Мы публикуем материалы форума «Научная журналистика: особенности профессии и возможности обучения», проведенного Немецким культурным центром им. Гёте в Москве в рамках проекта «Популярная наука» 5 марта 2012 г. Доцент курса журналистики Высшей педагогической школы и академии города Вайнгартен Клаус Х. Грабовски читает доклад «Каждому журналисту стоит заняться научной журналистикой».
Клаус Х. Грабовски: Я не уверен, что после того, как я прочитаю свой доклад, вы будете во всем согласны со мной, меня это порадует. «Научная журналистика для всех журналистов» - так можно было назвать мой доклад. И я его разделил на пять небольших составных частей. А шестая часть – это итог, который я подведу на основании пяти предыдущих.
Первому разделу я дал тривиальное название – «Научная журналистика – это особая форма адекватной ситуации коммуникации». Когда недавно, незадолго до этой поездки, хороший мой приятель, которого я, может быть, вижу раз в месяц, спросил меня: «Как у тебя дела?» - я ответил: «Спасибо, у меня все в порядке. И я очень рад предстоящей поездке в Москву, встрече в Москве». Потом мы поговорили о Москве, и вопрос, который он задал вначале, он мне больше не задавал, не возвращался к нему. В декабре прошлого года я был с визитом у моего врача-кардиолога, и после этого мой семейный врач хотел узнать от нашего кардиолога, как у меня дела, как я себя чувствую. Кардиолог отправил ему отчет на двух страницах с детальной информацией о моей системе кровообращения. Мой друг, с которым я встретился до этой поездки, был бы очень удивлен, если бы я, отвечая на его вопрос, как я себя чувствую, начал бы ему зачитывать информацию из отчета кардиолога. А мой семейный врач был бы очень недоволен, если бы от кардиолога он получил только информацию, что у меня все в порядке, что я хорошо себя чувствую.
Так как, по сути дела, оба человека, с которыми я общался, были довольны ответами, то получается, что произошла коммуникация, адекватная данной ситуации. Есть примеры тому, когда коммуникация является не адекватной ситуации. Я хочу вам показать сейчас один пример, одну иллюстрацию.
На этой картинке вы видите, как одна маленькая девочка, блондинка, рассказывает мальчику долгую историю, которую тот не понимает. Никто не может понять, потому что это не настоящий, в общем, текст, но у мальчика просто идет голова кругом, он не понимает, о чем идет речь, и никаким образом не может отреагировать на ее слова.
После этого, вы видите здесь на этой странице, на этой картинке не очень хорошо видно, но, в любом случае, ту же самую историю или похожую историю. Итак, девочка рассказывает похожую или ту же историю кошке, которая встретилась ей на пути, и у кошки такая же ситуация - эту колоссальную информацию в большом количестве она не может понять. И, соответственно, не реагирует на это. В третьем случае она переводит пожилую даму через дорогу и опять рассказывает ту же самую историю, и эта дама тоже ничего не понимает, не может понять, как на это реагировать. В результате девочка жалуется своей подруге и говорит: «Ты знаешь, ты понимаешь, я никак не могу общаться, меня никто не понимает». Таким образом, она неправа. На самом деле ведь она очень бурно вела коммуникацию, но таким способом, что все три ее "жертвы" не имели никакого шанса понять и отреагировать соответствующим образом. То есть это типичная ситуация, когда речь идет о коммуникации, которая не является адекватной данной ситуации - неудавшейся коммуникации.
Это проблема, с которой сталкиваются люди, занимающиеся научной журналистикой. Мы встречаемся с учеными, которые привыкли говорить на своем профессиональном жаргоне со своими коллегами. Большинство из этих коллег понимают их профессиональный жаргон. И я могу и для этого случая привести вам одну иллюстрацию.
Вы здесь видите еще один пример того, как ученый слева рассказывает человеку с микрофоном, по всей видимости, журналисту, что-то, что звучит весьма наукообразно. В данном случае, речь идет о том, каким образом происходит депенденция, интеркоммуникация в аэробном пространстве. Но, в любом случае, журналист записал это предложение и пытается с помощью словарей и с помощью различных других источников понять, о чем же говорил ему ученый. А профессор сидит со своей ассистенткой в столовой и говорит ей: «Представь себе, этот журналист опять приходил, он даже не понял ничего, что рыбы могут летать». На самом деле, это было простое объяснение того сложного наукообразного предложения, которое он ему сообщил. И в данном случае, по всей видимости, коммуникация не являлась адекватной ситуации.
