Я не историк науки. И если я решаюсь забраться на заведомо чужую территорию, то потому, что история науки как профессия у нас, вообще говоря, не в чести. В противном случае замечательную книгу Б.С.Кагановича «Русские медиевисты первой половины ХХ века» (СПб.: Гиперион, 2007) издали бы не смешным тиражом 300 экз., а, по крайней мере, в 10 раз большим. Ведь знать об И.М.Гревсе, О.А.Добиаш-Рождественской, о П.М.Бицилли следовало бы всем гуманитариям - историкам, филологам, архивистам, культурологам. Да и вообще всем, кому небезразлична родная культура и история.
Упомянутой книги нет не только в Москве, но и в популярных сетевых магазинах. Конечно, то, что вы прочитаете далее об И.М.Гревсе, не заменит вам ни знакомства с трудом Б.С.Кагановича, ни других источников – впрочем, тоже не слишком доступных. Это всего лишь мой личный опыт вживания в культуру, а он у каждого - свой.
***
Я училась в Университете в совершенно «беспамятное» время.
Интерес к Есенину, Блоку и даже к Ростану (а я училась на романском отделении филологического факультета!) был публично осужден и занесен в протокол как основание для вынесения взыскания по комсомольской линии. Сюжеты, связанные с «космополитами», в 1949 - 1955 гг. оставались актуальными, и русская культура XIX и начала XX века сводилась для нас к довольно куцему набору имен. «Эмигранты», разумеется, вообще не упоминались.
Когда мой отец, родившийся в 1890 году, однажды сказал мне, что русская интеллигенция в среднем поддерживала либо кадетов, либо эсеров, а о большевиках до 1917 года мало кто слышал, он точно знал, что я - тогда уже студентка - никогда не повторю этого вне дома. Быть может, те немногие мои ровесники, у кого в семье сохранились дедовские библиотеки, имели иной кругозор. Я же в университетские времена - за вычетом имен наших пушкинистов – поскольку еще звучало «эхо» пушкинского юбилея 1949 года, к тому же лекции С.М. Бонди еще можно было послушать - едва ли могла назвать имена крупных отечественных гуманитариев, живших в ХХ веке. А интеллектуальная история России XIX века для меня и вовсе кончалась на Герцене: «Былое и думы» были моей настольной книгой и, как я теперь понимаю, это был по-своему логичный выбор.
Другой моей настольной книгой в годы учения был «Жан-Кристоф» Ромена Роллана. Через много лет я узнала, что эта книга имела для Ивана Михайловича Гревса глубокий личный смысл. Настолько личный, что он перевел на русский все 10 томов этого романа и очень надеялся свой перевод издать (как упоминает в своих воспоминаниях его ученик и младший друг Н.П.Анциферов, на семинарах в 1915-1916 гг. Гревс увлеченно рассказывал ученикам о романе и читал фрагменты своего перевода).
Разумеется, было бы эффектно сказать, что я и открыла для себя Гревса благодаря его попыткам перевода «Жана-Кристофа» - однако это неправда. Вообще-то я знала, кто такой И.М.Гревс, но поняла масштаб и обаяние его личности много позже – в связи с переводом, но уже своим собственным.
В начале 90-х я редактировала русский перевод лекций по истории христианства, недавно прочитанных в Москве на английском языке. Оказалось, что И.М.Гревсу принадлежат многие статьи по сопряженной тематике в разных энциклопедических изданиях, которыми я пользовалась. Надо сказать, что стиль Гревса почти не сглажен энциклопедическими нормативами и всегда отличается тем, что Б.С.Каганович назвал «своеобразным личным тоном».
Сегодня этот тон привлекает патиной прекрасной старомодности. Гревс был не склонен скрывать свои пристрастия; следуя за историческим источником, он всегда непременно говорит еще и от себя, притом как бы лично с каждым реальным или потенциальным собеседником - читателем или слушателем. Остается лишь вообразить, как все это звучало с кафедры – о популярности лекций Гревса ходили легенды.
И.М. Гревс почти полвека занимал кафедру средневековой истории в Петербургском университете; он считается основателем петербургской школы медиевистов-западников. Родившийся в 1860 г. в культурной дворянской семье, Гревс гармоничностью своей личности принадлежал, конечно же, XIX веку – я бы решилась сказать, «Золотому» веку, а не Серебряному. В этом русле – и его знакомство с идеями Маркса, и его любовь к французским историкам - особенно к Фюстелю де Куланжу, и общая тональность его научных текстов, равно как и его глубоко личный, страстный интерес к жизни и творчеству Герцена и Тургенева.
