Мы продолжаем публиковать книгу известного российского социолога Валентины Федоровны Чесноковой «Язык социологии». В издательстве ОГИ она выйдет в свет в начале 2009 года. Валентина Федоровна - консультант Фонда «Общественное мнение» и Института национальной модели экономики, она является куратором исследований ФОМ, посвященных отношению к религии. Автор книг «Тесным путем: процесс воцерковления населения России в конце 20-го века», «О русском национальном характере». Работала в центре содействия реформе уголовного правосудия Валерия Абрамкина.
Хотя Юзеф Халасинский не принадлежит пока к числуклассиков социологии, мы решили посвятить ему еще одну лекцию, поскольку проблемы,которыми он занимался, весьма актуальны именно в наше время и в наших условиях.В 1946 г., сразу после окончания мировой войны, когда Польша еще не оправиласьот военных потрясений, Юзеф Халасинский пишет свою статью "Социологическиепредпосылки реформы воспитания". Варшава лежала в развалинах, по дорогамстраны перемещались массы населения: те, кто возвращался из германского плена,кто мигрировал на Западные земли, а также люди, которые возвращались вразрушенные города, чтобы как-то налаживать там жизнь. Главным выводом из этойстатьи Халасинского было следующее положение: "Формирование новойисторической концепции польской нации как исторического единства, концепцииисторически правдивой, способной выдержать испытание жизнью и заслужитьвнимание молодежи, - вот задача, которая стоит перед всеми, кто с чувствомответственности за судьбы нации берет на себя бремя создания польской системыобразования" [1, pp. 15-16].
Обратим внимание: не ставится задача обогатить нашумолодежь всеми сокровищами мировой культуры, не взять из каждой культуры по несколькушедевров и устроить их как-то рядоположенно в сознании молодых людей, новыработать концепцию нации. Почему именно концепция нации? Понятие нации лежит в основании национальнойкультуры, а национальная культура - это нечто цельное, системно организованное,что должно устраивать жизнь определенной группы. Здесь, конечно, авторитетомявляется поляк по происхождению Бронислав Малиновский, антрополог с мировым именем,на которого и ссылается Халасинский, приводя его высказывание: "культура инация - это понятия, тесно связанные друг с другом" [1, p. 21]. Малиновскийпишет "о целостности, группе или обществе..., которая является носителемсвоей культуры и осуществляет ее, будучи совокупностью" [1, pp. 22-23].
Следовательно, в основу системы образованиязакладывается принцип воспитания и формирования из молодежи не потребителейкультуры, а ее творцов, что, в свою очередь, обеспечивает интеграцию нации. Малиновский утверждает: необходимо "принятьпринцип национальности (Nationality) каккультурного основания интеграции в противоположность политической основе, на которой базируетсяплемя-государство" Племени-государству противостоит, тем самым,"племя-нация", под которой он подразумевает большую группу,объединенную на основе языка, общей традиции и общей культуры. "Принципнациональности, - пишет Малиновский, - является, следовательно, первичным иосновным фактом человеческой эволюции" [1, p. 25]. Нокультура - это не только язык и традиции, идеалы и принципы. "Культурноеединство проникает гораздо глубже и охватывает всю сферу повседневныхконтактов, семейной жизни, дружеских контактов, общественных связей, способовразвлечения, институтов и школ. Она охватывает также национальные понятиясвободы, справедливости, чувства собственного достоинства и ценности.Творческая сторона принципа национальности заключается в активности нации какмастерской культуры и прогресса" [1, p. 25]. Национальнаякультура, следовательно, организует образ жизни народа.
И еще одно важное для Малиновского отличие того, чтоон называет "племя-нация", от "племени-государства"."На протяжении всего развития народов, - пишет он, - существовали всегдадва принципа интеграции и соединения: принцип объединения через национальнуюкультуру, воплощенную в... нации, и принцип объединения посредствомполитической силы, воплощенной в... государстве". Первый принцип связан снормальным, мирным и потому свободным развитием культуры" [1, p. 25]. И далее:"Нет ничего агрессивного или деструктивного в нации как таковой... Толькокогда культурные силы народа как культурного единства оказываются подчиненнымиполитическому принципу государства, возникает опасность" [1, pp. 23-24].
Малиновский писал в это эпоху борьбы с фашизмом, ипотому он так тщательно оговаривает доброкачественность понятия нации кактаковой и безопасность этого принципа, пока он не подчинен интересамагрессивной политики. Напротив, с его точки зрения, именно национальнаякультура, поставленная во главу угла при обустройстве жизни народа, обеспечиваетего свободное существование и развитие. Надо сказать, что у нас и до сеговремени в обыденном сознании постоянно путаются понятия "национализма"и "нацизма", и на первое понятие автоматически переносятсяотрицательные характеристики второго. Поэтому до сих пор мы боимся говоритьоткрыто и свободно о национальных принципах, национализме как защитенациональной культуры не только от нападок извне, но и от внутреннегоослабления и разрушения, которые неизбежно сопутствуют боязни обсуждениянациональных проблем. Любопытно, что у Халасинского в Польше 40-х гг. не былотакой боязни и таких запретов на понятия "нация","национальность", "национальная культура", поэтому он ивозражает Малиновскому на его особенно осторожное отношение к синтезунациональной культуры с политикой. Он утверждает, что к политическому принципуне следует относиться с огульным подозрением, ибо политические учреждения – этотакже явления культуры, они должны быть культурными факторами и выполнять своюроль на службе у нации и ее культуры.
Далее, выстраивая свою концепцию, Халасинскийобращается к Ф.Знанецкому, к его работе "Современные национальности",и вводит следующие дополнительные моменты. Во-первых, Знанецкий не считаетнацией весь этнический ствол народа, восходящий к его племенной жизни. Он считаетнациональной культурой только культуру относительно нового типа. В частности,он занимается обществами, обладающими современной национальной культурой, и прослеживаетпроцесс их складывания. Наконец он предполагает наличие на этом новом этаперазвития культуры народов расширение национального самосознания. По Знанецкому,нация также воспринимается как культурная общность, но он считает, что нацияскладывается только на основании письменной культуры, устная же культура - этокультура племенная, более древняя.
"Национальное самосознание, - пишет Халасинский, - рождается не из безрефлексийнойпринадлежности к своему племени в условиях, когда это родное ему племя дляиндивида является единственной возможностью человеческого существования. Национальноесамосознание - это продукт социальной подвижности, пространственной ипсихологической. Национальное самосознание - это уже самосознание индивидов, обладающихавтономной личностью" [1, p. 33].
Это очень важный момент: национальная культурарождается в условиях социальной неоднородности и сама несет в себе элементынеоднородности, а потому она не свободна от внутренней дисгармонии. Уже втерриториальной общине смешиваются выходцы из различных племен, а с развитиемгородов этот процесс начинает идти гораздо быстрее. Воспринимая друг от другановые элементы, племенные культуры начинают вырабатывать в себе новое единство,но человек, носитель этих новых культур, начинает испытывать эту внутреннююнеоднородность. Возникает автономная личность, т.е. личность, обладающая некоторым наборомценностей, идей и нормативных элементов, не совпадающих с наборами такихэлементов у других личностей. Если община - в ее идеальном представлении уТённиса и Дюркгейма - это люди с одинаковыми ценностями и идеями, чтообеспечивает им единство переживаний и единство реакции на нарушение моральнойнормы, то нация - это образование, состоящее из автономных личностей, видящих мир до некоторойстепени по-разному. Поэтому от них не приходится ожидать единства реакций.
В 1966 г. в Польше вышла книжка Элжбеты Нейман"Типы маргинальности в обществах и их роль в социальном изменении". Халасинский с интересом отнесся кэтой работе, так как она поднимала, как он выразился, "гигантскуютему". Нейман выделила четыре рода маргинальности: социальную, культурную,социально-культурную и психологическую. При этом, утверждает она, социальнаямаргинальность может быть развивающейся и затухающей, культурная маргинальность- полной и частичной, культурная маргинальность - внутренней и внешней. Вразличные времена люди попадают в ситуацию маргинальности: это могут бытькороли, лишившиеся тронов, расстриги-священники, беглые крестьяне иликрестьяне, получившие вольную, евреи в диаспоре, прекрасная американка,"королева красоты, которая мечтала стать студенткой Гарвардскогоуниверситета" (психическая маргинальность), а также интеллектуалы,"которых массовая культура отодвигает на обочину культуры"; и ещеособый вид маргиналов -люди, тоскующие о внекультурном братстве.