Это может привести, таким образом, к обратной связи между ученым и журналистами. Это процесс, сложный для обеих сторон, потому что ученые нервно реагируют, когда им задают много вопросов. Но это процесс, который оказывает большую помощь, потому что, когда журналисты помнят о том, для кого они пишут, для своих читателей или зрителей, они должны расспрашивать, потому что иначе они не смогут донести эту информацию до своей аудитории.
Я перехожу к следующему моему пункту. Научная журналистика упрощает науку до определенного объема или уровня, который понятен для не ученых. Вы понимаете, что
В журналистике есть определенные предрассудки, согласно которым о некоторых областях науки очень тяжело писать, а о некоторых - вообще невозможно. К ним относятся молекулярная физика, абстрактная математика, а также лингвистика и когнитивная эстетика. Если сказать точно, то вы мало увидите информации в современных СМИ о темах, которые я назвал. Если быть более внимательным, то объекты других журналистских областей тоже очень сложны. Я считаю, что сюда относятся и политика, ситуация на рынке труда, социальная политика, финансовая политика, ну и другие области знания можно сюда привести. Однако различие с наукой заключается в том, что журналист использует традиционные шаблоны, с помощью которых он упрощает политический текст. Это журналистское событие, о котором он рассказывает. Например, когда федеральный канцлер выступает на тему международной финансовой политики, даже если журналист, который сообщает об этом, мало что понял, то в данном случае факт подают так, как будто ничего нового не было сказано. И это, таким образом, экономит журналисту силы, он не рассказывает о том, о чем идет речь на самом деле, детально.
Некоторые средства массовой информации используют другую журналистскую технику, а именно - технику персонализации. Наверняка кто-то из вас знает, что это за средство. Если материя слишком сложная, как например, описывать квантовый эффект Холла, то журналист пишет историю о полной лишений жизни представителя науки, который так интенсивно работает, рассматривая квантовый эффект Холла, что его семейная жизнь страдает от этого. Это прекрасная персонализация данной истории.
Некоторых журналистов критикуют ученые, потому что они используют для упрощения языка простые образы. Если эти языковые образы неправильно отражают научную действительность, тогда такая критика оправдана. Но, с другой стороны, я должен об этом также сказать, что
Одно предложение мне очень понравилось, которое упомянул Иван (Охапкин), о том, что в некоторых местах нужно использовать лирические отступления для того, чтобы не слишком усложнять ситуацию для читателей, зрителей. Я всегда выступаю за такие лирические отступления, после которых нужно снова вернуться к делу. Я еще хотел бы также упомянуть, что
Журналисты поэтому должны осознавать, что они не обладают всей полнотой информации, они не знают столько, сколько знает ученый, которого они интервьюируют. И он тоже не все знает о своей области, которой он занимается. Таким образом, необходимо обращаться соответственно с той материей, с той информацией, которую вы преподносите, рассказывать правильную историю, но не сильно нагружать ее информацией.
Третья часть моего доклада – это следующее: научная журналистика существует благодаря специфической журналистской компетенции. Для каждого журналиста является преимуществом, если он что-то знает об области, о которой он пишет. Поэтому часто возникает требование, чтобы научные журналисты имели соответствующую подготовку. Это связано с вопросом, какая область знания является в данном случае самой главной, какая имеет особый смысл. Но и в научных редакциях журналов только немного научных дисциплин могут быть представлены. Если взять перечень Немецкого союза вузов, то в соответствии с этим перечнем три тысячи различных дисциплин преподаются в университетах.
С этим связана определенная опасность. Я расскажу вам один пример из своей собственной педагогической практики. Во время практических занятий я даю нашим участникам семинара две задачи. В рамках первой задачи они должны обрабатывать тему, которая далека от их собственной темы, по которой они получали образование. Так, физик получает тему сообщения по этнологии или по филологии, а филолог, который занимается древними языками, занимается вопросом химии. Как вторую задачу он получает тему, которая происходит в его собственной области.
Это связано с тем, что если ты как журналист что-то хорошо знаешь, то у тебя нет необходимости адаптировать это для аудитории. Вы используете термины гораздо легче и не занимаетесь вопросами, которые неподготовленная аудитория задавала бы вам. И от некоторых журналистов даже в больших центральных газетах Германии остается такое ощущение, что они, по сути дела, хотели бы подать заявку и стать ассистентами профессоров, о которых они пишут. В данном случае речь идет о классической журналистской компетенции.
