В рамках реакции на реакцию на избиение Олега Кашинапоявился текстизвестного медиа-менеджера Андрея Писарева «Казус-Кашин». Статья, написаннаяс вполне ожидаемых «охранительных» позиций, содержит легко вычленяемое сообщениеи несколько, по меньшей мере, странных мест, на которых мы остановимся подробно.
Тезис статьи: «на несчастье ближнего» «с махровойвульгарностью» делается политика. А автор, вопреки якобы сложившейся традиции, решаетсяпротив этого выступить и объяснить, почему не надо слишком сильно защищатьжурналистов:
1) некоторые из них хамы;
2) некие «хозяева» ничуть не чище тех, кого ругаютжурналисты, и не им надевать белые одежды; к тому же они-то останутся все равнобез защиты, как «заказчики» милиционеров менее защищены по сравнению с самимимилиционерами (здесь туманность словес возрастает, поэтому интерпретация чуть болееусловна);
3) заказчиками преступления могут быть совсем не те, комуоно выгодно (тем более, что воспользоваться этой выгодой удается не каждому), ине те, кто открыто чем-нибудь угрожал.
В последнем пункте возникает также фигура ВладиславаСуркова, в развитие некоего движения за отставку которого как будто бы леглареакция на избиение Кашина. Включившихся в эту кампанию Писарев предостерегает:а) их используют втемную; б) от добра добра не ищут.
Эти соображения могли бы быть поводом для анализа с разных позиций. Не сомневаюсь, что он последует, но сейчас хотелось бы немного о другом. В тексте встречаются места, соотнесенные с общей логикой как будто не обязательным образом, но заводящие автора в дебри путаницы и откровенной неправды.
Начнем с безобидного: «… как любил говорить один великий композитор: «традиция это рутина, которую надо взрывать». Правда, он не был политиком. Ни даже политтехнологом».
Мы имеем дело с несколько искаженной цитатой из предисловия «От автора» ко второй книге трехтомника воспоминания Андрея Белого – книге «Начало века». Там это звучит так: «Воспитанные в традициях жизни, которые претят, в условиях антигигиеничных, без физкультуры, нормального отдыха, веселых песен, товарищеской солидарности, не имея возможности отдаться тому, к чему тебя влечет инстинкт здоровой природы, - мы начинали полукалеками жизнь; юноша в двадцать лет был уже неврастеником, самопротиворечивым истериком или безвольным ироником с разорванной душой; все не колеблющееся, не имеющее противоречий, четко сформулированное, сильное не внутренней убежденностью, а механическим давлением огромного коллективного пресса, - все это составляло рутину, которую надо было взрывать скуднымисредствами субъективного негодования и независимости; но и это негодованиезачастую затаивалось, чтобы не раздразнить блюстителей порядка и быта» (выделение наше - Б.Д.). Фраза взята из описания жизни молодежи при старом режиме, противопоставленном условиям развития современной (1930-х гг.) молодежи. Предисловие должно было помочь сделать книгу более проходимой в условиях уже показывавшей свои зубы советской цензуры.
Дальше у Белого пойдет еще более инструментальная часть, возможно, с чем-то рифмующаяся для автора статьи или навевающая ему воспоминание о той музыке, которую вряд ли многие хотят услышать: «Режим самодержавия, православия и официальной народности охранялся пушками и штыками, полицией и охранкой. Могла ли общественность развиваться нормально? Общественные коллективы влачили жалкое существование, да и то влачили его потому, что выявили безвольную неврастению под формой либерального фразерства, которому - грош цена; почва, на которой они развивались, была гнилая; протест против "дурного городового" использовался кандидатами на "городового получше"…».
Какой композитор имелся в виду? Откуда вынужденный реверанссоветской власти стал любимой фразой? Писарев мало напоминает ВиктораЯнуковича: он достаточно образован, чтобы не путать писателя Андрея Белого икомпозитора-РАПМовца Виктора Белого, когда-то положившего на музыку«Коммунистический Манифест», а широкому слушателю известного песней «Орленок».