При таком широком подходе к маргинальности,констатирует Халасинский, "любой человек в наше время с какой-то точкизрения оказывается маргинальным. Маргинальность перестает быть чем-тоисключительным и становится правилом; тогда исчезают маргинальные люди какособая категория пионеров, обладающих особыми способностями в областиноваторских идей и социальных преобразований" [1, p. 15]. Все населениестановится маргинальным, и этот процесс маргинализации порождает автономнуюличность.
Действительно, вспомним, что в предыдущей лекции мыговорили о распадении социальных структур в селе. Крестьянская молодежь, нежелающая больше быть в чем-то отличной от горожан, усиленно вводит в свою жизньобразцы городской жизни. Но эти образцы, во-первых, не очень ложатся на образжизни земледельца, а во-вторых, еще очень слабо и поверхностно освоены самимимолодыми людьми (недаром их городские сверстники издеваются над ними при каждомудобном случае). Отсюда - массовая маргинализация молодого сельского населения:человек как бы "зависает" между двумя пластами культуры, между двумяобразами жизни, один из которых для него привычен и осуществляется набессознательном уровне, а к другому он всеми силами стремится, но не может его освоить в полном объеме.
Халасинский показывает это на материале дневниковЗападных земель, где процесс шел особенно явственно. "Отрыв от роднойобщины играл в этом процессе основную роль. Ослабляя нерефлексивные социальныесвязи, связывавшие крестьянина с традиционной соседской общиной, эмиграциясоздавала потребность в осознанной социальной связи национального типа.Связывая возникновение идеи нации и развитие национального самосознания савтономностью личности, я обращал уже внимание на то, что автономность личностипоявляется в результате того, что индивид перестает быть привязанным с самогорождения к одной и той же социальной группе, к одной и той же системе групповыхценностей" [1, p. 35]. Ценностипроходят перед индивидом в разных наборах и иерархиях, и он вынужден как-то всеэто соотносить, и, в конце концов, выбирать. Но простое наложение одних схем надругие, простое добавление одних элементов к другим создает хаотичное целое,противоречивое внутри себя, - все это "не держится вместе", апостоянно разваливается. Необходимо создание упорядоченных систем.
Поскольку рефлексия, по существу, единственный способсоздания таких систем, то в ряды их создателей должны выдвинуться в первуюочередь интеллектуалы. Знанецкий полагал, что артисты, поэты, философы - воттворцы национальной культуры. Они сами - автономные личности, они и должныпреодолевать свою маргинальность. Но здесь есть еще один очень важный момент:что же должно создаваться в результате этой рефлексии - какие новые системы и на каком уровне?
Обратимся к классику, которым в этом вопросе издавнапризнан Эрнест Ренан. В своем докладе в 1882 г. "Что есть нация?" онписал: "Великое братство людей со здравой душой и горячим сердцем создает моральноесознание, называемое нацией" [1, p. 45]. Ренанчасто употребляет выражения, которые современному человеку, привыкшему ксдержанной манере выражения своих мыслей, могут показаться слишком пышными извонкими. Но сами мысли у Ренана остаются точными и яркими: нация - этоморальное сознание. Масса книг иработ написана на эту тему, но, пожалуй, более четкой, а главное, болееправильной формулировки вы нигде не встретите.
Человек - существо моральное. Но в обществе безрефлексивнойкультуры[1]он выполняет моральные требования, просто соблюдая нормы и правила, в которыхэти принципы заложены. Для того, чтобы такое поведение было возможным, сама нормативно-ценностнаясистема должна быть законченной и сбалансированной, когда же ее целостностьставится под сомнение, возникает необходимость в прямых и явных формулировках.Человек задумывается не о том, как ему наиболее правильно поступить в данныймомент, а о том, для чего он вообще живет и есть ли какой-то смысл в его жизнии даже в жизни вообще.
Вот здесь и должны вступить в действие люди,обладающие рефлексией, чтобы извлечь моральный смысл, заложенный в простыхповседневных образцах и нормах поведения, и дать им ясную, словеснуюформулировку. Эти рефлексирующие личности, объединяясь в группыединомышленников, выполняют функцию "мышления нации о самой себе", "о своих целях, о своем призвании, это органынационального самосознания" [1, p. 37]. Каквозникает и формируется этот рефлексивный элемент, этот орган национальногосамосознания?
Ренан считал, что поскольку начала цивилизации создавалааристократия, то и поддержание цивилизации – тоже дело аристократическое. ДоРенана и после него было много высказываний на тему о том, что естьнациональные ценности. Существовали такие взгляды, как например, у поэтаАльфреда Девиньи: о современном для него человеке, а жил он первой половине XIXвека, он пишет: "Честь для него - единственная основа поведения и заменяетему религию... Честь предохраняет его от всякого преступления и от всякойподлости: это и есть его религия. Христианство в его сердце мертво... Таковсовременный человек во Франции . Честь представляет его веру, совесть - егомораль, обязанность - его право (закон). Он активный и образованный" "[1, p. 47]. Это былромантический период национальной идеи: "Нация - это объединение людейчести". Наряду с понятием чести введено было и понятие достоинства. Оноозначало автономную человеческую личность, "окруженную уважением иуважающую саму себя". Приводя все эти романтические высказывания, ЮзефХаласинский констатирует в них одну очень важную особенность, принадлежащую, поего мнению, к самой сущности национальной культуры: "Это личная связьмежду людьми как существами автономными, свободными, связь, возникающая изобщей системы ценностей" [1, p. 47].
Выразителями идеи нации, по Халасинскому, являются неаристократы, которых в XIX веке сменяет другой тип интеллектуалов - интеллигенты. "Интеллигенция" - это термин, возникший вРоссии, частью которой была в те времена и Польша. "Формированиесовременной нации, - утверждает Халасинский, - очень тесно связано с этим типомнезависимой интеллигенции как особого социального слоя". Эта страта, связаннаяс развитием городских центров культуры, не вмещается в прежних границах сословногообщества и приобретает все больше характер общенациональный. Это симптом,который с конца ХVIII века набирает силу, свидетельствуя о том, что мы имеемдело с дозреванием этой новой социально-исторической формации, котораяназывается современной нацией" [1, p. 121].
Ханлельсман пишет, что именно в XVIII веке"понятие нации, идентичное с понятием государства, отождествляется спонятием народа и расширяется на все слои..." [1, p. 133]. Такогорода взгляды способствуют ослаблению сословной целостности и замкнутости. Люди,оказавшиеся вне своих сословий, прежде составляли исключение и находили себепристанище либо в составе обширной "челяди" крупных магнатов, либо вармии, либо просто бродили по дорогам и постоялым дворам. Теперь они находят себеместо в городе, с его расширившимися функциями и возможностями для приложениясил. Там они могут стать не только ремесленниками, дворниками и т.д., но ижурналистами, репетиторами, учителями, врачами. Теперь оказаться вне своегосословия совсем не обязательно означает потерю статуса или его понижение,иногда происходит и его повышение. В этой обширной массе людей, оказавшихся"аутсайдерами" в распадающемся сословном обществе, можно встретить ивнебрачного сына аристократа, и купеческого сына, побродившего. по европейскимуниверситетам, и сыновей священников и причетников, также получившихуниверситетское образование, и даже образованных крестьян и ремесленников,активно читающих разного рода литературу. В русском языке всю эту людскую массучасто называли "разночинцами". Название "интеллигенция" онидали себе сами. Они считали, что несут в общество свет разума, помогаютнародным массам осознать себя, подняться над повседневными заботами и статьчастью своей страны, какого-то большого целого. А это «целое», как ониполагали, должно втянуть в себя все слои населения, уравнять всех людей,обучить, переработать, как пассивный материал, и сделать участникамиисторического процесса. Они были истинными демократами и искренно хотелипослужить народу, сделать его равным себе.