Ученые и журналисты иногда говорят о дилетантизме, когда они упоминают людей, не имеющих соответствующей специальной подготовки. И я хотел бы указать на то, что понятие «дилетанта» происходит из позднего Средневековья - раннего Нового времени, и обозначало всех лиц, которые не относились к духовенству, то есть к малому срезу образованных людей, которые обладали знанием о вечных, религиозных истинах. Для этого часто использовался, прежде всего, латинский язык. Когда Кристиан Томазий, ученый в германском Саксонском университете в Лейпциге в 1687 году объявил о том, что его лекции будут читаться на немецком языке, и не только он будет их читать на немецком, но и публиковать их, его изгнали из города, а его рукописи были сожжены. К счастью, он мог начать работать в Халле, в соседнем городе с Лейпцигом, и там был создан собственный университет. Сегодня есть ученые, которые морщат нос, когда их коллеги выражаются простым языком, а не изощренными терминами. К счастью, сейчас уже не сжигают рукописи.
Четвертая часть. Научная журналистика должна приводить и готовить темы для общественной дискуссии. Есть исследования в сфере наук о коммуникации, согласно которым 80% всех тем в средствах массовой информации в Германии пришли не из журналистики, не от журналистов, а были навязаны извне, то есть поступили из отделов по работе с прессой, из различных организаций, предприятий, компаний. Это касается и научной журналистики. Дело в том, что в немецкоязычном ареале, как правило, журналистика получает информацию от отделов по работе с прессой. Таким образом обрабатываются темы, на которые необходимо вести общественные дискуссии. Распространяется интересная информация, и журналисты часто нарушают правило о том, что нужно обращаться к нескольким источникам. Если ученый в релизе университета заявляется как первопроходец, как новатор, как человек, который представляет какое-то новое изобретение, то журналисты, как правило, не задают вопросов и не списываются с другими университетами.
Та информация, которая была им сообщена, рассматривается как истина. То, что в современной науке нет больше такой абсолютной уверенности, а
Если бы наш федеральный канцлер объявил о том, что заканчиваются дебаты о вопросах федерального канцлера, и если бы политический журналист написал бы об этом, то это было бы странно.
Теперь пятый пункт.
В Германии уже в течение многих лет существовали и по-прежнему существуют программы поддержки научной журналистики. Одна из таких программ есть в Фонде имени Роберта Боша или, например, в Фонде поддержки германской науки. Эти программы заключаются в том, что в первую очередь молодые журналисты могут посмотреть изнутри, как работают различные научные организации, чтобы понять, о чем они пишут. Это в принципе очень хороший подход. За ним скрывается цель лучше рассказать журналистам о том, о чем они впоследствии будут писать. Впрочем, здесь есть надежда на то, что когда журналисты будут объяснять своим читателям, чем же занимаются ученые, они будут объяснять это так, как хотелось бы самим ученым. И надежда заключается в том, что публика, может быть, поймет и примет то, чем занимаются ученые, будет согласна, что их налоги тратятся именно на такие исследования. Именно поэтому у нас есть такой высокий интерес со стороны политики к подобным инициативам и проектам, а именно понимание населением научной деятельности.
Чтобы проиллюстрировать этот тезис, я хотел бы показать вам еще одну иллюстрацию. Это будет последняя картинка в моем докладе. Здесь, вы видите, выступает с кафедры ученый, изображена пресс-конференция, и он сообщает о результатах своих исследований. Результаты заключаются в том, что, может быть, есть очень небольшие признаки того, что когда-нибудь определенная форма жизни на Марсе все-таки существовала. Обратите внимание, пожалуйста, на огромное количество неуверенных слов и на очень осторожный способ выражения этого тезиса. Реакция журналистов: безусловно, не обращать внимания на все эти слова. И они сразу пишут заголовок: «Мировая сенсация: есть жизнь на Марсе. Мы не одни во Вселенной». Конечно это карикатура, это понятно. Это утрированная действительность.