Эти внутренние устремления реализовывались Гревсом в его педагогической деятельности – будь то либеральные гимназии, где он преподавал, публичные лекции и, разумеется, начиная с 1890-х гг., университетская аудитория: Петербургский Университет и Бестужевские курсы.
В студенческие годы Гревс отдал дань народовольческим кружкам, - более следуя общему настрою, нежели своим убеждениям, поскольку радикализм вообще был чужд его натуре. Подлинными его собратьями по духу были члены кружка Ф.Ф. и С.Ф.Ольденбургов, куда входил также В.И.Вернадский, Д.И.Шаховской, А.А.Корнилов и еще несколько молодых людей. Этот кружок, назвавший себя «Приютинским братством» (о нем я надеюсь рассказать отдельно), был одушевлен пафосом «служения народу», но ориентирован не на какое-либо определенное учение (в частности, «братство» не принимало толстовские идеи «опрощения»), а на участие в просветительской и прочей конкретной работе – в земствах, школах, библиотеках, в помощи голодающим и т.п.
В письме кого-то из друзей Гревса я нашла слова «Бедный Ульянов….» - это отклик на приговор по делу 1 марта. Гревс и его товарищи были активными членами студенческого Научно-литературного общества; Александр Ульянов (шестью годами моложе Гревса) в свое время был его ученым секретарем…
Позднее Гревс писал, что он стал кадетом «незаметно» - а через много лет П.Н.Милюков вспомнит, что именно Гревс первый «дал ему в руки запретного Герцена» (видимо, это было в 1883 г.). Многие ли сегодня знают, что Герцен был тогда запретным автором?
Гревс был профессором Петербургского Университета вплоть до 1923 года, когда он, наряду с такими выдающимися историками, как Н.И.Кареев, С.Ф.Платонов, С.А.Жебелев, ближайшая ученица Гревса О.А.Добиаш-Рождественская, вынужден был университет покинуть (впрочем, »при царе» его тоже увольняли – за сочувствие студенческим забастовкам). И все эти годы Иван Михайлович Гревс был не просто хорошим профессором – он был любимым, исключительным, неповторимым. Когда он читал лекции в Университете и на Бестужевских курсах, то семинары проводил совместно, и все слушатели вспоминали об этих занятиях как о незабываемом опыте общения со старшим другом.
Многие тематические семинары – например, по Августину и Данте, Гревс проводил у себя дома. Дантовский семинар, объявлявшийся пять раз в период с 1910 по 1923, ярко описан в мемуарах Н.П.Анциферова «Из дум о былом».
Писал Иван Михайлович много, живо и страстно, увлекаемый материалом все глубже и глубже. Средоточие его интересов – вызревание феодальных институтов во времена античности, духовная культура Средних веков и Раннего Возрождения, Данте, Августин, Франциск Ассизский, Григорий Турский, каролингское возрождение.…
Знаменитый семинарий Гревса по Флоренции XII-XIV вв. объявлялся регулярно с начала 1900-х и до конца 1930 гг. Флоренция, как и другие итальянские города, были обжиты Гревсом изнутри - он неоднократно возил туда своих студентов на научные экскурсии, дабы они не изучали свой предмет как «книжный». Уже тогда Гревс объяснял своим подопечным, что любой европейский город необходимо увидеть с самой высокой точки - Петербург, например, раскрывается как единое целое именно с высоты купола Исакиевского собора.
Гревс задумал цикл очерков «Научные прогулки по историческим центрам Италии (Очерки флорентийской культуры)», который должен был печататься в журнале «Научное слово». Цикл открылся в 1903 г. этюдом «Первый день в великой школе гуманности», глубоко личным по тональности. Далее обширный план Гревса был сужен до рассказа только о Флоренции, а позже свет увидели лишь первые две главы первого очерка «Происхождение свободной Флоренции (Исторические условия ее возвышения и процветания)». Следующий этап работы был выполнен частично, но текст не был напечатан, а задуманная «История Флоренции» не была закончена. Лишь в 1925 г. вышла книга Гревса «Кровавая свадьба Буодельмонте. Жизнь итальянского города в XIII в.», также посвященная Флоренции.