Правда, это целое к тому времени еще не сложилось, ноощущалась его необходимость, так как структуры сословного общественногосознания разваливались, и человек, привыкший жить в соответствии с векамивыработанными образцами, оказывался без опоры. Лучшие из интеллигентов,наиболее образованные и социально чувствительные, считали себя обязанными датьнароду новые ориентиры и новые принципы существования. В этих стремлениях многоеще было от эпохи романтизма с ее "горячими сердцами" и"чувством чести, заменяющим религию". Ощущалась потребность в"социально-моральной санкции и социально-моральных авторитетах". Игде-то за всем этим стояла тенденция "ввести цивилизацию в рамкисоциально-морального устройства" [1, p. 133]. Задачиграндиозные, но совершенно невыполнимые в условиях распада и разброда прежнихсословий и прочих социальных структур.
Напомним, что если все до сих пор существовавшиеэтнические единства предполагали бессознательное участие в них населения,охваченного рамками данной структуры, то период формирования нации имеет дело савтономной личностью, сложившейсяв ситуации перемешивания различных культурных и нормативных элементов, средикоторых продолжают жить какие-то старые структуры и возникает что-то новое. Автономнаяличность несет в своем сознании эту противоречивость, эту несоотнесенность идисгармонию. Она критически настроена ко всему, но в то же время она стремится к гармонизации своеговнутреннего мира, обретению целостности и устойчивости. Она в принципе готовавоспринимать новое, но ее нужно убедить. Это новое образование - нация -предполагает сознательное объединение людей данной, вновь нарождающейся культуры. Нарождающейся, безусловно, не напустом месте, а как более или менее удачный синтез прежде существовавшихкультурных систем и элементов.
Свой доклад в Париже в 1882 г. Ренан завершил такимисловами: "Человек - это все в созидании того святого дела, которое мыназываем нацией. Никакой материальный факт не имеет к этому отношения. Нация - этодуховный догмат, результирующая глубоких исторических взаимосвязей, духовнаяродина... Человек не является невольником ни своей расы, ни своего языка, нирелигии, ни течения рек, ни направления горных хребтов. Великое братство людейсо здоровой душой и горячим сердцем создает моральное сознание, называемоенацией. До тех пор, пока это моральное сознание дает довод своей силы черезпринесение жертв, которых требует от индивидов благо целого, до тех пор онаимеет право на существование и обладает бытием. Вот чем является нация". [1, p. 144].
К формулировкам Ренана можно "придираться",так как они не удовлетворяют требованиям научной точности, но Халасинскийутверждает, что именно "Ренан, интеллектуальный сибарит, духовно чуждыйнародным массам и социальным идеалам демократии, стал классическиминтеллектуальным выразителем этой моральной формулы нации, которая вкритический момент вопреки Ренану и его сфере, практически была осуществленапарижанами при обороне Парижа" [1, pp. 145-146]. "Моральная,а не экономическая и не интеллектуальная формула нации - вот формула простогочеловека - формула народа", - утверждает Халасинский (18). [1, p. 148].
Во времена, когда писал Халасинский (т.е. во второйполовине XX века), проблема нации обрела уже не столько романтическое, сколькореально-практическое значение. Формирование нации для Халасинского - этосредство преодоления процесса массовой маргинализации населения путем выработкикомплекса идей, способствующих появлению национального самосознания и ощущенияморальной общности.
Прежде всего, конечно, необходим комплекс идей. Ноидеи, способные формировать национальное самосознание, не могут быть выработаныи предложены каким-то одним человеком или группой людей, они должныскладываться в процессе созидания этой самой моральной общности. Это -результат работы общественного сознания, результат усилий многих интеллектов.Таким образом, наряду с выработкой идей должна формироваться и определеннаясвязь между людьми, данный комплекс идей вырабатывающих, что является особой и весьмасложной проблемой.
Как поддерживается постоянная связь людей внутриодного рода или племени, описывают нам этнографы. Так, польский историк ЛюдвигКшивицки в своей работе "Организованная традиция" пишет: "Что ниговорите, а племя, а в дальнейшем и нация - это не что иное, как личностныйэмоциональный раствор, из которого при воздействии на него кристаллизуютсяособого типа общинные связи... Соплеменники обязательно собираются несколькораз в год на празднества.... и проводят пару дней в общем праздновании: втанцах, песнях, играх и - конечно - молитвах. Танец в быту диких и варварскихплемен - это великая школа взаимной солидарности. В нем создается общинная связьпатриотического характера, и он оставляет после себя соответствующее настроение...Эти способы поведения возбуждают воображение и разогревают чувства. Подвлиянием таких факторов возникает патриотизм, о котором цивилизованный мир неимеет представления" [1, p. 19]. Французскаянация, зародившаяся в дыхании общинной связи в 1789 г. и в 1870-71 гг. иникогда больше не достигавшая такого уровня вдохновения - это "лишь слабоеединство по сравнению с первобытным племенем" [1, pp. 38-39].
Такого уровня ритуально-обрядовых механизмов,очевидно, невозможно достичь на огромном "пространстве" нации[2].Уже в территориальной общине начинают играть роль культурные символы, хотя ритуально-обрядоваясторона жизни здесь все еще является развитой и, еслиможно так выразиться, цветущей. Можно приводить много трогательных ивыразительных примеров на эту тему, однако мы займемся именно символами. Символ в этом смысле - это любой предмет, место или строение,связанные с историческими воспоминаниями, с общим прошлым жителей данной общиныи окруженные особым почитанием сакрального характера. Это, например, могилыпредков. Новые поселенцы на Западных польских землях признавались, что появлениепервой родной могилы в новом месте делает это место гораздо более близким иродным. Для русских людей это Бородинское поле, для сербов - Косовское. Этоизба в Филях, в которой заседал военный совет во главе с Кутузовым; это пушкинскоеМихайловское. В Москве до сих пор сохранилась "Погодинская изба" -памятник движения славянофилов. Очень многие символические значенияисторических памятников были вовсе исключены из народной памяти в периодинтернационалистского лихолетья, и хотя сами памятники продолжают существовать,память о связанных с ними значимых событиях для многих утеряна. Лишь немногиезнатоки могут рассказать, что церковь Всех Святых на Кулишках - это памятник,напрямую связанный с Куликовской битвой: Дмитрий Донской, возвращаясь сКуликова поля (а возвращался он по старому Рязанскому шоссе), перед тем какраспустить рать по домам, остановил ее перед Варварскими воротами и велелпостроить церковь для поминовения всех воинов, павших на Непрядве. А дом"у Харитонья в переулке", связывавшийся с поэмой Пушкина "ЕвгенийОнегин", существовал еще в 60-х гг. XX века. Впрочем, в Москве сохранилосьнемало памятников, которым только нужно возвратить их историческое звучание. И,слава Богу, уже восстановили многие старинные называния улиц и переулков - поним можно читать историю Москвы, как раскрытую книгу. Все это - символы,которые долгое время старались стереть из нашего сознания, заполняя его именамиКарла Либкнехта и Розы Люксембург, Сакко и Ванцетти, давая улицам названия типа"Парижской Коммуны", "8-го марта" и т.д., которые ипроизносить-то, с точки зрения языка, неудобно. А сколько Первомайских,Красноармейских и других подобных улиц, да еще умноженных в бесконечныхколичествах?..
Но наибольшее значение для укрепления общинных связейимеют все-таки имена - они как бы пронизывают все другие значения. Говоря оБородинском поле, мы немедленно вспоминаем о Кутузове, Багратионе, ДенисеДавыдове и других героях войны 1812 г. Церковь Всех Святых на Кулишкахнеразрывно связана с именем Дмитрия Донского и с Куликовской битвой, а Симоновмонастырь объединяет имена князя Дмитрия Донского и преп. Сергия Радонежского.Эту связь хранит для нас история.