Впрочем, за этой веселой картинкой скрывается вполне реальный случай. Американский конгресс НАСА стоял на пороге значительного сокращения бюджета, и тогда НАСА решило провести именно такую пресс-конференцию, чтобы рассказать, какие возможные выгоды скрываются за дальнейшими исследованиями Марса. Последовавшая в СМИ дискуссия, безусловно, предотвратила сокращение бюджета НАСА со стороны американского правительства. Сейчас, кстати, американский Конгресс вновь обсуждает вопрос, а не сократить ли бюджет НАСА. Я почти уверен, что нечто похожее мы с вами очень скоро увидим в прессе. Это, я считаю, очень яркий пример того, как научная журналистика выступает средством общения науки с народом. То есть занимается фактически связями с общественностью, PR.
Что-то похожее мы знаем из фармацевтического бизнеса. Крупные фармацевтические концерны приглашают журналистов на симпозиум, обычно во всякие интересные, любопытные, экзотические места, чтобы рассказать о том, какие замечательные лекарства они придумали. Журналисты на следующий день сообщают об этих лекарствах, еще сутки спустя к врачам приходят люди, которые хотят, чтобы им прописали именно этот аппарат. Итак, видите: медицина, фармацевтика, энергетика. Сейчас идет широчайшая дискуссия про самые разнообразные формы энергоносителей, причем во многом импульсом к началу таких дискуссий послужили сообщения в прессе. В задачи научного журналиста, собственно, как и любого другого журналиста, входит, между прочим, не только снижение степени сложности материала, о котором он пишет. Он должен еще и ответственно подойти к анализу результатов научного исследования, а также представить его в связи с социальным контекстом, наукой, экономикой. Кроме того, важен также критический анализ научного процесса. Лишь тогда научный журналист может выполнить свою, собственно, профессиональную задачу. Как мне кажется, об этом аспекте очень часто забывают при подготовке пишущих о науке журналистов. Я, кстати, с большим интересом жду сообщений о том, какой опыт собрали мои российские коллеги.
И вот здесь я перехожу к шестой части. Это последствия всего вышесказанного для подготовки научных журналистов. Квалифицированное образование журналистов, пишущих про науку, должно выглядеть так, чтобы эти люди потом смогли обращаться с научными источниками так же, как и с любыми другими источниками, то есть с уважением, однако не подобострастно, не предвзято, но, впрочем, с достаточной подготовкой. И, кроме того, журналисты должны проявлять необходимую настойчивость, собственно настойчивость, необходимую для любого журналистского расследования. Этому можно научиться в ходе практических занятий, можно научиться за достаточно небольшое время перерабатывать большое количество научных источников. Тренировка непростая. На нее нужно время.
это скорее лишь начало работы журналиста, начало журналистской оценки, журналистского комментария, лишь тогда речь идет о действительно просвещении читателя в лучшем смысле этого слова. Журналисты, пишущие о науке, должны прекрасно уметь работать с такими дисциплинами, которые считаются сложными и непонятными. Это требует настойчивости, терпения и зачастую большого количества времени. Впрочем, это наталкивается на суровую реальность. Во многих редакциях, собственно, в большинстве редакций, особенно если речь идет о прессе, которая выходит регулярно и часто, у журналистов нет достаточного запаса времени на подробные исследования. Конечно, «Шпигель Знания» находится здесь в более выгодном положении. Если научная журналистика не хочет скатиться до уровня мэйнстрима, то прикладывать усилия, реализовывать именно эти принципы жизненно необходимо. Научная журналистика может использовать все возможные, все существующие журналистские приемы, все формы журналистики. Нельзя ограничиваться заметкой, очерком или интервью. Их гораздо больше. Ведь научные результаты не представляют собой догму или аксиому. Журналист и здесь может снабдить свою заметку комментарием или сноской.
Региональной прессе также не стоит стесняться использовать научные источники для того, чтобы обогатить то, о чем она пишет для своего читателя в конкретном регионе. Например, если в этом регионе как раз собираются открыть очередную свалку мусора или полигон для захоронения мусора, здесь важно цитировать не только высказывания политиков из городского совета, здесь важно еще рассказать и о том, что по этому поводу считают ученые. Это касается всех, кто пишет о политике, экономике, культуре, и даже спортивных журналистов. Добавлю вот еще что: конечно, ученый - это не тот человек, который может примирить между собой противоборствующих политиков. Мы все знаем, что по каждой научной проблеме существуют самые разнообразные оценки, самые разнообразные заключения, но нужно лишь знать, кого мы просим дать такое заключение, сколько это стоит. В любом случае, научные дебаты, безусловно, могут обогатить политические дебаты - и наоборот. Для того чтобы журналист мог лучше вырабатывать научный материал, любой уважающий себя журналист не должен быть только журналистом, пишущим только о науке. Научная журналистика, как я ее понимаю, должна стать обязательным предметом при подготовке любого журналиста.
