира во многом определено теми учеными, которые когда-то придумали разные теории. Так, по их мнению, было и так будет, поэтому надо просто финансировать науку в целом и «думающую элиту» в особенности (естественно по специальным нормам), и не лезть грязными политическими руками в ее организационную и прочие структуры. «Думающая элита» сама разберется, что надо делать.
Я не буду здесь разбирать детали этой картины мира. Скажу только, что такая жесткая иерархизация, будучи раз принята, проецируется и в саму науку. То есть, в ней самой тоже происходит разделение на «думающую элиту»-президиум, и остальных ученых, мнением которых можно пренебречь при распределении ресурсов. Это разделение усугубляется разделением на научные специальности, институализированные самой структурой государственной организации науки. Это означает, в частности, что математика (и математики) считается «выше» чем физики (физиков), а физика «выше» чем история (и историки), например. И в каждой специальности, в каждом институте и лаборатории в результате воспроизводится такое сословное деление на «думающих» и прочих, на занимающихся фундаментальными проблемами и прикладников-обслугу.
По мнению этой «думающей элиты», социальная организация отечественной науки отражает упорядоченность «форм движения материи», усвоенную ими, видимо, из курса диалектического материализма. Они искренне верят в то, что разделение наук на естественную часть и, соответственно, неестественную, соответствует разделению мира на то, что существует помимо людей, и то, что порождается людьми и не являющееся естественным. Так что иерархии распределения ресурсов для них естественны в том смысле, что в них представлена степень фундаментальности знания. Тем научным специализациям, которые согласно этой картине мире пофундаментальнее, полагается и ресурсов побольше. А кто так не думает, тот просто дурак и вредитель.
Но так думающих всегда не устраивает результат распределения. Ведь сколько бы ресурсов не дали, их всегда мало. И в том что их мало, виноваты все. Особенно те, кого они считают дураками и вредителями.
То, что представление о «формах движения материи» отмерло вместе с диаматом, а социальная структура науки, мягко говоря, не такова, как ее представляют ученые, обсуждать, видимо, в научной среде не с кем. Дискутанты демонстрируют, что основные различения истмата и диамата они впитали с молоком альма матер, вместе с инстинктивным стремлением «осваивать ресурсы». Как и вполне советский способ дискутирования, с созданием компромата и моральной дискредитацией. С другой стороны, может быть у кого-то включились привычные защитные реакции, так как они интерпретировали мои экзирсисы как наезд памятного им еще советского типа.
***
Государство, какое бы оно ни было, уже много лет посылает отечественной науке сигналы о том, что ее состояние не соответствует его потребностям в т.н. инновационном развитии. Другое дело, что чаще всего непонятны ни потребности государства (нет госзаказа), ни что такое его инновационное развитие.
Отечественная наука, будучи практически полностью бюджетной, реагирует на эти сигналы агрессивно. Ученые требуют от государства, чтобы оно бюджетировало их деятельность независимо от состояния бюджета и полученных научных результатов и в том объеме, который бы удовлетворил их потребности.
Попытки изменить структуру науки с целью перевода ее «на инновационный путь развития» вызывают жесткую защитную реакцию ученых, обвиняющих чиновников в том, они не понимают того, что делают. Ученые говорят, что они умные и умеют думать, в отличие от чиновников, и знают как организовать науку. Их рекомендации заключаются в том, чтобы давать больше ресурсов той научной специализации, которую они персонифицируют. А функции не очень умного государства должны заключаться только в том, чтобы «башлять, башлять и башлять» ученых, так как от их результатов зависит и будущее чиновников.
Я все таки надеюсь, несмотря на неадекватность исходной гипотезы, что далеко не у всех ученых такое представление о мире и о себе. В противном случае, попытки изменить отечественную науку заведомо обречены на неудачу. Как сказал один блоггер: « в "моем круге общения" никто никогда не обсуждает частным образом, в неформальной обстановке, в порядке личной инициативы, "пути реорганизации российской науки". Дело не в том, что - понауехавшие, и страшно далеки они от народа. К людям, живущим в России, и работающим в этой самой российской науке, тоже относится. Да и понауехавшие - политику российскую обсуждают по той же пьянке, кино российское - запросто, футбол - непременно, даже литературу, не поверите, хоть что там обсуждать... А положение в науке - нет. Нет такой проблемы. Всем все давно понятно. Не о чем говорить. Вот потому и любые публичные обсуждения этой темы выглядят всегда крайне вымученно, и, читая их, не можешь избавиться от острого чувства неловкости».
Ему вторит другой дискутант: «предмет практически исчерпан сам собой, отчасти по историческим причинам, а отчасти – ввиду целенаправленной деятельности ответственных за спокойствие сограждан ведомств».
В этом простодушном пассаже, с моей точки зрения, сконцентрированы страхи ученых, их уверенность — вопреки всему – в своей самоценности и социальной роли, их не очень уместная театрализованная жертвенность, их любовь-ненависть к государству, порожденная абсолютной ресурсной зависимостью от него.
Мой эксперимент был публичной попыткой рационализировать «острое чувство неловкости», возникающее при попытках обсуждения состояния отечественной науки. Не получилось, гипотеза не подтвердилась, это чувство усугубилось.
Ситуация парадоксальная: отечественные ученые есть, российской науки — по мнению этих же ученых – нет. И разрешить этот парадокс могут только сами ученые.
Post Scriptum. Статья написана до появления таких реакций, как статья Георгия Любарского и реплика Фрумкиной в газете "Троицкий вариант". Эти реакции скорее подтверждают, чем опровергают мою исходную гипотезу. В отечественной науке еще остались люди, с которыми можно разговаривать. Благодарю Ревекку Марковну Фрумкину за точнейшую экспликацию мотивов моих публикаций.
(1). То, что действительно известно о формировании биологического многообразия описывается так называемыми теориями микроэволюции, фиксирующими как меняются во времени, иногда до неузнаваемости, популяции особей. Микроэволюционные теории в какой-то мере сохраняют, скорее как пережиток прошлого, общий терминологический аппарат с макроэволюционными конструкциями, основанными на представлениях об изменении во времени таксономических категорий, таких как вид, род, семейство и пр.
Макроэволюционные учения основаны на абсурдном, с моей точки зрения, предположении, что виды (и другие таксоны) существуют в том же смысле, что аналитические объекты, такие как атомы, гены, эмоции и пр. То, что таксоны создаются систематиками для своих целей, и ими же уничтожаются (как недавно были ликвидированы три семейства морских животных, так как оказалось, что особи, относимые к ним, представляют разные жизненные формы одного вида), ими считается не более чем издержками классификации. Несколько парадоксальная ситуация: эволюция создавала эти семейства, а систематики взяли их и уничтожили!
Не обсуждаю также искренней убежденности адептов теории эволюции в том, что отношения сходства тождественны отношениям родства, что в переводе с их языка означает: если ребенок одного соседа похож на другого соседа, то он – его ребенок.