Есть такое представление об ученом-историке, что ондолжен описывать события точно, но безоценочно, оставаясь как бы по ту сторонудобра и зла. И только тогда, якобы, мы получаем точное и бесстрастноеизображение событий и лиц. Но есть и другая точка зрения, которую в XIX веке высказалпольский историк Лелевель. Историк "должен питать в себе самые живыечувства из тех, которые ему надлежит описывать: он должен ощущать достоинствосвоей религии, вдохновляться любовью к отчизне и народу для того, чтобы быть всостоянии оценить те чувства, скоторыми ему приходится иметь дело в истории" [1, p. 64]. Другимисловами, историк, бесстрастно описывая события, не сумеет передать своемучитателю тот подлинный дух, которым дышит история.
"Структура целого - стиль, вот с чем имеет делокаждый историк, с чем он должен иметь дело и что делает его социологом. Историкстоит перед проблемой уловления и определения стиля эпохи, той совокупностиотношений, из которых только часть становится предметом детального,практического описания. "Но по части невозможно понять целое" [1, p. 65]. "ДляЛелевеля, - пишет Халасинский, - задача истории не сводится к детальнымисследованиям. По его мнению, задача историка - понимание нации как целостностис "ее национальным духом". Лелевель говорит также о "духевремени". [1, p. 66]. Другойисторик, Закшевский, пишет: "Клубок исторических случайностейразвязывается там, где узел причин, которые связывают их воедино, источник свой имеет в сознании человека...Единственный настоящий фактор существует в истории, и этим фактором являетсясам человек" [1, p. 70].
Историк должен соединять в себе, по существу, двеличности: историка-ученого и историка-жреца. Там, где историк-ученый описываетсобытия жизни и взгляды определенного человека, как-то проявившего себя вистории, историк-жрец создает великую историческую фигуру, такую, какой онадолжна быть с точки зрения современных потребностей, а не такую, какой она быладля своих современников. "Великие исторические личности, - пишетХаласинский, - ставятся на службу современности" [1, p. 74]. Естественно,таким образом обрисованная историческая фигура не должна предъявляться так,будто и для своих современников она имела такое же значение.
Создать из исторической фигуры образ, волнующийсовременников, может быть, больше, чем реальный человек волновал своихокружающих в свое время, - это совсем не означает придумать нечто такое, чего в нем никогда не было. Именно этопредполагается, когда говорят, что о таком-то человеке создаются легенды.Легенда - это не ложь, хотя и не бесстрастная правда. Это - правда впристрастием, определенная сдвинутость акцентов в образе так, чтобы нечто, незамеченное в историческом герое современниками, вдруг проявилось ярко ивыпукло.
"Основная социальная функция историка, -утверждает Халасинский, - заключается в оформлении социальной памяти нации.Творение легенды принадлежит к этой функции (хотя и не исчерпывает ееполностью) и связано с огромным значением, которое легенды и легендарные фигурывеликих людей имели и имеют в истории обществ. Это также связано с фактом сакрализации героев социума. В легендах не только герои выступаюткак святые, но и сами истоки данного социума приобретают сакральный характер""[1, p. 76] Для тогочтобы образ приобрел именно такое звучание, нужно, считает Халасинский,подчеркнуть в нем верность его идеалам и ценностям социума. Занимается ли приэтом историк мифотворчеством? Да, и это является его социальной функцией. Мифсчитается выдумкой только тогда, когда он воспринимается как сообщение ореальных событиях, в фактичность которых якобы верят люди, этот миф повторяющие.Но миф - это совсем не рассказ о реально происходившем. Согласно взглядамсовременных культурных антропологов, миф - это система символов, которую нужноуметь расшифровать. "Задачей мифа, - говорил Бронислав Малиновский, -является освящение, возвышение, создание моральной санкции, а совсем невыяснение действительности" [1, p. 74]. Задачамифа - создать основание для проявления тех чувств, которые будут сопровождатьи защищать идеалы данной группы.
И вот в 1946 г. Халасинский читает доклад, показываяпроцесс созидания легенды вокруг самого Лелевеля. О Лелевеле пишутся не жития,а всего лишь биографии. И пишутся они на фактическом материале. Никто ничего непридумывает, просто в двух написанных о его жизни биографиях выдвигаются напервый план одни события и высказывания этого крупного и уважаемого в Польшеисторика, а другие остаются как бы в тени (хотя никто не оспаривает ихналичия).
В одной из этих биографий, написанных Кармановой,"великий Лелевель выдержан в стиле светском и прогрессивном, "хотякончается она, как и другая биография, написанная Хржановским,религиозно-назидательным аккордом. Лелевель Кармановой умирает, как дворянин водежде ремесленника, который "порвал всяческие связи с лагерем реакции,остался твердым и верным сторонником постулата полной демократии, остался врядах рабочих в борьбе за политическую свободу и социальную справедливость"[1, p. 76]. УХржановского же этот назидательный момент имеет совсем другую форму и звучание:"Если и мыслители наши эпохи романтизма, такие как Трентовский,Чешковский, Дибельт, считали национальность вообще, а польскую в особенности, великимделом Божиим, если и до сегодняшнего дня одни из верят, а другие должны верить,что Польша, как сказал Выспянский - это великое дело, то этим обязаны мы нетолько нашим поэтам-романтикам, но также и Лелевелю" [1, p. 81].
Таким образом оказалось, что Лелевеля"присваивают" две различные группы польской нации и, соответственно, ониподчеркивают различные стороны его убеждений. Но в этом как раз и заключаетсясердцевина ореола легендарности: поскольку речь идет не о святом в настоящемсмысле этого слова, а всего лишь о герое, а потому значение имеет декларацияего верности идеалам определенной социальной группы и определенного социальногодвижения. Именно эта декларация и "работает" на создание общиннойсвязи путем оживления переживаний и моральных чувств, которые, в свою очередь,предваряются простыми человеческими переживаниями, связанными со смертью героя,с трудностями его жизни, вообще - с ним самим как человеком. Чувства эти,вызванные чтением биографии героя, контактом с какими-то музейными предметами,отражающими его личную жизнь, замещают обряд. Они играют ту же роль, что и древние племенные обряды(хотя вряд ли способны вызвать у своих участников столь же сильные переживания,как последние). Тем не менее, обряд всегда востребован в обществе. Особенноусиливается эта востребованность в момент смерти героя.
Вспомним, как хоронили А.Д.Сахарова. Пришедшиепроститься запрудили все подходы к Новодевичьему монастырю и конец Пироговки.Люди шли тихо, спокойно, стараясь не раздражаться на обычные в толпенедоразумения. И вот трогательный эпизод: одна женщина во время этого шествияпотеряла золотую сережку. Когда она вечером этого дня горевала по поводу своейпотери, кто-то посоветовал ей обратиться с объявлением через газету, назначивнебольшое вознаграждение нашедшему сережку. Женщина опубликовала такоеобъявление - и через несколько дней ей принесли эту сережку и отдали, безвсякого вознаграждения. Кто-то из присутствовавших во время этой передачисказал: "А что вы удивляетесь? Ведь это же те люди, которые хоронилиСахарова. Совсем особый народ".
Другой "особый народ" собрался вокруг театрана Таганки, в котором стоял гроб с телом Владимира Высоцкого. Люди часамиотстаивали на улице, чтобы пройти мимо гроба и приклеить на стеклянную дверьмаленький клочок бумаги с написанными по этому поводу стихами. И еще один"особый народ " участвовал в перенесении мощей прп. СерафимаСаровского из Москвы в Дивеево...И каждый народ декларировал при этом свою верность идеалам, которые воплотилисьв образе умершего.
Возникает тревожное чувство: почему же мы такаямногонациональная нация? Мы хорошо осознаем, что отличает один "особыйнарод" от другого "особого народа". Если не на уровнелогического анализа взглядов тех и других, то на основе безошибочного чувствародства с одними и отдаленности от других - мы это определяем точно. А ведь гораздоважнее то, что нас всех объединяет. И вот этого общего мы не ощущаем.
А тот же самый Лелевель. про которого Халасинскийпишет, что он первый историк-дворянин, переставший быть историком-дворянином иставший историком-интеллигентом, поставил себе главной задачей «распознатьотличие польских проблем от проблем других народов, чтобы вскрыть собственнонациональную стихию, отличая ее от иноземной" [1, p. 102].