Журналистика и общество, безусловно, получат больше пользы от работы редакторов изо всех областей человеческого знания. Впрочем, редакторы, знакомые с научным знанием и научными источниками, смогут гораздо лучше рассказать своему читателю о каких-то других проблемах, чем просто квалифицированный пишущий о науке человек. Таким образом, это будет доступно людям, которые в любом случае интересуются той или иной темой, я убежден, что тогда гораздо больше людей будут интересоваться наукой. Кроме того, я уверен, что предстоит еще довольно долгий путь до того, когда наука станет доступной всем. Спасибо!
Иван Засурский: Спасибо большое! Может быть, кто-нибудь хочет задать вопрос доктору Клаусу Грабовски?
Вопрос из зала: Доктор Грабовски затронул важную тему существования областей знаний, которые еще недостаточно популяризированы, потому что не создано адекватного языка для популяризации, не наработаны какие-то образы, которые делают понятными сложные, непривычные явления. И здесь возникает вопрос: кто должен играть основную роль в формировании такого упрощенного языка для популяризации, и, соответственно, два коротких вопроса в связи с этим. Согласитесь ли вы, что первые шаги по формированию языка понятных образов должны делать именно ученые? И - в связи с этим - не видите ли вы опасности, если этот упрощенный язык будут формировать люди, которые недостаточно компетентны в деталях, то есть журналисты массовых СМИ? Спасибо!
Клаус Грабовски: Вы коснулись очень важной темы. Вопрос действительно, где мы начинаем этот процесс. Кто должен сделать первый шаг? Должен это быть журналист - или это должны быть ученые? Это, собственно говоря, та же проблема, с которой мы сталкиваемся в области политики в сфере образования, разрабатывая стандарты образования для наших детей. Где мы начинаем - в детском саду, в средней школе или в подготовке воспитателей для детских садов? В ответ на ваш вопрос я бы сказал вот что: прежде всего, конечно, дело за учеными. У нас, собственно, дело выглядит так: чем меньше говорят о науке, тем меньше средств появляется. Сокращение государственной поддержки, государственного финансирования науки – это, безусловно, очень серьезный аргумент в пользу того, чтобы больше и подробнее рассказывать о работе ученых. Ученые должны больше рассказывать о том, что они делают. Это можно продолжить. Когда поступают государственные деньги, соответственно, поступает больше сторонних средств, больше частного капитала. Это особенно важно для не очень популярных дисциплин - для них, конечно, это серьезная проблема. Как донести полезность того, что мы делаем? И вот ученый, который, допустим, является крупным специалистом в своем поле, не обязательно умеет хорошо разговаривать с публикой. То же самое с искусством - не все художники умеют рекламировать свое искусство. Точно так же не все молекулярные генетики могут донести свою формулу до широких слоев населения. В общем, мы должны делать одно, не забывая при этом о другом. Это утопия, но все-таки - я мечтаю о редакции, которая давала бы своим работникам-журналистам больше времени, два-три, может быть, даже четыре дня на беседу с ученым, чтобы журналист смог съездить в офис или лабораторию ученого и своими глазами посмотреть или своими ушами послушать рассказ ученого о том, что он делает. Потом рассказать ученому о том, что он понял. Ученый, конечно, всплеснет руками, у него зашевелятся волосы от того, что журналист ничего не понял. Но, в любом случае, журналист окажется вынужден рассказать что-то, с чем ученый в итоге согласится. И это, кстати, важно. Сообщение не должно противоречить научным результатам. Позиция ученого в итоге: «Ну да, вы знаете, я ведь не так сказал. Но, как бы то ни было, вы более или менее угадали». Для журналиста это хороший результат. У меня нет панацеи, у меня нет решения, которое бы сразу сняло все проблемы. Мне кажется, и политика должна более тщательно относиться к этому процессу. Важна не только цель науки, которая быстро приводит к каким-то экономическим, монетизируемым результатам. Это важно осознать.