Если история с Белыми напоминает какой-то хороший анекдот,то чуть раньше мы сталкиваемся с анекдотом исключительно скверным. Первый абзацтекста заканчивается фразой: «Вообще, эта политтехнология - выжимать триконца из беды конкретного человека - очень винтажная, очень простая и крайнеуспешная в нашей стране. Началось это, кажется, с Радищева. Далее - со всемиостановками. Только, пожалуй, в брежневские времена наконец-то все поняли.Перестали диссидентов не то, что мучить - пальцем не касались. Аккуратненькопод белы ручки - и в Вену, до востребования. И сразу эффект пошел на убыль.Диссиденты в конце восьмидесятых, если кто помнит, были никакими невластителями дум, а безобидными квартирными клоунами, считающими дни и часы дотакси в Шереметьево. Но не зря пишут о злорадной оборачиваемости русскойистории: двадцать лет прошло - и вот оно».
Что такое «выжимать три конца»? Кто и что выжал из «беды»Радищева? Да и из какой «беды» - ареста, приговора, ссылки, самоубийства? Еслиречь идет о восприятии Радищева как одного из первых российских борцов засвободу, то это имеет основания. Если о том, что личность и взгляды Радищеваподавались до поры до времени упрощенно – да, конечно. Это стандартный процессопрокидывания в прошлое своего культурного/идеологического проекта в поисках (вконструировании) генеалогии. В советское время, правда, защита находок подкрепляласьпропагандистско-репрессивной машиной.
После Радищева и анонимных «всех остановок» начинается тосамое место, без которого мы вряд ли собрались бы разбирать этот текст. Первоепредложение: «Только, пожалуй, в брежневские времена наконец-то все поняли».То есть, видимо, перестали создавать условия для возникновения«героев-мучеников». Добиться этого эффекта можно двумя способами: перестатьсоздавать мучеников или дискредитировать их до того состояния, когда они небудут иметь шанса стать героями.
Судя, по дальнейшему изложению, Писарев утверждает, что вбрежневские времена как раз перестали создавать именно мучеников: «Пересталидиссидентов не то, что мучить - пальцем не касались. Аккуратненько под белыручки - и в Вену, до востребования». Разберемся с цифрами и понятиями.
Л.И. Брежнев был первым (потом - Генеральным) секретарем ЦККПСС в 1964 – 1982 гг.
Диссидентское движение представляло собой достаточно сложноеявление. В его составе были группы с разной повесткой дня: от желавшихизменения ситуации в СССР до добивавшихся права на выезд из страны, отнационалистов через либералов до сторонников «истинного коммунизма», отосознававших себя политиками через правозащитников до активистов религиозногопросвещения. Правозащитное движение стало своего рода ядром движения диссидентского,медиатором для групп, которые между собой взаимодействовали бы с куда большимтрудом.
Традиционно полноценную историю диссидентского движенияначинают с 1965 года – с “Митинга гласности” на Пушкинской площади в Москве —первого в СССР публичного выступления под лозунгами защиты прав человека,гарантированных действующим законодательством. В данном случае в День советскойконституции было выдвинуто требование выполнять эту Конституцию – в частности,обеспечить гласность суда над Андреем Синявским и Юлием Даниэлем.
Разумеется, общественное движение в СССР началось не тогда.Да и собственно диссидентское движение было генетически связано с различнымиинициативами и людьми второй половины 1950-х – первой половины 1960-х гг.: отпопытки демонстрации 21 декабря 1956 г. в Ленинграде (среди организаторов – недавноскончавшийся БорисВайль) до участников знаменитых чтений стихов на площади Маяковского(нынешней Триумфальной).