С того момента, как "Французская революциявыкристаллизовала идею нации как независимой от государства, от Церкви и отармии, как идею, отличную от языковой общности и общности, основанной наобычаях, как идею динамического общества, которое сознательно осуществляет свое будущее, в соответствии со своимисоциально-моральными идеалами",- как пишет о создании идеи нации Халасинский [1, p. 124], встаетвопрос о том, какова же эта цель,которую собирается осуществить данная нация. Ибо вопрос о цели - это вопрос о призвании данной нации, вопрос о смысле ее существования.
После того как был преодолен взгляд на обществолибералов и рационалистов, характерный для эпохи Просвещения, предполагавший,что естественные законы, управляющие развитием материального мира, управляюттакже и судьбами народов и государств, а общество возникает само по себе какрезультат бессознательного осуществления человеком своей свободы, возниклопредставление о нации как особой стадии развития этноса. На этой стадии народсам сознательно обустраивает свой образ жизни и свое будущее в соответствии сосвоими идеями добра и справедливости. И тем самым нация оказалась переднеобходимостью понять, что она в определенной степени ответственна за своебудущее. И не только за свое.
Великий антрополог Клод Леви-Стросс пишет: "Когдамы становимся на точку зрения всей совокупности человеческих обществ... мывидим, что каждое общество выбирает лишь некоторые из множества возможныхвариантов". И именно эта дифференциация культур, "возобновляющаясявсегда, в разных плоскостях, позволяет постоянно поддерживать - в самыхразличных формах, многообразию которых люди никогда не перестанут удивляться, -состояние неравновесности, от которого зависит дальнейшая биологическая икультурная жизни человечества". И еще: "оригинальность каждой изкультур заключается, прежде всего, в ее собственном способе решения проблем -перспективном размещении ценностей, которые общи всем людям. Только значимость их никогда не бывает одинаковой вразных культурах, и потому современная этнология все сильнее стремится познатьистоки этого таинственного выбора"[3].
Оригинальность национальных культур как бы страхуетчеловечество от возможного попадания в тупики развития: всегда под рукой естьмного различных путей и способов. Если не срабатывают какие-то одни, можнообращаться к другим, выбирать, заменять. Другими словами, национальные культурыдолжны не только брать из общей сокровищницы накопленного человечествомкультурного богатства, но также и вносить в эту сокровищницу нечто свое, чтобыбогатство не истощалось, а, наоборот, множилось. Это, как считает Леви-Стросс, обязанность каждой конкретной национальной культуры. У него естьтакое прекрасное высказывание: "...хранить свое прошлое является долгомкаждого народа, долгом не только по отношению к самому себе, но и по отношениюко всему человечеству. Ничто не должно погибнуть, прежде чем мы вполне осознаемего своеобразие и оригинальность, прежде чем мы запечатлеем его в своей памяти.Это сохраняет силу для всех народов, но особенно это так для народов, находящихсяв привилегированной ситуации: переживающих свое прошлое в тот момент, когда дляних открывается иное будущее"[4].
В 1980-х гг. - в начале и в ходе нашей перестройки - кнам приезжали ученые, в том числе и ученые-гуманитарии, чтобы помочь нампобыстрее включиться в общий процесс развития науки и культуры. Они,по-видимому, предполагали, что мы сильно отстали вследствие "железногозанавеса". О тех "подводных течениях", которые постоянно присутствовалив нашей науке, они, наверное, очень мало слышали, и потому щедро делились снами своими концепциями. При этом было заметно, что они особенно боятся нашегонационализма, т.е. обращения к своей нации и к своей культуре. Они стремилисьввести нас в общеевропейскую культуру, доказывая, что процесс формированиянаций - это исторический эпизод в жизни Европы, что он давно остался в прошлом.И вот, поглядите на нас - мы все уже давно живем едиными идеями и единойкультурой! На одном из таких собраний я присутствовала - оно как раз былопосвящено национальным культурам, - и все это слышала.
Я выступила и сказала, что каждая культура обладаетсвоими ценностями, а ценности - это именно то, что мотивирует людей. Мне что-тоотвечали об общечеловеческих ценностях, на которые, дескать, и нужноориентироваться. Больше я не выступала, мне стало безнадежно скучно, потому чтоя поняла: они жаждут доказать нам, что национальную культуру давно пора сдать вмузей. Человек должен освободиться от нее, так как она затрудняет его движениевперед... Это такой современный штамп мышления. Человек должен вечноосвобождаться от того, что как бы связывает его, и рваться вперед: все вперед ивперед, не обращая внимания на то, что он по дороге оставляет. И словаЛеви-Стросса, что "хранить свое прошлое есть долг каждого народа" и"ничто не должно погибнуть прежде, чем мы вполне осознаем его своеобразиеи оригинальность" - как будто не были этими людьми восприняты вообще. Аможет быть, у них было такое представление, что слова эти относятся к каким-то"настоящим" культурам, а нашу они таковой не считали. Во всякомслучае, повторю, все завершалась указанием на общечеловеческие ценности.
Но ведь общечеловеческие ценности - это понятиеотвлеченное, они получены именно процедурой отвлечения из различных культур ипредопределяют собой набор, а вовсе не иерархию. В реальных культурах, откоторых эти ценности абстрагированы, они занимают разное положение на шкале ценностей, в одной - одно, а в другой - другое,поскольку ценностные иерархии всех культур разные. Процитируем Леви-Стросса ещераз: "Значимость их никогда не бывает одинаковой в разных культурах",- в этой-то оригинальности ценностных шкал и заключаются истоки"таинственного выбора". Я даже уверена, что в этот наборобщечеловеческих ценностей люди разных культур подставляют разные иерархии,т.е. по-разному располагают их на шкале значимости. А каковы наши русские шкалыценностей - ведь мы этого по-настоящему еще не знаем. Но мы должны все этозабыть, отбросить и кинуться догонять и обгонять общеевропейский паровоз.
В этой связи мне хочется привести здесь некоторыеместа из статьи Юзефа Халасинского "Диалог Африки и Европы и проблемыафриканских наций". В 50-х гг. XX века Леопольд Седар Сенгор, уроженецСенегала, католик по вероисповеданию, философ и поэт, получивший блестящееобразование во Франции и приятый в самых элитарных, интеллектуальныхфранцузских кругах, вдруг ощутив себя африканцем. Тогда он развернул движениеза пробуждение самосознания, и именно национального самосознания, народовчерной Африки, причем многое он взял из Ренана и из истории формирования самойфранцузской нации.
Леопольд Сенгор пишет: "Нация - это не родина. Она не включает в себя естественныеусловия, она не есть проявление среды, она есть воля к созданию, а чаще к преобразованию". И немного далее: "То, что формирует нацию- это объединенная воля к совместной жизни". "Включаясь в ход мысли Ренана, можно определить нацию какколлективное призвание, зависящее от общей шкалы ценностей, от общих институтови, наконец, от общих целей... Как призвание... нация сама есть стимул" [1, pp. 575, 578].
Очень интересна личность самого Сенгора: онапоказывает полный путь автономнойличности в период культурного разброда. Появление автономной личности, с однойстороны, безусловный прогресс, а с другой - начало целого ряда специфических проблеми трудностей в процессе формирования нации как единого целого. В своем развитииэта личность проходит этап индивидуализации, поисков условий развития и приемлемогоуровня жизни для себя. Именно этот этап порождает толпы молодых людей,стремящихся вырваться из первоначальных условий существования, сбросить с себясоциальный контроль, освободиться от влияния авторитетов (чтобы затембессознательно стать под влияние других). Они стремятся куда-то ехать, чтобыполучать образование (желательно в большие города, еще желательнее - в другиестраны, за границу), чтобы добиваться там благосостояния, которые на этом этапеслужит средством самовыражения, самоутверждения и самореализации. Длябольшинства на этом процесс целеполагания и кончается. Лишь немногие оченьодаренные личности, подобные Сенгору, на протяжении собственной жизни успеваютэтот этап завершить и начинают проявлять интерес к чему-то более общему. ЮзефХаласинский так пишет о Сенгоре: "Он не пожелал присоединиться к Франции вкачестве бездомного подкидыша, усыновленного случайно нашедшим его богачом"[1, pp. 579].