Вопрос из зала: Я хотел вас спросить. Видите, в чем дело, - к сожалению, то, что вы предлагаете, идет вразрез с теми процессами, которые сейчас идут в экономике медиа. Может быть, единственный выход, чтобы ученые сами научились наконец-то писать нормально? Как вы думаете? Для людей, не только для специалистов, ведь были ученые, которые могли внятно изложить свои мысли. Это были, наверное, самые влиятельные из них.
Вопрос из зала: Спасибо за очень интересный и полезный доклад. У меня такой вопрос к доктору. Скажите, пожалуйста, вот все-таки ситуация в России, на мой взгляд, немного отличается от общемировой тенденции, безусловно, тот пример НАСА, который вы приводили, действительно интересный в этой практике. Но по факту сейчас в медиасреде царит полный хаос. Информация о науке носит популистский и зачастую некомпетентный характер в стиле «британские ученые доказали, что бактерии-убийцы преследуют всех нас», понимаете, вот такая информация. Несмотря на то, что я работаю в сфере пиара, и мне бы хотелось влиять на государственный бюджет, но я даже не могу зачастую понять, каким образом это сделать в том хаосе и в том недоверчивом отношении, которое существует у публики к научной информации в результате вот такого мусора. Вот одна из проблем - я обостряю, естественно, сейчас намеренно. Отсюда мой вопрос: каким образом, я уже как PR-специалист, заинтересованный в том, чтобы научные журналисты начали, наконец, правильно и хорошо писать о науке, как ни странно - можно даже без всяких влияний, просто нормально писать, - соответственно, каким образом, какие шаги, что нам как тем людям, которые непосредственно работают с учеными, себя вести, и какой месседж транслировать даже журналистам в популистской информации? Спасибо большое!
Клаус Грабовски: Вы коснулись сейчас темы, которая вызывает большую критику. Я сам очень долго работал пресс-секретарем научного учреждения, университета, я сам прекрасно понимаю, о чем вы говорите. Я, к сожалению, мало чем могу вас утешить. Вряд ли вы сможете добиться того, что средства массовой информации начнут писать о том, что происходит в вашей среде или на вашем предприятии так, что вы будете этим довольны на 100%. Да это, наверное, вряд ли вообще возможно. Ведь тогда получится, что журналисты будут писать только то, что вы им даете. Мне кажется, стремиться нужно к диалогу. И вот через диалог можно избежать появления таких вот сенсационных популистских заявлений или, по крайней мере, снизить их негативный эффект. Вы должны предлагать журналистам собеседников, которые смогут рассказать: «Ну, может быть, ты когда-то читал в пресс-релизе о том-то и о том-то, и, может быть, эта информация на чем-то основана, но на эту тему все-таки необходимо поговорить со специалистами». Мне кажется, волшебное слово здесь - дискуссия. Если вы не будете вращаться только в кругу понимающих, но помнить еще и о публике, о том, что СМИ находятся в контакте с читателем, то вы гораздо быстрее найдете правильное русло, чем если бы вы в одностороннем порядке говорили людям: «Вот смотрите, правда - это! Здесь написано правильно». Всегда вы должны помнить, что это одна часть, одна грань правды. Даже если вы очень хорошо информированы, очень хорошо знаете о том, что происходит в вашей организации, вы никогда не можете до конца знать, правильно ли эта информация передается PR-отделом. Главное слово здесь - диалог. Конечно, это утопия. Полноценного диалога добиться нельзя ни в России, ни, наверно, у нас. Я боюсь, что это будет очень длительный непростой путь, но Камю однажды сказал, что Сизиф, наверно, все-таки счастливый человек. Сизиф, который вечно катит этот камень на вершину горы, а он потом скатывается назад. Ведь получается, каждый раз можно испытывать момент счастья, в тот момент, когда камень почти достиг вершины.
Вопрос из зала: Борис, Нижний Новгород. У меня вопрос следующий: я доцент кафедры физики в техническом университете, и научно-журналистское мое хобби достаточно активное и продолжительное. И я сталкиваюсь с проблемой, что люди идут на беседу, я имею в виду людей из науки, крайне неохотно, только благодаря личным связям, потому что я доцент на кафедре физики и потому что меня лично кто-то знает, а чаще - благодаря хорошей кредитной истории, скажем так, то есть публикациям, я имею возможность побеседовать спокойно. То есть люди несколько расслабленно сидят и под диктофон разговаривают. Вот у вас есть такая проблема или нет в Германии? Спасибо!