Вообще же соотношение объема задуманного Гревсом, написанного им и опубликованного наводит на мысль о том, что глубина его познаний и требовательность к полноте изучения предмета, да и весь интеллектуальный стиль Гревса плохо укладывался в тексты, соответствующие академически заданным формам. Может быть именно поэтому Гревс так и не написал докторской диссертации, что было необходимо для получения звания ординарного профессора – он оставался ординарным профессором «по должности». Стиль Гревса может представляться старомодным: собственно, он виделся таковым уже Г.О.Винокуру в 1920-30-е гг. Однако соглашаясь с Гревсом или оппонируя ему, коллеги по цеху могли упрекнуть его разве что в перенасыщенности текста художественными приемами (видимо, это имел в виду Вяч. Иванов, находивший у Гревса избыток амплификаций).
К биографии И.М.Гревса в полной мере можно отнести мысль Г.О.Винокура о том, что «вся биография вообще - только внешнее выражение внутреннего (выделено автором; см.: Винокур Г.О. Биография и культура. М.: Русские словари, 1997. С. 34). Когда Б.С.Каганович еще в 1982 г. спросил известного историка античности Марию.Ефимовну Сергеенко, был ли Гревс крупным ученым, она ответила «Гревс был больше, чем крупный ученый» (о своем учителе А.А.Реформатском я тоже сказала бы, что он был больше, чем крупный ученый - боюсь, что этот тип русского интеллигента уже не воспроизводим).
Иван Михайлович для своих учеников действительно был padre (так звал его Анциферов). Гревс и его ученики составляли особую неформальную группу, с безусловными, хоть и подразумеваемыми, социальными ролями и сеткой отношений. Это видно из его переписки с Н.П.Анциферовым, с Т. Б Лозинской, из писем его учеников друг другу и даже из его переписки с таким сдержанным в выражении эмоций человеком, как О.А.Добиаш-Рождественская.
Если падение самодержавия Гревс приветствовал как «незабвенные дни отечественной истории», то октябрь 1917 он, как и его ближайшее окружение, воспринял как катастрофу. Я еще успела застать в добром здравии людей, которых убийство Шингарева и Кокошкина побудило отвергнуть большевизм раз и навсегда. Но и в этой мрачной обстановке Гревс, видимо, считал себя обязанным исполнять свой долг просветителя и гуманиста - пусть в заданных жизнью пределах. В частности, он был одним из инициаторов краеведческого движения, где Н.П.Анциферов был его близким соратником (впрочем, это отдельная страница не только в биографии И.М.Гревса, но и в истории нашей науки и культуры – увы, тоже трагическая). Уже очень пожилым человеком Гревс именно в качестве одного из лидеров краеведческого движения объездил много городов Европейской России, энергично участвовал в изданиях и конференциях краеведов – пока краеведение не «прикрыли», сформировав очередное «дело».
В 1920-е гг. Гревс отдал много сил изучению жизни и творчества своего любимого писателя – И.С.Тургенева. Ему даже удалось издать несколько статей и две книги – одну о Тургеневе и Италии, другую – о любви Тургенева к Полине Виардо. Но и здесь очень много текстов Гревса остались в рукописи.
В 1934 г. Гревса, как и Добиаш-Рождественскую, вернули в уже Ленинградский Университет, где нашлось немало студентов, понимавших, кого они видят перед собой на кафедре. Жизнь его, тем не менее, была очень тяжела – в том числе и в материальном отношении. Последние годы Гревса были омрачены потерей друзей, арестами многих из тех, кого он знал и любил всю жизнь и, наконец, арестом и гибелью в застенках НКВД ближайшего друга и соратника по «братству», 77-летнего Д.И.Шаховского.
Повторим тезис Винокура: внешнее в биографии есть лишь отражение внутреннего. Гревс до конца дней продолжал работать. Его последняя большая работа - книга «Тацит», написанная для серии ЖЗЛ в 1937 - 1938 г.г, вышла в 1946 г., когда в живых уже не было не только самого Ивана Михайловича (он умер в мае 1941 г), но и его жены и дочери, умерших в блокаду.
Б.С.Каганович пишет, что архив Гревса был спасен 15-летней девочкой Аллой Левдиковой, дочерью приятельницы жены Гревса, которая вместе с матерью переселилась к ним осенью 1941. В книге О.Б.Вахромеевой «Человек с открытым сердцем» (СПб, 2004) я прочитала отрывок из письма А.В. Левдиковой с рассказом о том, как она пыталась отвезти на саночках в больницу тяжело больную дочь Ивана Михайловича Катю, но та умерла по дороге…