По-видимому, именно такие люди могут и должны работатьна выявление национальной идеи, такой идеи, которая вызовет единую волю исплотит нацию. Такие люди не будут жаловаться, что наш народ "не ставилсебе задачей выработать и дисциплинировать личность", что в нем "естьтемная, в дурном смысле, иррациональная, непросветленная и не поддающаясяпросветлению стихия" [2, с. 74]. Он думал совсем о другом: "Проблема,которая стоит теперь перед нами, черными, - говорил он на II конгрессеписателей и художников в 1959 году, - заключается в том, чтобы понять, как включитьнегритянско-африканские ценности в мир 1959 года. Это не вопрос возвращения кжизни прошлого, чтобы затем поселиться и жить в африканско-негритянском музее,это вопрос оживотворения мира ценностями нашего прошлого".
Обогатить, оживотворить мир своими ценностями, а не смотреть в рот тому самомучеловеколюбивому богачу, ожидая подачек не только по линии каких-томатериальных ценностей, но и по линии идей, способов самовыражения и образа жизни.Не заимствовать все без разбора и не догонять постоянно кого-то: при такойустановке ничего нельзя изобретать, более того – теряется сама способностьизобретать. Для того, чтобы изобретать новое, нужно уметь смотреть на мир своими глазами, подходить к нему с неожиданной стороны,воздействовать оригинально. Нужно выдвигать свои идеи, чтобы что-то создать. Вэтом и заключается смысл нации.
Когда социальное целое, расширяясь, выходит за рамкиродственных и локальных групп, на первый план должны выдвинуться идеи иценности, планы и цели, представленияо самих себе: какими мы хотим себя видеть, каким хотим создать свое общество.Без этого на данном этапе развития этноса само ничего "нескладывается" и "не образуется". Если общество не создало такогопредставления о себе самом, то оно еще - хаос и держится лишь внешнимиформальными скрепами государства.
Здесь должна осуществляться преемственность, на пустомместе возникают лишь случайные, неустойчивые, часто нелепые образования.Поэтому этнос даже в периоды распада и преобразования так упорно хранит своепрошлое и постоянно к нему обращается. Для него это - не музейные экспонаты. Ноодного хранения мало, нужна еще, как правильно осознавал Сенгор, воля к созиданию.
И еще нужны личности с сильным характером и высоким интеллектом. Мы былииспуганы и пришиблены своим культом личности (а немцы - своим, итальянцы -своим, хотя, может быть, и меньше, чем мы) и теперь боимся крупных и сильныхличностей. А вдруг он захватит власть и начнет устраивать репрессии? Этого, по-видимому,действительно нужно опасаться, это проявление здорового инстинкта. Но надотакже помнить, что без личностей нация не складывается, нужно только точновыбирать подходящие личности. До сих пор мы об этом слабо задумывались исклонны были положиться на того, кто подвернулся под руку, чаще всего на тех,кто уже пришел и каким-то образом укрепился во главе государства. Вопределенном смысле это не противоречит здравому смыслу: тот, кто уже стоит увласти, имеет в своем распоряжении массу средств для того, чтобы помогатьформированию нации из раздробленных индивидов, этих самых автономных личностей.И Халасинский и Знанецкий говорят о вождях и героях в историческом плане как одействительных конструкторах этноса, утверждая их необходимость в этом процессе.
Здесь представляется весьма интересным представить некоторыемысли нашего церковного писателя В.Н.Тростникова ("Путь России в XXстолетии"), который утверждает, что мы, русские, в XX веке на короткийпериод превратились в нацию, а потом опять утеряли свой стержень и превратилисьв народонаселение определенной страны.
"Нация не народ, - пишет В.Н.Тростников, - несовокупность граждан, которую можно охарактеризовать какими-то цифрами, а душаэтой совокупности, не поддающаяся цифровым оценкам, ибо это не количество, акачество. Она либо есть, либо ее нет. Это некое коллективное "Я",схожее по своей природе с "Я" индивидуальным, а потому столь жетаинственное. Народ, т.е. сумма народившихся в стране индивидуумов, превращается в нацию вмистическом акте, аналогичном тому, который описан в "Книге Бытия": исоздал Господь Бог человека из праха земного, и вдохнул в лице его дыханиежизни, и стал человек душою живою" (Бытие, 2,7). Это вдыхание жизни создалоединство не только тканевой и клеточной основы организма человека, но и еголичности: памяти, душевных склонностей, способностей и проч. [4, с. 23].
Тростников разделяет понятия "личность" и"Я". По его представлениям, "Я" - это нечто, способноемыслить о себе самом, рефлексировать над собой путем отделения себя от"своего иного". Здесь он основывается на древнегреческой философии, вчастности, на учении Платона. Именно это "иное" и проявляется вовне,по нему мы познаем человека, само же его "Я" для нас непознаваемо. По-видимому,имеется в виду не только представление человека о себе самом, но и егоповедение, вытекающее из этого представления, и прочие его проявления. Из этой(прямо скажем, весьма кратко и невнятно прописанной) конструкции автор делаетпереход к коллективному "Я".
"Как только из народа рождается нация, в нейвозникает порыв к бытию, а значит, возникает потребность в "своемином", через которое она только и может осознать саму себя и войти в мирявлений. Поскольку нация есть "Я", ее иное должно быть личностью"[4, с.24]. Можно по-разному относиться к этойобъяснительной концепции, но мне кажется весьма важным следующее замечаниеТростникова: "Тот, кто оказывается во главе народа в этот судьбоносныймомент (оказаться во главе в данном случае означает быть признанным народом,быть призванным им на данное место), должен помочь ему создать такое единство,в которое можно было бы "вдунуть" "живую душу" нации. И это"вдувание", превращающее народ в нацию, может быть онтологическим - вхождением в него Святого Духа, а может быть психологическим - мобилизацией внутренних ресурсов самого народа. Впервом случае образуется истинная нация, способная к длительному творческомунапряжению, к активному созидательному участию в мировой истории на протяжениивеков, во втором - псевдонация, которая может совершить нечто очень громкое идерзостное, но в нем будет не только созидание, а и разрушение, а главное, этосвершение скоро исчерпает ограниченный запас человеческой душевности, которымона питалась, и нация снова станет народом - монолит распадется на составныеэлементы"[4, с. 25]. .
Вопрос о том, на каком основании формируется нация, накакие именно предметы направлено движение ее к созиданию, по-видимому, имеетпервостепенное значение. Социологи говорят более прозаично о ценностях иидеалах нации, но практически это тот же самый вопрос: положены ли в основаниеэтноса, превращающегося в нацию, такие ценности и идеалы, которые способны одушевлятьлюдей в течение длительного времени, делая их в то же время более возвышенными,благородными, более духовными. Тростников утверждает, что такого основания мы,ставшие вдруг нацией (почувствовавшие себя единством) в 30-х гг., не получили.Он показывает, что был большой творческий, созидательный подъем в эти годы.Многое было создано и в области культуры, и в области техники, причем надовольно высоком уровне. Здесь, можно добавить, что этот подъем мог быть иболее сильным, если бы репрессии не "вытягивали соки" из нации,уничтожая самих творцов. Однако факт, что при таких условиях все-таки многое было создано, указывает, чтоподъем действительно был очень высоким. "Но это время было и трагическим,- пишет Тростников, - ибо сделавшее нас такими бесстрашными коллективное"Я" было обречено на предсмертную тоску и смерть, как обречена на засыханиеберезка, по ошибке пустившая корни на крыше заброшенного дома. То, что было"вдунуто" в нас, было все-таки ложью, поэтому не могло прикрепить наск животворящему корню мироздания, а только прикрепляло друг к другу. Как нибольно это говорить, мы не сталинацией, а только вообразили себяею" [4, с. 27].
