Мы публикуем текст доклад доктора философских наук, профессора Андрея Николаевича Медушевского на расширенном заседании Бюро Отделения историко-филологических наук РАН 25 сентября 2013 года, посвященном обсуждению концепции нового учебно-методического комплекса по отечественной истории.
Историко-культурный стандарт (если оставить в стороне вопрос о его целесообразности) задумывался как концентрированное выражение научной концепции, периодизации и селекции исторических событий, которые должны стать предметом специального изучения в школе. Суть этого документа – необходимость дать, говоря словами Ключевского, «общий взгляд на русскую историю». Мои замечания по стандарту определяются этим пониманием его задач.
1. В стандарте отсутствует единая концепция российской истории, позволяющая соотнести ее этапы с основными процессами в мировой и прежде всего европейской истории (такими как, напр., формирование национальных государств, великие географические открытия, Просвещение, промышленный переворот и формирование индустриального общества, колониальный раздел мира, переход от сословного к гражданскому обществу, информационная революция, глобализация и т.п.). Это не позволяет полноценно раскрыть логику исторических событий российской истории, которые выступают в стандарте как спонтанно сменяющие друг друга события, никак не связанные между собой и с ходом мировой истории.
2. При серьезном отношении к делу важно было бы показать методологию курса истории – дать сведения об историографии, исторической географии и источниковедении, показать, откуда и каким образом получают достоверные и проверяемые выводы в исторической науке, каким образом и с какой целью выстраивается описание событий и отбор дат для запоминания. Это декларируется, но не проведено на деле. Без этого все сводится к фактографии – описательной или событийной истории, которая никого ничему не учит. Но в стандарте доминирует именно этот описательно-событийный подход.
3. Периодизация российской истории, представленная в стандарте, во-первых, никак не объяснена, во-вторых, не имеет единого внутреннего стержня. Если первые 4 раздела объединены идеей эволюции российской государственности от ее формирования до конца существования империи, то последующие три раздела выстроены уже вне этой логики – «годы великих потрясений» 1914-21 гг. (разд.V), Советское общество в 1920-1930-е гг. (разд. VI), ВОВ 1941-45 гг. (разд. VII) и апогей и кризис советской системы (1945-1991 гг.). Концепция модернизации, лежащая в основе первых разделов, затем отставлена и не заменена другой. Если в основе этих разделов лежит идея кризиса государственности, то чем объясняются их названия? Что, потрясения закончились в 1921 г.? Почему общество впервые возникает в названии раздела посвященного только периоду 1920-1930 гг. и нигде более? Разве общества не было до революции? Что такое советская система – это общество или государство? На каком основании выделяется в отдельный раздел ВОВ – почему не «Россия в мировой войне» (как это представлено для периода 1914-18 гг.)? Это – какая-то эклектика. Наконец, по каким параметрам (кроме хронологического) определяется логика последнего раздела (IX) – «Российская Федерация в 1991-2012 гг.»? Где здесь общество и государство, включается ли в анализ постсоветское пространство – судьбы территорий, ранее входивших в империю и советское государство (и проживающего на их территориях огромного русского населения)? Все эти вопросы отражают отсутствие в стандарте полноценной периодизации: для первых четырех разделов принята в целом та периодизация, которая была создана русской дореволюционной историографией (но, правда, авторы сбиваются на пересказ истории по царствованиям), для последующих – нет никакой логики, чистая импровизация.
4. Не выстроена убедительная система научных понятий, единых для всех исторических периодов и способных отразить их общие и особенные черты (что не создает возможность сравнения). Вместо этого присутствует смешение понятий, взятых частично из работ дореволюционных историков, частично – из советских учебников, но главным образом – просто воспроизводящих термины соответствующей эпохи без их объяснения. Термины «Древняя Русь», «Ордынский период истории», «Царство», «Империя» сожительствуют с такими понятиями как «Смута», «Великие потрясения», «Советская система», «сталинский социализм», «Российская Федерация» и проч. – это понятия с совершенно различным семантическим наполнением, иногда просто метафоры (к тому же для убедительности взятые в кавычки) - годится для публицистики, но не для научного подхода. Существуют диспропорции по разделам стандарта в отношении ключевых понятий и персоналий – в одних случаях они разделены по сферам деятельности (что разумно), в других – даны скопом. Если в одних случаях принят строгий стиль, то в других есть намек на эмоциональную оценку – говорится о «трагических событиях» 1993 г., но почему-то не 1917 или 1936? О чем, собственно, сожалеют коллеги?