Клаус Грабовски: В Германии также такая проблема существует, конечно. Потому что многие ученые уже обожглись, общаясь с прессой. Хольц Штерн, крупный германский журналист, который пишет о науке, рассказывал мне о профессоре-паразитологе, который написал исследование об особых железах в тараканах. Эти железы, прежде всего, участвовали в размножении этих насекомых. И вот журналист написал статью, которая, в общем, была неплохая, но редакция должна была изменить заголовок, потому что оно по верстке не очень подходило или в полосу не помещалось, как бы то ни было. На следующий день заголовок был такой: «Тараканы сексуальны даже в кровати, профессор Маэль знает это точно, потому что 6 лет живет с ними». Ну, вы можете представить себе, что ученый даже не стал читать текст статьи, увидев такой заголовок. Потому что заголовка ему уже вполне хватило. Конечно, это жесткий пример. Каждый ученый, который однажды обжегся вот с такими статьями, может сказать своим коллегам только одно: «Внимательнее с этим журналистом, лучше даже не разговаривай. Он потом напишет какой-то бред про твое исследование. Лучше даже не начинай». Или, наоборот, есть журналисты, которые пишут хорошие статьи, очень популярно и понятно рассказывают, очень неплохо. Но вот последний кусочек, который отличает его от его коллег в Геттингене или Гарварде, - собственно, главное в его исследовании, с точки зрения ученого, в этой статье отсутствует. Конечно, ученый сразу жутко обижается, потому что его коллеги подумают о том, что он ничего нового не открыл: самое главное-то не написали, мы уже все знаем. И вот это понимание представителей СМИ и непонимание учеными того, что СМИ пишут не для их коллег, а для широкой публики, очень часто приводит к таким проблемам. И вот этого понимания среди ученых не хватает, и очень тяжело дать им это понять. Над этим нужно работать, очень важно над этим работать. Я всегда благодарен тем ученым, которые рассказывают их коллегам о журналистах, работой с которыми они были довольны. В Германии сейчас, мне кажется, уже появились журналисты, которым легко открывать двери в науке, потому что у них сложилась хорошая репутация. О них известно, что они пишут хорошие тексты, и, конечно, это полезно для обеих сторон.
Вопрос из зала: Большое спасибо за ваш интересный доклад. Я хотела бы вас спросить, как вы считаете, что необходимо для начинающих журналистов? Необходимо ли им овладевать теоретическими основами в работе в журналистике или им нужно больше овладевать практическими знаниями, вне пределов академической науки?
Клаус Грабовски: В данном случае речь идет о том, о чем я говорил, - что необходимо заниматься и тем, и другим. Это означает, что журналист сегодня, с моей точки зрения, не может быть серьезным журналистом, который пишет фундаментально о какой-то материи, если он не знает принципов массовой коммуникации. То есть он должен знать, что означает коммуникация, адекватная ситуации, он должен обладать информацией о целевых группах, он должен знать, как осуществляется перевод. Тем не менее, не хватает того, что вы 6 или 8 семестров изучаете коммуникативную науку и после этого считаете себя хорошим журналистом. Я не разделяю мнения многих журналистов, которые считают, что лучшая теория - это практика. На самом деле, нет. Одно без другого не существует. Комбинация того и другого очень важна. И я выступаю за то, чтобы вы сначала занимались и тем, и другим, не просто сначала изучали теорию, а потом шли на практику, нет. Теория отражает практику и наоборот, практика отражает теорию, и это понятно. Если сегодня вы посмотрите, как выглядит практика во многих редакциях, то это мало отношения имеет к тому, что мы считаем качественной журналистикой. Я считаю, что об этом необходимо напоминать. Большие германские телевизионные каналы используют практикантов в своей работе. И таким образом вы понимаете, что необходимо повышать качество работы журналистов. Нужно плотно работать на практике, чтобы не было такого мнения, когда о представителе теории в науке говорят: что там на практике эти люди делают? они ничего не понимают, что в науке происходит.
Вопрос из зала: Я хотел задать вопрос, криминальный для сегодняшнего форума, потому что вы закончили свое выступление словами о том, что наука должна быть доступна всем. Понятно, что это не так в современном мире, будем честными. И вопрос предельно простой: как вы думаете, какой процент людей вообще читают что-то? И второй вопрос: какой процент тех, кто читает, интересуется наукой? Будем честными, многих интересуют совсем другие проблемы. От телевидения они ждут другой информации, от книг и от журналов, и так далее. Поэтому, если можете, определите нишу читающих, и среди читающих - тех, кого интересует наука действительно, которые хотят к ней прикоснуться.