Совсем не удивительно, что основой этойкратковременной нации было чисто человеческое вдохновение, а Божественногодуновения в ней не было. Этого и не могло быть в период остервенелого гоненияна религию и Церковь, с которым народ в массе своей, как ни грустно этоконстатировать, примирился, и даже во многих случаях помогал разрушать церкви иубивать священников[5]. Не моглатакая нация получить Божественной санкции на свое существование - и в конечномсчете распалась на составные части. Однако перед этим сумела еще выигратьвойну, про которую Тростников говорит, что сражаться в ней пришлось "тожес нацией, которой немецкий народ сделался при Гитлере, и тоже нацией не отБога, а потому злой и агрессивной. Наш внутренний ресурс оказался болеезначительным, и мы победили" [4, с. 27]. Бог не благословил нашу нацию,вознамерившуюся сотворить новый мир своими собственными силами, однако Онсохранил народ, что дает надеждуна то, что какое-то Божие промышление о нас в будущем все-таки существует.Может быть, нам предстоит пережить еще один взлет, но тогда уже на болеедуховной основе.
Вот и Сенгор, когда развалилась та федерация, которуюон с таким трудом создавал, а она просуществовала менее года, после чего оностался во главе одного государства - Сенегала, не пал духом, не отказался отсвоей идеи, а продолжал работать. Он, например, организовал всеафриканскийфестиваль, на котором были представлены культуры многих народов. Фестиваль имелошеломляющий успех: европейцы и американцы (из Северной и Южной Америки) былибуквально очарованы африканскими масками, африканскими национальнымимузыкальными инструментами, танцами и проч. Началось повальное увлечениепредметами африканской культуры. Была масса отзывов, и среди них отзывыавтохтонного населения. Один из них особенно ярко выразил, может быть, основноедля Сенгора следствие этого фестиваля. Черный африканец писал; что гордится впервый раз в жизни (!), что он именно африканец. "У меня была большаягордость, - пишет он, - потому, что я являюсь представителем этой культуры, котораявызвала такое восхищение всего мира". Вот этот драгоценный росток в душечеловека - гордость за свою культуру, за свой народ, - ведь это, по-видимому,совершенно неизбежный барьер, который нужно взять на пути формирования нации.
Вспомним, что наша кратковременно существовавшая (поТростникову) нация тоже была горда собой, своей культурой. Вспомним: "Намнет преград ни в море, ни на суше", "Когда страна прикажет бытьгероем, у нас героем становится любой", и т.д. Человек не должен гордитьсясобой - это грех, это разрушительная для него черта; но гордиться другим,гордиться своим народом - это же совсем другое. Здесь как раз истоки мотивациилюбви и самопожертвования. Сейчас мы получили очень ядовитую прививку отбушевавшей в течение примерно двух десятилетий русофобии, которая всяческипыталась нас заставить презирать свой народ и свой культуру. Я думаю, чтосейчас мы, должно быть, находимся на уровне тех самых черных африканцев,которые все время страдали от комплекса неполноценности по отношению кевропейской культуре, пока Сенгор им не показал, что они обладают собственнымисокровищами. Кто бы нам это показал с такой же убедительностью?!
И в завершение затронем еще несколько вопросов, которыерассматривает Халасинский в связи с проблемой формирования и сохранения нации. Какрусская, так и польская нации начали формироваться примерно в середине XIXвека, когда просвещенческие идеи необходимости образования народа и улучшенияусловий его жизни впервые дополнились вопросами о том, кто мы такие и какуюжизнь хотим устроить в своей стране. Другими словами, идеи закономерногоэволюционного развития начали понемногу оттесняться представлениями о нации кактворце культуры, что впоследствии ярко выразил Б.Малиновский в своем выражении"нация - это мастерская культуры". Очевидно, что такой поворот вспособе мышления означает возникновение множества весьма сложных проблем и требуетосознания огромной ответственности, поскольку нельзя уже возложить все последствияразвития на беспристрастные законы природы.
В ряде своих статей 50 - 60 гг. Халасинский описываетотдельные моменты формирования представления поляков о самих себе как о народе.Мы уже касались того вопроса, что это представление о нации создается в Россиии Польше таким специфическимслоем, как интеллигенция, то есть "осколками" распадающихся сословий,перемешивающимися в городах. Стремление интеллигенции принадлежать к какой-тоцелостности и подвигало их к работе по образованию целостности прежде всего изсебя самих, а в дальнейшем из всего своего народа, который находился в процессепотери структурности и некотором брожении. Естественно, это относилось кверхним сословиям, крестьянство своей структуры пока не теряло и вело себяпассивно, но процесс распадения общины уже начался. Век спустя мы увидели хорошоописанную у Халасинского массовую маргинализацию крестьянского населения.
Насколько реальным, возможным было образование такойцелостности? Формирование интеллигенции как определенного социального слоя вПольше не представляло больших трудностей, ибо на четверть миллиона населенияВаршавы работников умственного труда было всего 5700 человек, а литераторов ивовсе 38. Поэтому практически все литераторы были знакомы между собой, как-тоотносились друг другу, и для них не было проблемы в том, чтобы общаться междусобой, совместно вырабатывать какие-то решения. Для России это было гораздосложнее, но и здесь - в столицах - такой слой тоже формировался. Прежде всего,процесс этот происходил в кружках и салонах. Для поляков местами встречи былиопределенные для каждого кружка кафе, для русских - гостиные известных своимхлебосольством семей; затем это были какие-то памятные даты, а такжечествование известных профессоров и литераторов. Все это не только знакомилолюдей друг с другом, втягивая новичков в сложившиеся круги, но и создавалоопределенную общинную связь между людьми этого слоя. Они могли не разделятьвзглядов друг друга, ссориться между собой, но всегда ощущали себя людьмиодного круга, в определенной степени ответственными друг за друга.
В статье "Есть ли еще интеллигенция вПольше" [1, p. 455] Халасинскийпишет: "В наше время... интеллигенция перестала быть явлением элитарным, иодновременно между отдельными категориями людей умственного труда исчезаетсвязь культурной целостности, которая выделяла их из городскогонаселения". Количество людей умственного труда необычайно возросло, ноименно это и способствовало распаду культурно-общинных связей, а вместе с нимии наличия общих интересов и совместной работы по созиданию общественногосознания. Ибо в понятие "интеллигент" входила "не только самапрофессиональная деятельность, требующая определенного образования, но такжеактивная интеллектуальная заинтересованность вопросами литературы и культуры вообще"[1, p. 437].
А между тем, как мы уже отмечали выше, проблемамассовой маргинализации населения требует продолжения работы по "собираниюнации". И вообще нация, в отличие от предыдущих форм этноса, образованиевесьма подвижное, постоянно изменяющееся в связи с изменением условий жизни,чувствительно реагирующее на внутренние и внешние события, а потому требующеепостоянной заботы о сохранении своего единства. Недаром еще Ренан сказал:"Нация - это ежедневный плебисцит". Следовательно, какие-тоинтеллектуальные силы должны быть постоянно задействованы в этом процессеповседневного распадения и собирания отдельных элементов и характеристик нации.Но поскольку интеллигенция потеряла свое интеллектуально-общинное качество,необходимы какие-то другие способы постоянного поддержания этого единства.Требуется выработка все новых и новых представлений о том, как "мы" (нашанация) должны вести себя в той или иной ситуации, чтобы соответствовать нашемупредставлению о себе, нашим основным ценностям. Да и представление о иерархии этихценностей также должно поддерживаться в сознании людей. Скажем прямо, этиспособы пока не найдены, не отработаны, не приведены в систему. А без этоговесьма трудно поддерживать моральное сознание нации.
Когда-то, еще в конце XIX века, польская писательницаЭлиза Ожешко в своей статье "Патриотизм и космополитизм" так сформулировалапонятие морального сознания нации: "Производственный труд, созидающийблагосостояние и богатство, использование материальных ценностей и условийжизни - все это должно создаваться закономерно и эффективно только в томобществе, в котором существуют первоосновы и моральные стимулы, такие как:порядок и честь, ощущение справедливости, признание взаимных обязанностей,забота об общественных делах, об общем благе. Если таких первоэлементов истимулов недостаточно, тогда человеческий труд уменьшается в количестве иухудшается качественно. Взаимное недоверие мешает взаимодействию. Под влияниемсебялюбия индивидов расслабляются связи в обществе и нарушаются пружины,поддерживающие движение социальных стремлений. В таких условиях само материальноебогатство уменьшается и должно уменьшаться, а средства, источники жизниначинают высыхать в самых глубинных своих истоках. Отрыв от родного обществабольшинства его членов приводит к тому, что не достигаются даже самые непосредственныецели. Потому что, подавляя естественные чувства, угашая память об обязанностяхи разрушая в сердце общественной совести алтарь справедливости, они парализуютодновременно и созидательные силы нации, благодаря которой - а не изчего-нибудь другого - возникают все виды богатства и средства к жизни. Народ,который сегодня остался без чести, завтра останется без хлеба" [1, p. 495].