5. Авторским изобретением является понятие «Великой русской революции», которая почему-то ограничивается только событиями 1917 г. и заканчивается созданием коалиционного правительства большевиков и левых эсеров. Спорность этого понятия очевидна, особенно с учетом того, что «революция» сведена к двум переворотам. Если авторы хотели найти в России аналог Великой Французской революции, то в нее входит, как известно, период от созыва Генеральных штатов до установления режима первого консула, а не только установление якобинской диктатуры или Директории. Следуя этой логике в России в это понятие должен быть включен период от Февральской революции как минимум до устранения левых эсеров и установления диктатуры Ленина или даже до Конституции 1936 г. О тенденциозности стандарта в освещении событий революции говорит тот факт, что Февральская революция (вопреки историографической и исторической традиции) именуется «переворотом» и ставится на одну доску с «Октябрьским переворотом», причем из стандарта нельзя понять соотношение этих двух событий. Раздел стандарта о революциях начала ХХ в. не дает никакого представления о различии позиций в обществе, основных политических партиях (они не названы), а в списке имен нет даже их лидеров. Не упомянуты даже лидеры Временного правительства – Львов, Милюков, Кокошкин, но зато есть Буденный, Ворошилов и уголовник Котовский. Ничего нет об оценках революционных событий в обществе. Не говорится по существу (а только упоминается) о феномене постреволюционной эмиграции и ее деятельности по формулированию полноценной альтернативной стратегии развития России. Складывается впечатление, что авторы раздела не знакомы с интернациональной литературой о революциях и, в частности, русской революции и вновь воспроизводят в модифицированном виде неубедительную схему советской историографии.
6. В изложении истории советского периода доминирует неопределенность, выражающая, по-видимому, отсутствие концептуального единства и в то же время нежелание формулировать оценку событий. Этой цели соответствует ряд гибридных формул, смысл которых ускользает от понимания (напр., изобретенное авторами понятие «сталинский социализм», существовавший будто бы только в период 1929-41 гг.), использование неопределенно-многозначительных понятий (напр., «Новочеркасские события», «политический кризис в Венгрии», «диссидентский вызов» и т.п.), воспроизведение языка эпохи (разоблачение «культа личности»). В целом речь идет о механической калькуляции «достижений» и «недостатков» без какой-либо попытки качественного анализа. Нельзя понять, как соотносилось общество и государство, какова природа советской однопартийной диктатуры, в чем особенности плановой системы экономики и номинального советского конституционализма, каков реальный масштаб репрессий и т.п. Как эта система соотносилась и взаимодействовала с другими экономическими и политическими системами своего времени? В конечном счете, из представленного перечня событий не ясно, почему «апогей» советской системы закончился ее крушением. Ничего практически не говорится о социальном протесте, нарушениях прав человека, правозащитном движении, репрессиях к инакомыслящим в разные периоды советской истории. Равным образом ничего не сказано об «империи Кремля», тайной дипломатии и «необъявленных» войнах, в которых участвовал СССР по всему миру (Вьетнам, Ангола и т.п.). Эта селекция фактов ведет к диспропорциям в интерпретации и создает неадекватную картину советского периода. Данный двусмысленный подход выражен в списках исторических деятелей. Упоминаются Сталин, Ежов и прочие, но нет их жертв – всемирно признанных ученых как Вавилов, Чаянов, Кондратьев и др., составляющих гордость российской науки. Список персонажей по позднему СССР вновь открывается одиозным именем Берии, включает весь советский официоз, но попутно также борцов с системой и либеральных реформаторов – Сахарова, Солженицына и Собчака. Они перевернулись бы в гробу, увидев этот список и свои имена в том ряду.