Участников общественного движения прадиссидентского периода,конечно, подвергали репрессиям, но никаких оснований не имеет утверждение, чтос появлением «брежневских времен» репрессии прекратились. Более того, для того,чтобы создать юридическую базу для этих репрессий в сентябре 1966 г. в Уголовный Кодексбыли введены 3 новых основания статьи — 190-1 (“клевета на советский строй”),190-2 (“оскорбление флага или герба”) и 190-3 (“групповые действия, грубонарушающие общественный порядок”). А уже в следующем году было создано печальноизвестное 5-е Управление Комитета государственной безопасности — по борьбе с“идеологическими диверсиями”.
Собственно, практически все репрессии против диссидентскогодвижения пришлись именно на «брежневское» и наследовавшие ему «андроповское» и«черненковское время», остаточно затронув самое начало «горбачевского» времени.
Может быть, репрессии были слабыми? Еще раз: «Пересталидиссидентов не то, что мучить - пальцем не касались. Аккуратненько под белыручки - и в Вену, до востребования». Конечно, времена были относительно«вегетарианскими» - ни тебе гитлеровских лагерей смерти, ни полноценного ГУЛага.Но были тюрьмы и пресс-хатыс натравливаемыми уголовниками, были лагеря и ссылки, были разлученные намногие годы семьи, было обязательное лишение любимой работы, были нападения вподъездах – так в конце апреля 1976 году был зверски избит поэт и переводчикКонстантин Богатырев, вхожий в диссидентские круги, общавшийся с Андреем Сахаровыми Львом Копелевым. Через два месяца он умер в больнице от последствий этогоизбиения.
Да, были те, кого выдавливали за границу, высылали или дажеобменивали. Но основная часть живых деятелей правозащитного движения на момент«конца 1980-х» находилась в СССР и никуда уезжать не собиралась. Во второй половине1980-х годов уезжали представители ровно той ветви диссидентского движения,которая и боролась за возможность этого выезда. Заметим, что с конца 1980-хнекоторые диссиденты частично или полностью вернулись из эмиграции, вопрекитому, что могли бы подумать доверчивые читатели статьи Андрея Писарева. Запримером ходить недалеко – это Людмила Алексеева. Впрочем, в словах об«эффекте», который «пошел на убыль» есть доля правды. Но не к концу, а к началу1980-х. Слишком многие оказались в лагерях. «Хроника текущих событий» былавынуждена прекратить свое издание, были произведены аресты участников «Памяти»,«Поисков», группы «молодых социалистов» и др. Это стало результатом не мнимоймягкости, но закручивания гаек.
Уже в первые два горбачевских года, то есть еще дофактического начала Перестройки, был убит в тюрьме украинский поэт Василь Стус,вскоре после выхода из многомесячной голодовки умер Анатолий Марченко. И толькопосле этого состоялся известный телефонный разговор Михаила Горбачева и АндреяСахарова – и диссидентов стали последовательно выпускать на волю, поначалупытаясь получать с них обещания не возвращаться к общественной деятельности.
С этим связана последняя большая ложь этого фрагмента – остатусе диссидентов в конце 1980-х годов: «Диссиденты в конце восьмидесятых,если кто помнит, были никакими не властителями дум, а безобидными квартирнымиклоунами, считающими дни и часы до такси в Шереметьево».
У многих диссидентов формальная исходная позиция к середине– концу 1980-х гг. была достаточно слабой – только вернулись из мест лишениясвободы, утратившие многих признаков советской социальности, включая работу,соответствующую их знаниям и навыкам.
Многие из них в силу богатого опыта были куда менее склонны кочарованию тем, что только-только начинало носиться в воздухе - по сравнению нетолько с молодыми людьми, покидающими школьную парту, но и с людьми близкойсудьбы, когда-то остановившимися в шаге от диссидентства. Остановившимися в томчисле и в надежде на то, что система как-нибудь сама дойдет до необходимостиреформироваться. А меньшая очарованность, отсутствие розовых очков – это еще именьший стимул идти на сотрудничество, включаться в полуразрешенные формынеформальной активности.