Эту цитату приводит Халасинский в своей статье"Университет и культура", вызванной отчасти появлением статьиизвестного американского физика Роберта Оппенгеймера. Тот утверждал, чтоуниверситет должен становиться интеллектуальным сообществом в рамках национальнойкультуры тем более, чем более отдельные отрасли науки специализируются иприобретают международный характер. Наука становится все более сильной и все болееопасной, что вызывает мысли (особенно активно циркулировавшие в 60-е гг.) о необходимостисвязи науки с культурой. Халасинский признает важность этого положения,"которое указывает нам способы противодействия все углубляющемуся распадуинтеллектуального сообщества на самом высоком уровне. А без такого сообществанет моральной ответственности мира науки за то, чтобы развитие науки служилообогащению культуры человечества, а не растущей бесплодности ее с точки зренияэтических ценностей и ценностей человеческих". Наука в состоянии создаватьвсе более сложные технические модели, но не наука определяет социальные иморальные цели, которым эти модели должны служить. Цели эти возникают изчеловеческих общностей, которыеобразовались как совокупности под влиянием судьбы, истории и культуры. Такимисамыми широкими совокупностями все еще являются нации" [1, p. 491].
Слово "нация", отмечает Халасинский, звучитстаромодно. "У одних нет потребности использовать термин"нация", поскольку он не гармонирует с их стремлением полета вширокий мир - за границу. Для других он слишком сильно ассоциируется сшовинистическими проявлениями национализма" [1, p. 489]. Тем неменее, утверждает Халасинский, по тем или иным причинам все-таки не следуеттерять из вида эту главную исходную точку. Так как "нет другойсоциально-исторической общности, которая могла бы входить здесь в расчетреально, кроме нации" [1, p. 491].
И формирование широкого общемирового общественногомнения, по представлениям Халасинского, должно совершаться не объединением всехкультур в некое безликое "общечеловеческое" целое, но общением междуними. Причем общением на базе тех "наиболее элементарных, и одновременнофундаментальных социальных и моральных чувств, которые проявляются в мирныхсоседских общинах, состоящих из семей, взаимодействующих друг с другом радиподдержания жизни и оживотворяемых духом взаимной благожелательности,поддерживающим человеческую жизнь" [1, p. 363]. Это,утверждает Халасинский, самая широкая основа взаимодействия на мировом уровне.Это тот корень, который проявляется в самых просто организованных обществах. Нокорень этот не исчезает с развитием общества по мере дифференциации иусложнения его структуры. "Сложившийся в первобытном обществе, онпродолжает существовать наряду с семьей, соседскими общинами семей во всехпоследующих стадиях социального развития как основная клетка формированиясоциальных чувств и моральных установок, приходящих в мир все новыхчеловеческих существ". Этот корень продолжает сохранять своефундаментальное значение во все исторические эпохи[1, p. 364].
Действительно, установить взаимопонимание ивзаимообщение между такого типа социальными образованиями и именно на указанномфундаментальном уровне, много сложнее, чем собрать представителей различныхстран, написать декларацию и потом стремиться поддерживать ее разного родавоззваниями и "санкциями". Второй путь также полезен, и им не следуетпренебрегать, но первый путь, хоть и много сложнее, гораздо более эффективен.
Халасинский ссылается на письмо Ганди, оглашенное в1949 г. на симпозиуме по правам человека ЮНЕСКО. В ответ на вопрос, как онотносится проблеме прав человека, махатма ответил, что права человека какиндивида невозможно определить, не принимая во внимание все человечество,членом которого индивид является и относительно которого он имеет обязанности. [1, p. 374]. Такимобразом, поясняет Халасинский, исходной точкой должно быть человечество какцелое, а не отдельный индивид как самостоятельное бытие. Нельзя ставитьпроблему моральности человека в отрыве от группы, так как это именно проблемаотношения человека к группе или индивидов между собой, но в рамках социальногоцелого. Ибо это - изначально "вопрос обязанностей человека по отношению кгруппе, и только во вторую очередь - проблема прав индивида" [1, p. 375].
Таким образом, согласно этой концепции, проблемазащиты прав человека, точно так же, как и защита мира на земле и прочих важныхдля существования человечества условий бытия, должны осуществляться не прямымдействием индивида, не движениями неструктурированных масс индивидов, но терпеливымустроением отношений между людьми, между группами и более широкими социальнымицелыми. В этом случае социальное целое не теряет своего лица и своей культуры,но входит в мировое сообщество, неся с собой свой "вклад" в мировуюкультуру. Отдельные нации продолжают оставаться социальными индивидуумами со своей особой организациейи исторической судьбой. А социальный индивид оказывается "одетым" вомножество защитных и страхующих его "одежек": семейных,соседско-общинных. профессиональных и, наконец, национальных.
Ибо отдельный индивид, не имеющий защиты такихмножественных систем социальных связей, существо весьма слабое и не может водиночку противостоять различного рода воздействиям, угрожающим егоблагополучию, здоровью и даже жизни.
Нам кажется интересным этот подход Халасинского кразвитию истории, а также к разного рода мировым проблемам с точки зрения нацийкак субъектов социальной жизни, и национальной культуры, выросшей из корняархаической первобытной культуры, хранящей в своей глубине ее основополагающиеценности.
В заключение еще раз о скажем, стоит ли нам заниматьсясвоей национальной проблемой. Очень многие ученые философы, политологи и проч.советуют нам бросить эти попытки, так как эпоха наций, по их представлениям,завершилась. Они полагают, что дальнейший путь человечества - это постепенноеслияние в единое целое без рубежей и какого бы то ни было обособления культурдруг от друга: такое однообразное счастливое человечество. Однако так думают невсе. Приведем здесь мнение философа Ричарда Пайпса: "Немедленная задачаРоссии состоит в строительстве нации-государства", и потому "национализм,который Запад оставил далеко позади, трактуя его как доктрину реакционную, темне менее, прогрессивен на той исторической ступени, на которой находится сегодняРоссия".
Казалось бы, это констатация нашей отсталости: все ужепрошли эту стадию, а нам только предстоит. Но в каждую новую эпоху нацияформируется по-новому, и можно ожидать, что та "нация-государство",которую нам предстоит создать, будет совсем непохожа на те нации, которые былисозданы в XIX веке европейскими странами. Кроме того, можно предположить, что иво многих других европейских нациях, не говоря уже об африканских и азиатских,процесс образования нацией еще не завершен, и искусственное прекращение еговряд ли будет полезно для развития национальных культур.
Список литературы к лекции 10
1. Chalasinski J. Kultura u naród. Ksiązka i Wiedza. Warszawa, 1968.
2. Бердяев Н.А. Судьба России. М., 1918.
3. Касьянова К. К вопросу о русском национальномхарактере. М., 1991.
4. Тростников Н.В. Путь Россиив XX столетии. Сретенский монастырь, 2001.
[1] Хотясовершенно безрефлексивной она не бывает, но в значительной степени моральныепринципы в ней не сформулированы в абстрактном виде.
[2] Впрочем, нашсоциолог О.И.Генисаретский утверждает, что такие механизмы необходимообязательно создавать на местном уровне, чтобы вырабатывалась и поддерживаласьэта моральная связь.
[3] Цит. по: [3, с. 30].
[4] [4]Цит. по: [3, с. 30].
[5] Правда, естьмного и противоположных фактов, зафиксированных историками, однако и эти,которые не являются гордостью нашего народа, также зафиксированы историей.