7. В трактовке новейшей истории России стандарт особенно непоследователен и противоречив. Здесь отсутствует продуманная система ценностных ориентиров. Если признать, что приоритетами современного развития являются принципы действующей российской Конституции (плюрализм, правовое государство, демократия, рыночная экономика, федерализм, местное самоуправление, независимость судебной власти, политические права и свободы), то по всем этим направлениям стандарт дает очень мало информации, а в ряде случаев – откровенно тенденциозен. Так, при характеристике становления «новой России» приоритет отдается негативным явлениям, возникшим в период крушения коммунизма – скрупулезно перечисляются все проблемы 90-х гг.: шоковая терапия, дефолт, олигархия, криминалитет и т.п., но ничего практически не говорится о становлении демократии, правовой системы, рыночной экономики, политического плюрализма, парламентаризма, многопартийности и политических свобод, отсутствовавших в период однопартийной диктатуры. Авторы сожалеют о «трагических событиях в Москве» в октябре 1993 г., рассказывают о «расстреле Белого дома» и т.д., забывая отметить, что речь шла о подавлении вооруженного мятежа, имевшего целью реставрацию репрессивной советской системы. Информационное наполнение и селекция фактов раздела представляются неадекватными: «альтернативные модели федеративного процесса» иллюстрируются почему-то исключительно «моделью Татарстана»; нет ничего о структуре парламентаризма, изменениях федеративного устройства, реформах центрального управления и местного самоуправления, судебной системы, системы образования (хотя бы на том же уровне, как излагаются аналогичные реформы 60-х гг. XIX в.). Не упомянута даже земельная реформа и административные реформы. Говорится о «религиозном возрождении», но не о тенденциях к клерикализации. Представлена двусмысленная формула о «совершенствовании строительства гражданского общества» вместе с «построением вертикали власти» (как будто гражданское общество нужно строить с помощью этой вертикали). Отсутствует ряд важных параметров внутренней политики, поляризовавших общество (как, напр., процесс Ходорковского) и внешней политики – ШОС, ВТО, БРИКС, Большая двадцатка и т.п. Этому подходу соответствует выбор ключевых понятий и персоналий: есть Зюганов и Жириновский, но нет авторов Конституции, есть Примаков, но нет Старовойтовой, есть Алферов, но нет Перельмана, есть Кобзон, но нет Ростроповича. Этот забавный дисбаланс партийных и идеологических пристрастий трудно объяснить неосведомленностью авторов. Не стоит ли в этом контексте отразить и текущую реформу РАН?
8. Замеченные фактические ошибки показательны:
1) Советская конституция 1918 г. была Конституцией не России, а РСФСР и не была первой российской Конституцией (ею следует признать, скорее, Манифест 17 октября 1905 г. и Основные законы в редакции 1906 г.);
2) Действующая Конституция РФ была принята не на референдуме, но на всенародным голосованием 12 декабря 1993 г. (для установления этого факта достаточно открыть ее титульную страницу).
3) Говорится почему-то о «законах» 2008 г. об увеличении продолжительности мандата Думы и Президента, хотя речь шла о конституционной реформе – внесении наиболее значимых поправок в действующую Конституцию за все время ее существования.
Выводы. В целом проведенный анализ стандарта свидетельствует, на наш взгляд, о том, что ему не удалось решить поставленные задачи – добиться концептуальной цельности, выстроить логичную периодизацию русского исторического процесса, провести научную селекцию ключевых понятий и исторических дат. Не выполняет стандарт и другой важной подразумеваемой цели – гражданского воспитания молодежи, поскольку ориентируется на стереотипы советской историографии и не отражает приоритетов современного этапа развития. Это – какое-то причудливое соединение воедино учебника Иловайского и Краткого курса истории ВКП(б), робких постсоветских исканий, лишенное к тому же их концептуальной последовательности.
Стандарт практически не отражает роли гражданского общества и раскрепощения личности, этапов движения к правовому государству и рыночной экономике, соотношение центра и региональной специфики в историческом процессе. Не решает он и современных задач понимания глобальных процессов и места России в них. Стандарт воспроизводит в измененном виде ряд советских стереотипов, не делая их более убедительными. Особенно слабым является раздел о новейшем периоде русской истории в силу бедности фактических данных и тенденциозности их изложения. Целесообразно было бы предложить разработку стандарта другой команде.