Клаус Грабовски: Вы знаете, это тема, по которой я вел дискуссию на многих мероприятиях с руководителями научных редакций больших центральных газет. Я, с одной стороны, называю цифры из франкфуртской газеты «Frankfurter Allgemeine», это очень уважаемая газета в Германии, и эта газета проводит так называемые копи-тесты и пытается выяснить, сколько людей воспринимают какое количество страниц в газете. Не для того, чтобы установить обратную связь с редакцией, насколько интересны были их статьи, а чтобы понять, какую информацию люди воспринимают. И если есть научные статьи в газете, там мало публикуют рекламных объявлений, потому что мало предприятий, компаний хотят там публиковать свои рекламные объявления, это, как правило, какие-то научные издательства. Это связано с тем, что из тех людей, которые читают газету «Frankfurter Allgemeine» регулярно, примерно 0,8% вообще воспринимают данную статью, данную часть газеты, которая посвящена науке. Это означает, что данные страницы практически общественность не интересуют. Когда я это заявил, то научный редактор газеты «Frankfurter Allgemeine» бросился просто на меня с кулаками. Я должен вам сказать, что я выступаю не за то, чтобы научные страницы или научные ресурсы газет снижались, я выступаю за то, чтобы журналистика и журналисты рассматривались как ежедневная информация. Чтобы редакторы, которые пишут о политике и экономике, также занимались вопросами науки и распространяли их. Я называю это «стратегия инфильтрации», когда наука проникает во все области общественной жизни. Возможно, вы скажете, что вы почти криминальный вопрос мне задали, - я, на самом деле, так не считаю. Вопрос, насколько молодое поколение, мои дети, например, учились читать и писать в свое время и могут обрабатывать весьма серьезные тексты. Их дети, мои внуки, конечно, уже с большими проблемами это делают. И понятно, что медийная промышленность, и вообще СМИ в другом направлении развиваются. Конечно, дедушка рассказывает о войне, как это было раньше, и какая война была, и никто не хочет об этом слышать.
Вопрос из зала: Вот в среднем журналисты немецких СМИ какое имеют образование, и какое имеют образование журналисты, пишущие о науке в Германии?
Клаус Грабовски: Говоря о работающих журналистах, я могу только примерные цифры назвать, потому что нигде статистики вы на эту тему не найдете, но я 10 лет был председателем Германского союза журналистов региона Штутгарт, и поэтому у меня есть информация об этом. Специальным журналистским образованием из тех, кто работает в средствах массовой информации, обладают меньше, чем 50%. Это связано с тем, что новые современные средства массовой информации появляются, и они нанимают неквалифицированный персонал, и у них работа и так удается, им удается сделать эту работу. Оставшиеся 50% - это, по большей части, квалифицированные специалисты. Есть большое количество моих молодых коллег, получивших специальное образование, это не обязательно наука о коммуникации, но какое-то другое образование, которое дает им соответствующую квалификацию, и начинали в качестве волонтеров в журнале, в газете или на телевизионном канале. Это счастливчики. Другие начинали как практиканты, не получая зарплату, потом получая небольшую зарплату, и лишь немногие молодые специалисты стали редакторами. Поэтому я не могу сказать, что журналисты мало или плохо квалифицированы, я не могу так утверждать. Но вопрос ставится так: какие журналистские стандарты утверждаются в отдельных редакциях? Те коллеги, с которыми я здесь нахожусь в президиуме, их можно назвать счастливчиками, потому что они работают в редакциях, где большое внимание уделяется качеству, и где наука находится в фокусе зрения. Много журналистов работают в этой области, сколько их, невозможно сказать. В поздние 60-е годы, поздние 70-е годы, в начале 80-х годов прошлого века проводились исследования, как, например, мой коллега Хомбург из Рольштета проводил. И 600-800 человек занимались в Германии научной журналистикой, эта цифра, я думаю, не сильно выросла за последние годы. Это никого не удивляет, но я не вижу, чтобы эта цифра каким-то образом менялась, и количество журналистов в научной журналистике прирастало. Я этого не наблюдаю.