Но при всех этих неблагоприятных обстоятельствах, приимеющихся опасениях части новых активистов, что контакт с диссидентами помешаетконструктивному взаимодействию с начинающей говорить о преобразованиях властью,диссиденты постепенно занимают заметное место в неформальном общественномдвижении.
Клуб социальных инициатив, координирующих заметную частьобщественной активности столицы, включал участников диссидентского движения ГлебаПавловского, Вячеслава Игрунова и Бориса Кагарлицкого. Один из первых общихнезависимых проектов – Независимая общественная библиотека формировался изтекстов диссидентской среды – самиздат, тамиздата, а также актуальнойнеформальной периодики.
Среди создателей московского клуба «Перестройка» были АндрейФадин и Павел Кудюкин. Диссидентскими в сильной степени были корни ДемократическогоСоюза. Идейным вдохновителем ведущей площадки статусной интеллигенции –Московской трибуны – был Андрей Дмитриевич Сахаров. Диссидентскими во многомбыли и остаются корни общества «Мемориал». Ведущими самиздатскими органамивторой половины 1980-х стали руководимые диссидентами «Экспресс-Хроника», «Гласность»,«Референдум» и мн. др. Немало всего издавали и молодые неформалы, но линия,генетически связанная с диссидентством, была очень хорошо заметна.
Мало того, самые авторитетные и тиражные (тогда это вомногом совпадало) издания конца 1980-х печатали восторженные статьи одиссидентах и интервью с ними. В первую очередь, «Московские новости» и«Огонек». Подтягивались «Литературная газета», «Известия», «Аргументы и факты».Заметную роль играл «Век XXи мир». Большой частью возвращенной литературы, заполнившей толстые журналы снемыслимыми тиражами тех времен, были все же тексты самиздата и тамиздата –включая непосредственно тексты диссидентов, например, книги Анатолия Марченко.
Нет, не было никакого общенародного продиссидентскогоконсенсуса, но эта линия была заметной составной частью общественного движенияконца 1980-х годов и именно идейное ее наследие наиболее значимыеконструктивные принципы этого движения:
1) приоритет прав и свобод человека над всеми другимипринципами и интересами (производными от них или даже мнимыми),
2) принципиальная установка на разнообразие общественногодвижения и необходимость говорить и договариваться представителям разныхпозиций.
Дальше возникает много вопросов. Например, дальнейшееуменьшение влияния диссидентского движения – результат смены поколений, сменыповестки или еще чего-нибудь?
Кажется, родившийся в 1967 г. выпускник Журфака МГУ 1992 года АндрейПисарев не мог пройти мимо всей этой информации. Откуда же настолькооткровенная дезинформация?
От желания лишить мучеников статуса героев – за давностьюлет кто-то и правда может поверить, что диссидентство было лишь удобным способомобеспечить билет в Вену? Но мишень текста – как будто бы не они.
Может быть, это эхо нелюбви к диссидентам старшего товарища (какраз, похоже, еще по неформальным структурам времен студенческой юности) – ДмитрияГалковского? А в этом тексте старинные фобии выплеснулись случайно, пришлись кслову?
Если же это действительно опасение, что «не зря пишут озлорадной оборачиваемости русской истории: двадцать лет прошло - и вот оно»,то ситуация становится существенно более интересной.
Кандидатом на искомую цитату могли бы считаться слова действительно великого композитора Густава Малера "Was ihr Theaterleute euere Tradition nennt, das ist nichts anderes als eure Bequemlichkeitund Schlamperei" (мы бы перевели это так: "То, что ваши театралы называют традицией, есть ничто иное, как ваша лень и небрежность"), но и они практически не похожи на слова, приводимые Андреем Писаревым. Конечно, нельзя исключать, что Андрей Белый держал фразу Малера в голове, когда писал свой текст. Автор же мог контаминировать эти цитаты.
